Фотография дома, где Ганеман жил с 1821 по 1835 гг., (сделана в 1895 г.) — из "Очерка" Льва Бразоля. Фотография памятника Ганемана в Кётене и портреты Ганемана — Copyright © Homéopathe International 2001

IV

Великодушный и просвещенный герцог Фердинанд Ангальт-Кётенский, ревностный приверженец гомеопатического лечения, тогда предложил Ганеману убежище в своей резиденции в качестве лейб-медика и с чином Hofrath'а, предоставив ему безусловную свободу медицинской практики с правом собственного приготовления и отпуска лекарств без вмешательства привилегированных аптек. Летом 1821 г. Ганеман переселился в Кётен, маленький, скучный и неприглядный городок последнего разряда, в котором он, несмотря на внешний почет, оказанный ему герцогом, должен был горько сожалеть и вспоминать о несравненном Лейпциге, бывшем в то время центром немецкой культуры. Он приобрел себе небольшой двухэтажный дом с маленьким садиком позади двора и повел совершенно замкнутую и уединенную жизнь, продолжая неустанно развивать и разрабатывать свой метод лечения, который уже деятельно практиковался его учениками, один из которых, Эрнст Штапф, в 1822 г. основал первый гомеопатический журнал "Archiv für homöopathische Heilkunst", отличавшийся серьезным и спокойным направлением и много содйствовавший распространению гомеопатии в Германии. Маленькая столица герцога, конечно, доставляла ему сама по себе лишь очень ограниченный материал для наблюдения каких бы то ни было, но особливо острых болезней. Но слава о нем уже гремела по всей Германии, и к нему теперь потекли со всех сторон больные, одержимые хроническими недугами. Это обстоятельство послужило причиной его особенного внимания к хроническим болезням. Он видел, что после устранения наиболее тягостных жалоб пациентов и после излечения поверхностных симптомов болезни во многих случаях не наступает полного выздоровления, а появляются какие-либо новые или выдвигаются старые симптомы, и пациент все-таки так или иначе остается больным. Вдумываясь в эти случаи и углубляясь в истории происхождения хронических болезней, он часто находил, что в тех случаях, где не достигалось полного излечения путем доселе испытанных гомеопатических средств, обыкновенно в прошлом пациента удавалось проследить какую-либо накожную болезнь, которая была согнана или "вогнана внутрь" посредством энергичного наружного лечения, и что с этого времени начинается внутренний недуг пациента. С другой стороны, ему приходилось неоднократно наблюдать, а также читать в медицинской литературе случаи излечения внутренних болезней вслед за возвращением старой или появлением новой сыпи. В то время большинство накожных болезней, сопровождавшихся зудом кожи и высыпанием пупырчатой и пузырчатой сыпи, называлось общим именем псоры вследствие сходства этих сыпей с настоящей псорой в тесном смысле, т. е. чесоткой, происходящей от чесоточного клеща. В таком жe неопределенном смысле употреблял и Ганеман слово "псора", смешивая под этим названием множество разнородных болезней и отождествляя их с чесоткой, чему нельзя удивляться и чего не следует вменять ему в особенную вину, так как то же самое заблуждение разделялось почти всеми предшествующими и многими последующими врачами, пока, наконец, Венская школа не положила основания точной патологии кожи. Ганеман пришел к убеждению, что все хронические болезни обязаны своим происхождением и своим упорством существования в крови особенных специфических миазм, из которых самая закоренелая есть псора, дающая начало хроническим накожным болезням, которые, будучи насильственно подавлены, обращаются на внутренние органы. Эта мысль лежит в основании его обширного труда "О хронических болезнях", изданного им в пяти томах в течение 1828—1830 гг.

Сочинение это до сих пор, к сожалению, недостаточно оцененное и мало читаемое, должно быть рассматриваемо с двух точек зрения. С теоретической оно может подлежать различным толкованиям и возражениям, но является интересным в том отношении, что Ганеман, который прежде так горячо и убедительно восставал против гипотетических попыток объяснять абсолютную сущность болезней, теперь сам построил фантастическую патологическую гипотезу, лишенную прочного и реального основания. Не менее интересно и то, что сущность его гипотезы, вызвавшей нескончаемые возражения аллопатических (а также и гомеопатических) авторов, вовсе не стоит в абсолютном и непримиримом противоречии с новейшей патологией; напротив, она даже близко согласуется с общепринятыми теперь воззрениями о существовании так называемых дискразий, кахексий или худосочий — например, туберкулезного, золотушного, подагрического или, особливо, герпетического, весьма сходного с псорическим Ганемана, допущение которых основано на предположении о циркуляции в крови или отложении в железистых или лимфатических депо болезнетворных возбудителей (materies morbi), налагающих особую печать на общий вид индивидуума и на каждое случайное заболевание его организма. Так или иначе, но теория псоры есть не более как патологическая гипотеза, и как таковая не имеет значения для практической гомеопатии, которая представляет метод лечения, совершенно независимый от патологических гипотез и руководимый лишь практическим правилом "лечи подобное подобным". Поэтому с теоретической стороны этот труд Ганемана имеет теперь лишь исторический интерес.

С практической же точки зрения за ним остается огромное значение на все времена, потому что, изыскивая на основании своего принципа лекарства, которые радикальнее действовали бы на организм и воспроизводили бы в здоровом организме многоразличные явления, свойственные скрытой или явной пcopе, Ганеман открыл целую группу лекарственных веществ, имеющих глубокое влияние на конституциональные условия жизни и питания, здоровья и болезни человеческого организма, и применяя их по закону подобия, достиг возможности излечения таких закоренелых хронических недугов, которые считались неизлечимыми. Эти средства, каковы, например, Sulfur, Calcarea, Silicea, Graphites, Sepia, Carbo vegetabilis, Natrum muriaticum, Baryta carbonica и пр., он назвал антипсорическими, потому что предполагал, что они излечивают хронические болезни, разрушая псору. Это, конечно, опять гипотеза, не имеющая реального основания и касающаяся механизма действия лекарства, но нисколько не изменяющая самый факт способности этих средств оказывать поразительно благотворное действие на хронические болезни, причем выбор их по-прежнему происходит на основании гомеопатического принципа, только шире понимаемого. Введением в практику этих новых средств и сообщением точных показаний к их употреблению Ганеман внес драгоценный вклад в сокровищницу гомеопатического лекарствоведения и дал врачам целый арсенал могущественнейших орудий для борьбы с болезнями.

В то же самое время и отчасти под впечатлением открытия вышеупомянутых средств, он увлекся теорий динамизации, или увеличения действия лекарств по мере их разведения. Ганеман в действии лекарств всегда и совершенно справедливо усматривал два отличительных характера действия: с одной стороны — физико-химическое и грубо-физиологическое, с другой — специфическое, или динамическое. Вся сущность его учения заключалась в том, чтобы отыскивать по известному плану эту специфическую сторону действия лекарств путем исследования их свойств на здоровом человеческом организме, списывать с натуры клинические картины этого специфического действия лекарств и затем применять эти лекарства у постели больного, представляющего сходную клиническую картину. Ганеман вскоре увидел, что применение лекарств по этому (гомеопатическому) принципу в обыкновенных дозах часто вызывает предшествующее и иногда довольно бурное ожесточение, вслед за которым уже наступает последующее улучшение. Для избежания этого ожесточения он стал уменьшать лекарственные дозы и вскоре увидел, что физико-химическое или грубо-физиологическое действие лекарства прекращается гораздо раньше специфического или динамического, причем он был приведен к в высшей степени важному и интересному открытию, а именно, что путем прогрессивного разведения растворов можно доходить до невероятного уменьшения лекарственного вещества без пропорционально-равномерного уменьшения его динамического действия. Возможность действия таких минимальных доз лекарств он объяснял специфическим сродством наималейших лекарственных частиц к больным частям, которые находятся в состоянии чрезвычайной восприимчивости к своим специфическим раздражителям; необходимость же употребления таких разведений он признавал ради устранения слишком сильной реакции организма, причем он также допускал объяснение, что уменьшение лекарственного содержания в разведениях и растираниях с избытком вознаграждалось размельчением лекарственных частиц, расширением их общей поверхности, увеличением точек их соприкосновения с всасывающими аппаратами и приведением их в состояние наиболее удобное для такого всасывания. Тем не менее он прежде все-таки смотрел на разведения как на уменьшение силы лекарств. С течением же времени он изменил этот взгляд и стал смотреть на разведения как на увеличение силы лекарств, чему много способствовало его наблюдение над неоспоримым фактом, что многие вещества, каковы, например, кремнезем, уголь, известь, сера, графит, плаун и проч., будучи инертны и бездеятельны в своем грубом состоянии, приобретают свои специфические лекарственные свойства лишь после тщательного растирания нерастворимых средств с индифферентным веществом, например, с молочным сахаром, или после тщательного взбалтывания растворимых средств с индифферентной жидкостью, например, со спиртом, причем бóльшая пригодность их к лечебным целям в этом состоянии разведения или растирания привела его к убеждению, что с каждым последовательным разведением или растиранием они приобретают все бóльшую динамическую силу. Вместе с тем, он перестал смотреть на встряхивание, взбалтывание и трение как на просто механические способы размельчения и равномерного смешения вещества, но стал приписывать им особенное значение в смысле специального способа освобождения их динамических свойств. Таким образом, в учении о динамизации нужно также различать две стороны, фактическую и гипотетическую. Факт поразительно успешного терапевтического действия динамизированных лекарств, выбранных на основании гомеопатического закона подобия, не подлежит теперь ни малейшему сомнению, так как он выдержал уже строжайший контроль и проверку клинического опыта. Гипотеза же объяснения этого факта еще твердо не установлена, но по мере совершенствования естественных наук встречает все более и более опорных точек с этой стороны.

Об эти теории — псоры и динамизации — были внесены им в последние издания "Чистого лекарствоведения" и "Органона" как существенные части этих сочинений, между тем как они являются лишь несущественными и спорными объяснительными гипотезами, не имеющими ничего общего с непреложными опытными истинами его учения и не входившими в состав первых изданий этих сочинений. Но это было совершенно упущено из виду его критиками, как современными ему, так и всеми позднейшими, и им открылся широкий простор вышучивать "чесоточную теорию" и все теоретические затруднения, преувеличения и непоследовательности его "спиритуализации лекарств". Поэтому этот период особенно богат литературными вылазками против творца гомеопатии, его учения и его учеников. Некоторые критики, очень ничтожное меньшинство, более или менее спокойно опровергали теоретические соображения Ганемана, не давая себе, однако, никакого труда отделить теоретическую часть от практической и испытать практическое достоинство системы, но огромное большинство обращало литературную полемику в арену личной перебранки и самой необузданной клеветы. Таковы памфлеты Симона, Ковача, Закса и др., в которых на каждом шагу встречаются такие выражения: гомеопатия есть "шарлатанство", "фокусничество", "наказуемый обман", "дурацкая наука", "занятие для праздных сапожников"; Ганеман — "презренный бродяга", "шатающийся невежественный цирюльник", "лгун", "негодный развратник", "набитый дурак", "фальшивая лисица"; его ученики — "сводники Ганемана", "обманщики", "фальшивомонетчики", "бесстыжие лгуны", "уличные шарлатаны", "глупцы", "невежи и медицинские фигляры"; больные, пользующиеся гомеопатически, — "дураки". Ганеман по обыкновению сохранял презрительное молчание, а на основательные возражения отвечал, теперь уже более резко, но безлично и фактически, в текстах своих сочинений. Ученики же его, неоднократно пытавшиеся защищать честь горячо любимого учителя и достоинство его учения, встречали упорный отказ со стороны не только медицинской, но и общей прессы, которая находилась под давлением аллопатического большинства и не допускала случая, чтобы публика слышала оправдание гомеопатов. Тем не менее, некоторым из них удалось напечатать свои возражения и разъяснения, которые дышат глубоким убеждением и написаны большей частью в умеренном и благопристойном тоне, хотя, конечно, и с этой стороны бывали исключения. Кроме того, некоторые из наиболее талантливых и свободомыслящих учеников Ганемана, каковы Pay, Шрен, Грисселих, Гартман и др., сочли своим нравственным долгом взять под свою защиту несравненное открытие гомеопатии против увлечений ее творца и удержать ее на подобающей ей высоте опытной науки, независимой от каких бы то ни было и чьих бы то ни было фантазий и гипотез. Так, в 1833 г. была основана "Die allgemeine homöopathische Zeitung", существующая до сих пор, а в 1834 г.— "Hygea", два периодических издания, посвященных беспристрастной и свободной оценке гомеопатического учения. Таким образом, образовалась новейшая гомеопатическая школа, которая, сохраняя глубокую благодарность и беспредельное уважение к своему бессмертному учителю, удерживает за собой прежде всего свободу суждения по всем спорным вопросам теории и практики, отказываясь от абсолютного порабощения игу одного человека. Но Ганеман, который гордо и мужественно переносил самые язвительные выходки своих противников, стал очень чувствителен к возражениям своих учеников. Изолированная жизнь в Кетене, отсутствие общения и обмена мыслей с учениками, вся горечь незаслуженного изгнания и естественные слабости старческого возраста — ему теперь было около 80 лет — все вместе содействовало укоренению в нем известной доли морального деспотизма и догматизма по отношению к отступлению от текста последнего издания "Органона" со стороны его учеников, и с некоторыми из них он даже порвал прежние дружеские сношения из-за несогласия во взглядах.

Жизнь его в Кетене складывалась следующим образом. Он вставал летом в 6, зимой в 7 утра, выпивал несколько чашек теплого молока, закуривал трубку и как летом, так и зимой, выходил гулять в сад, после чего принимал пациентов или занимался корреспонденцией с больными и друзьями. Насколько позволяло время года, он около 10 часов любил поесть фруктов, а обедал всегда в 12, причем особенно охотно крепкий мясной бульон, говядину, баранину и всякую живность и дичь, менее всего любил телятину и свинину; зелени вообще не любил, но иногда ел бобы, цветную капусту и шпинат; компот должен был быть очень сладким. За столом он обыкновенно пил белое пиво, а когда бывали гости, то немного вина. После обеда он отдыхал с час на диване, после чего опять принимал больных до 7; в 7 немного ужинал и после yжина, зимой и летом, прогуливался в саду в сопровождении маленькой комнатной собачки, которую он очень любил. Затем он отдыхал около часа в семейном кругу, после чего уходил в свой рабочий кабинет, в котором читал, писал и занимался обыкновенно до 12 или 1 часу ночи, но, кроме того, часто засиживался гораздо позднее. Больше всего он любил свой сад, в котором он не только гулял, но в хорошее время года принимал больных и знакомых, а также и проводил время отдыха и занятий. Один из многочисленных посетителей Кётена, много слышавший о Ганемане и об его саде, был введен к нему именно в то время, когда он был занят чтением в садовой беседке. Посетитель, ожидая увидеть большой и настоящий сад, спросил: "А где же сад?", на что Ганеман ответил: "Вот это сад". Приезжий с удивлением спросил: "Как, этот маленький клочок земли? — Да, — отвечал Ганеман, — он очень мал и тесен, но посмотрите, он бесконечно высок". При этом философ указал вверх на голубое небо. На улицу он почти не выходил вовсе, потому что в Кетене он не посещал больных на дому, а только принимал их у себя в свои приемные часы; единственные его отлучки из дому были посещения к герцогу и прогулки в экипаже загород. Так проходили дни за днями, годы за годами. Один из ближайших друзей Ганемана и вместе с тем один из первых его учеников д-р Штапф приглашал своего учителя навестить его в Наумбурге. Принося ему письменную благодарность за приглашение, Ганеман пишет:

Я не могу воспользоваться Вашим приглашением, потому что я не имею возможности отлучиться даже на одну милю расстояния: короткий срок существования, остающегося мне в удел, должен быть израсходован со строжайшей пунктуальностью, от которой я не могу отступить ни на волос. Потому-то все путешествия для меня теперь невозможны. Я даже не могу посетить мою замужнюю дочь в Лейпциге.

Это правильное однообразие жизни нашего героя было оживлено торжественным празднованием его 50-летнего докторского юбилея 10 августа 1829 г. По этому случаю его ученики, друзья, почитатели и пациенты, съехавшиеся в большом числе к этому дню в Кетен, поднесли ему поздравительный диплом медицинского факультета в Эрлангене, в котором он 50 лет тому назад получил звание доктора медицины, затем юбилейный адрес с самыми искренними пожеланиями от присутствующих и отсутствующих приверженцев гомеопатического метода лечения, прекрасную медаль, гравированную Крюгером в Дрездене, и большой портрет Ганемана масляными красками, писанный художником Шоппе в Берлине.

Кроме того, д-р Штапф к этому юбилею собрал и издал в одном томе бóльшую часть меньших по размеру, но неоценимых по глубине содержания медицинских статей Ганемана, рассыпанных в разных журналах, теперь уже не существующих или составляющих большую библиографическую редкость, чем оказана огромная услуга всем изучающим хронологическое развитие мысли и учения гениального реформатора. Герцог и герцогиня прислали маститому юбиляру собственноручно написанные письма с выражением самых сердечных желаний и с приложением двух ценных подарков — старинного бокала и золотой табакерки с бриллиантовым вензелем герцога. В тот же день было основано первое общество врачей-гомеопатов, существующее до настоящего времени под названием Гомеопатического центрального союза Германии, и имеющее с тех пор свое годичное общее собрание 10 августа каждого года в разных местах Германии, согласно выбору собрания. Ганеман был выбран его первым и бессменным председателем. Старик был тронут отовсюду оказанными ему знаками внимания и почета и провел несколько приятных часов в товарищеской беседе с учениками. Но как только замолк шум праздничного торжества, он опять погрузился в свои мысли и тотчас восстановил прежний механизм своей жизни, продолжая работать над усовершенствованием своего метода лечения, который теперь уже имел многочисленных и глубоко убежденных последователей во всех европейских государствах, а также проник и в Америку, в которой он пустил особенно глубокие корни и пользуется теперь в обществе и в медицинском образовании полной равноправностью наравне с прежним (аллопатическим) методом лечения.

Вскоре Ганеману представился случай дать миру новое и блестящее доказательство верности и научности гомеопатического закона лечения, а вместе с тем получить высочайшее нравственное удовлетворение от повсеместного признания необыкновенной успешности гомеопатического лечения в борьбе с одним из злейших бичей рода человеческого. В 1831 г. появилась в Европе азиатская холера и, поглощая огромное количество жертв из всех классов населения, навела панический ужас и страх на целую часть света. Господствовавшие в то время способы лечения холеры, главным образом беспощадные кровопускания и опий в огромных приемах, конечно, не только не спасали больных, а, наоборот, значительно содействовали смертности от холеры, которая достигала 50–80%, т. е. из каждых 100 заболевших избегали смерти не больше 20–50 человек. В то время как врачи, совершенно деморализованные своим общепризнанным бессилием против этой болезни, спорили и не могли придти к соглашению относительно лучшего способа ее лечения, Ганеман, не видевши еще ни одного случая холеры, а только на основании описываемой картины ее проявления, нашел сходство ее симптомов с симптомами отравления камфарой, чемерицей и солями меди. Поэтому, руководимый законом подобия, он совершенно уверенно мог предвидеть и предсказать, что камфара, чемерица (Veratrum album) и медь будут гомеопатическими средствами против холеры. Он разослал несколько тысяч циркуляров во все концы света с точным наставлением, в какие именно периоды холеры и в каких дозах принимать эти лекарства, и отовсюду вскоре были получены единогласные радостные известия, что гомеопатия блистательно побеждает холеру. Но именно эти успехи гомеопатии возбуждали ярость противников Ганемана, которые не хотели допустить мысли, чтобы такая бурная и смертельная болезнь как холера могла поддаваться излечению без кровопускания и "героических" средств, и теперь на гомеопатов обрушилось свирепое обвинение, что они, отвергая пользу и необходимость кровопусканий в холере, убивают своих больных и содействуют распространению эпидемии. Но факты громко говорили за себя и красноречиво опровергали ложное обвинение. При аллопатическом лечении больные погибали, а при гомеопатическом выздоравливали, и с тех пор опыт всех холерных эпидемий во всех странах неизменно показывал, что из всех существующих способов лечения холеры ни один не может сравниться по своей успешности с гомеопатическим, и, таким образом, необычайно счастливые результаты гомеопатического лечения холеры, особливо в Италии, Австрии, Венгрии и Англии, завоевали методу Ганемана право гражданства в европейских государствах.

В 1830 г. Ганеман лишился жены, которая умерла, не дождавшись двух лет до 50-летнего юбилея супружеской жизни. Эрнст фон Бруннов, опубликовавший свои воспоминания о Ганемане, сообщает, что жена его имела властолюбивый и беспокойный нрав, что она дурно влияла на характер своего супруга, способствуя отрешению его от внешнего мира и возбуждая его против некоторых из лучших его учеников и последователей; что она нередко отравляла его существование ворчливостью и вспышками несдержанного темперамента, и называет ее сварливой Ксантиппой. Но другие литературные источники не оправдывают этого суждения и наоборот, доставляют свидетельство, что Ганеман был счастлив в семейной жизни, и нигде и никогда не чувствовал себя так хорошо и спокойно, как дома в тесном кругу своей семьи. В жене своей он всегда находил верного друга и неизменного спутника всех его странствий и треволнений. Отказавшись от всяких светских удовольствий и житейской суеты, она всей душой предалась мужу и семье, нередко отдавала свои скромные сбережения на нужды дома, и всецело была поглощена заботами о хозяйстве и воспитании одиннадцати детей, которые все получили хорошее образование, несмотря на скудность средств первых лет супружества. Со своей стороны, дети питали к матери самые теплые чувства любви, преданности и привязанности, и Ганеман неоднократно выражал глубокую благодарность жене, которая и сама умела выносить тяжелые лишения, и в нем всегда поддерживала энергию и мужество в годины бедствий, преследований и душевных бурь. Пройти такой длинный и тернистый путь с такой твердостью и честью представляет высокий гражданский подвиг, достающийся в удел немногим женщинам.

После смерти жены Ганеман продолжал свой прежний образ жизни, пользуясь нежным попечением своих дочерей, которые взяли на себя все заботы о хозяйстве. Стечение же больных к нему со всех концов земли было настолько велико, что Ганеман один с ними не справлялся, и должен был иметь при себе помощника, каковым был сначала доктор Мосдорф, женившийся на младшей дочери Ганемана Луизе, а впоследствии доктор Леман, пользовавшийся его особым расположением.