Глава V
БЕДНОСТЬ. РОЖДЕНИЕ ИДЕИ

В Лейпциге были чудеснейшие проспекты, вдоль которых росли липы, каштаны и тополя. В городе были известные сады и прекрасная площадка для прогулок, ведущая к воротам св. Петра. На досуге можно было подышать воздухом в Вендлер-парке и восхититься там новой статуей любимого поэта Христиана Геллерта, умершего в Лейпциге за 20 лет до того, чей образ, воплощенный в белом и черном алебастре, сейчас был прекрасно обрамлен падающими осенними листьями. Воздух был чистым и здоровым, городские отходы попадали в подземную канализацию. Но Ганеман не почувствовал особой легкости в этом городе, который называли источником знаний.

Генриетта стала полнее телом и сильнее умом, ей приходилось заботиться обо всем. Ганеман был ее деспотичным ребенком, который садился за стол и писал до тех пор, пока не начинали болеть пальцы. Разговоров о медицинской практике больше не было. Доктор был фанатично предан гусиному перу, которое теперь топило его печаль о потерянной медицинской карьере в море чернил. Когда Ганеман оторвался от работы, он к своему удивлению заметил, что очередное кольцо отправилось в ломбард — его семья увеличилась еще на одного человека. Он устало поднялся из-за стола, одетый в черный халат с бархатной отделкой, и в турецких тапках на цыпочках подошел к люльке. Новым ее обитателем стала еще одна девочка. Как обычный и одновременно крестный отец он назвал ее Амалией и вызвал пастора для обряда крещения. Но свой письменный стол он оставил ненадолго: не успели высохнуть чернила, а он уже вернулся к своим рукописям, чтобы написать лишние три сотни страниц, которыми он расплатится за молоко, хлеб и пеленки ребенку.

Конечно, рядом с ним были друзья, но Ганеман мало радовался им. С пустыми карманами он чувствовал себя в компании друзей не слишком комфортно. Он вел беспощадную войну, не полагаясь на чью-то помощь, против мрака в науке, а во главе маленькой армии численностью в шесть человек он атаковал крепость бедности. На зиму он поселился в Штёттерице, прямо за воротами Лейпцига, в крестьянской хижине среди конопляных и табачных полей. Семья громыхала деревянными башмаками. Он собирал хворост для обогрева, месил хлеб и таскал воду. Все шестеро жили в одной маленькой комнате. Когда четыре юных голодных рта собирались вечером под крылом Генриетты, Ганеман опускал занавес из мешковины, чтобы заслониться от материального мира, который для него был гораздо менее реален, чем манящий мир идей. Теперь он мог войти в него в одиночку и без помех¹.

В мрачном туманном пространстве между печным дымом внутри и холодным воем снаружи он написал книгу "Друг человека"². В этой тоненькой книге, адресованной широкой аудитории, Ганеман выступил в роли мусорщика, возглашавшего между кучами мусора, которые судьба навалила вокруг него, и книга раскрыла его великим гигиенистом той эпохи, когда не существовало ни малейшего понимания фундаментальных проблем здравоохранения.

Если государственный министр не должен обладать скрупулезными знаниями медицинской полиции, если старший муниципальный советник не должен иметь четкого представления относительно обустройства тюрем, работных домов и больниц, — писал Ганеман, — если генерал обязан знать свои военные госпитали только по плану, если студент, завершая учебу в университете, не должен выносить из него знание физиологии и анатомии, если смеющаяся девушка должна выходить замуж, не имея представления о материнских обязанностях, если гувернантка не может ничего поделать с дурными привычками своих хлоротичных учеников, если педантичный школьный учитель, окутанный дымкой элегантности и пустословия, не в состоянии понять, как подающие надежды мальчики, вверенные ему, стали жертвами самых отвратительных пороков… то я хотел бы знать, есть ли вообще в жизни обстоятельства, при которых определенные медицинские знания и определенная забота о нашем здоровье и здоровье окружающих были бы необходимы.

Обычные гигиенические меры предосторожности, которые он предложил в этой книге, запрещали использование гостиных для сна, избыток света на банкетах и развлечениях, вредные способы обогрева домов и всякого рода ядовитое окуривание; Ганеман выступил за постепенное укрепление организма, обеспечение светом и воздухом детских комнат и меры против эпидемий.

С изумлением следует отметить, что Ганеман заслуживает права считаться одним из основателей системы национальной гигиены. До сих пор официальная история гигиены в Германии не принимала во внимание его великие заслуги. Напрасно искать в "Учебнике социальной гигиены" его имя, которое должно стоять рядом с именем знаменитого Иоганна П. Франка, чья "Система совершенной медицинской полиции" (публиковалась между 1779 и 1819 годами) считается единственным немецким источником этой современной науки, которая претерпела бурное развитие только тогда, когда в Германии появилась холера.

Требования Ганемана к лечению инфекционных болезней в мирное и военное время, к строительству больниц, к дезинфекции домов и домашней утвари, а также указание на необходимость осушения болот — это требования XX в. Больше всего поражают его тщательные "новейшие" требования к возведению домов при перепланировке городов. В страстных выражениях он защищает "разрушение старых городских кварталов с их мрачными узкими улочками и старыми домами, в которых обитает бедность, мать грязи, голода и уныния…" Он добавляет, что

власти и отцы страны должны заменить эти очаги эпидемий здоровыми и счастливыми человеческим жилищами… Упражнения и здоровый воздух сами перемещают все соки в наших телах в нужное место, порождают должное здоровое пищеварение и способствуют лучшему отдыху и сну — периоду восстановления сил и создания нового духа жизненности.

Написав это, доктор оперся могучей головой на кулаки. Хотя он был еще молод, голова его облысела, осталась только серая бахрома волос. Его большие голубые глаза с недоумением уставились на мерцающий свет, и он заснул — это был сон от истощения.

В Штёттерице в 1790 году Ганеман перевел работу Уильяма Куллена "Трактат о Материи медике". Старый профессор из Эдинбурга только что избавился от своего противника Джона Брауна, помощника и протеже, который попытался разрушить его структурную доктрину о "центральной роли нервов для всех живых существ", браня своего учителя и подбадривая себя бренди. Весь в долгах, Джон Браун умер в мучениях от подагры, которую он лечил алкоголем: она заставила его усомниться в непогрешимости врачей. После себя он оставил огромную семью в нищете и позоре и несколько блестящих идей, которые долго еще будоражили мир. Но почтенный Куллен стал теперь шотландским Гиппократом, почитаемым как "башня опыта".

Ганеман, однако, был разочарован. Как обычно, вместо объяснений был цветистый язык. Куллен говорил о своем предмете легко, и Ганеман надеялся перевести и поверить. "Белокочанная капуста теряет свою способность вызывать вздутие, если ее долго кипятить" — как мог Куллен написать подобную ерунду? Он никогда не ел белокочанной капусты? Поэтому Ганеман добавил свой комментарий:

Куллен ошибается: при длительном кипячении белокочанная капуста практически не теряет своей способности вызывать вздутие.

Затем последовали двадцать страниц о свойствах хинной коры как жаропонижающего средства и важное предложение, которое Ганеман перевел с опаской и недоверием: "В этом случае кора работает посредством своей способности укреплять желудок". Странно! Хинин, который Ганеман принимал во время перемежающейся лихорадки в Трансильвании, не укреплял его желудок, а полностью его очищал. Вот сидит профессор, поедает бифштекс и пишет о белокочанной капусте, пьет бургундское и превозносит укрепляющий хинин. Но Ганеман, который был заядлым потребителем белокочанной капусты и принимал много хинина, был другого мнения… Скептический доктор попросил одного начальника из Лейпцига прислать ему хинин через курьера, который снабжал Штёттериц дважды в неделю всем необходимым.

Во время эксперимента я принимал 4 драхмы хорошей хинной коры дважды в день. Ноги и кончики пальцев стали вначале холодными.

Он не чувствовал, что его желудок крепчает.

Я стал вялым и сонным, потом сердце забилось, пульс стал жестким и слабым; невыносимое беспокойство, дрожь (но без холодной судороги), изнеможение во всех членах. Затем пульсация в голове, покраснение щек и, короче говоря, все те симптомы, которые обыкновенно свойственны перемежающейся лихорадке, появились друг за другом, такие как помутнение рассудка, тугоподвижность во всех конечностях, но прежде всего неприятная нечувствительность, которая, казалось, расположилась в надкостнице и распространилась по каждой косточке организма.

Здоровый человек заболел.

Приступы продолжались каждый раз два или три часа и возвращались, если я повторял дозу, но не иначе. Я прекратил принимать лекарство и обнаружил себя в добром здравии.

Он записал этот замечательный комментарий на стр. 108 2-го тома "Материи медики" Куллена:

Вещества, которые возбуждают определенного рода лихорадку, гасят перемежающиеся лихорадки.

Куллен был неправ. Не нападение на слизистую оболочку желудка излечило от лихорадки, поскольку даже бóльшие дозы веществ сильнее, горше и вяжущей хинина, никогда не вызывали специфическую лихорадку. Лихорадка исцеляет от лихорадки. Эпоха нового учения началась осенью в Штёттерице. Ганеман с удовольствием попробовал на язык горький хинин, который сделал его здоровое тело больным, но излечил его подавленное настроение. Впервые доктор вложил ложку с лекарством в собственный рот, и в результате какого-то химического процесса порошок рассеял печаль, которая, казалось, безнадежно поселилась в его мозге. Знаменитый древний растительный препарат, который применяли инки в Перу против приступов лихорадки и озноба, привел его к состоянию, от которого этот же самый препарат излечил его, когда Ганеман страдал от перемежающейся лихорадки в Трансильвании. Этот препарат вызывал у здорового то, что излечивал у больного.

Ганеман открыл фантастически ценный инструмент, бывший надежней и точнее химических соотношений Лавуазье, свободный от всех гипотез и неясностей. Это было здоровое человеческое тело, его собственное тело, тело единственного человека, которому он мог доверять, и все, что ему требовалось, это прочитать его симптомы и записать его опыт.

Об этой дате рождения были написаны книги. Момент возникновения гомеопатической терапии, т. е. эксперимента Ганемана с хинином, заслужил обширные и глубокие комментарии.

Какой путь прошел Ганеман в поисках выхода из мрака? Еще мальчишкой он решил посвятить себя искусству исцеления. Обучение наполнило его недоумением и сомнениями. Медицинская практика превратила эти сомнения в отвращение и угрызения совести. Исследования подтвердили его отвращение: тогда он узнал, что оружие в его руках было отравлено. Он больше не осмеливался посещать пациентов. Смелость и отчаяние стали движущей силой его спасения. Он отбросил в сторону традицию и использовал только те лекарства, которые сам изучил, проверил и подтвердил.

В его описании нового ртутного препарата³ можно обнаружить присутствие слабого и неясного указания на его будущую уверенность. Его неприятие страшных мук, на которые огромные дозы ртути обрекали страдальцев, было основано на его опыте, что "наименьшее количество ртути, которое вызывает достаточно сильную ртутную лихорадку, способно в величайшей степени уничтожить самую глубоко укоренившуюся болезнь". Поскольку, кроме того, сама болезнь возбуждает небольшую лихорадку, то в известном смысле благодаря распространенной поверхностной концепции лихорадки, при которой повышенная температура не играет решающей роли, он легко связал некоторые идеи, и это привело его к предположению, что он может вылечить лихорадку лихорадкой, вместо использования грубого метода эвакуации "вредных соков". Эксперименты с другими растительными веществами и прежде всего с корнем ипекакуаны, возможно, отражают процесс вызревания идеи. Но величайшая ясность впервые пришла с экспериментом с хинином. Много позже (в 1817 году) Ганеман высказался так:

Уже в 1790 году я провел на себе первый чистый эксперимент с хинной корой с намерением выяснить, вызывает ли она перемежающуюся лихорадку, и с этим первым экспериментом передо мной воссияла утренняя заря доктрины исцеления, превратившаяся в лучезарный дневной свет.

Результаты испытания хинина были вначале для Ганемана простым указанием, что он сможет достигнуть некоторого отдаленного пункта назначения, если приложит достаточно усилий. Понадобились шесть лет томления, скитаний и тяжелого труда, прежде чем новая идея стала знаменем новой доктрины Similia similibus.

Ганеман оставался прикованным к своему столу в маленьком домике в Штёттерице. За два года он перевел двенадцать толстых томов.

Все лето и осень он писал и писал. Отчаянная штёттеритцская зима была все ближе. Ганеман рванул свою цепь и воззвал к миру о помощи. Казалось невозможным провести еще одну зиму в Штёттерице.

В Веймаре великого Гете жил некий Бухольц, член Совета шахт, который был готов помочь Ганеману. Бухольц направил его к заместителю епископа Майнца барону фон Дальбергу, который в свою очередь рекомендовал его своему другу графу фон Беусту. Переписка продолжалась несколько месяцев. Облетели листья, Генриетта была беременна пятым ребенком. Наконец почтальон доставил два письма: Ганеман был назначен членом Академии наук Майнца в Эрфурте, а в довершение насмешки во втором письме сообщалось, что его удостоили чести членства в Лейпцигском экономическом обществе. В ярости он разорвал нахальные дипломы в клочья и отправился за дровами, чтобы затопить печь.

Жизнь в этом перенаселенном курятнике вынести было невозможно. Он был наполнен криками и унынием, злорадством, обидами и страхами, слезами и безутешным примирением. Сорняки всех видов росли в тумане и сырости этой мрачной зимней спячки. Если ветер распахивал дверь, за ней виднелись только неудачи, убожество, промахи и поражения. Чья-то рука сжала горло Ганемана: в желудке были голод и мучительная боль, огни бессонной усталости плясали перед его глазами, в то время как раздражающее глубокое дыхание за занавеской, казалось, только увеличивает ношу, состоящую из всех этих беспомощных жизней, принадлежащих ему и связанных с ним. Он не знал, как долго сможет все это выдержать.

Кто был более забыт, чем он? Голова, наносящая раны сама себе, придушенный голос, звуки, не долетающие ни до чьих ушей.

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА САЙТА

¹ Хотя многие биографы Ганемана любят живописать удручающую бедность, в которой якобы жила его семья в те годы, в действительности положение было не так трагично, о чем говорит немедленная покупка собственного жилья всюду, куда они переезжали. Жили Ганеманы, конечно, не в роскоши, но глава семьи был востребован как высокопрофессиональный переводчик и комментатор, и его труд неплохо оплачивался. Кроме того, Генриетта получила в приданое от приемного отца приличную сумму денег.
² Эта работа Ганемана называлась "Друг здоровья" (Freund der Gesundheit). Ее первая часть вышла в свет в 1792 г. во Франкфурте, вторая в 1795 г. в Лейпциге.
³ В статье "Vollständige Bereitungsart des auflöslichen Quecksilbers", Crell's chem. Annalen, 1790, II. St. I. S. 22–28.

 ГЛАВА IV    ОГЛАВЛЕНИЕ   ГЛАВА VI