Портрет Мелани д'Эрвильи — с сайта Homéopathe International

Оригинал статьи здесь

В этом труде я попытался отдать должное памяти и репутации жены Самуэля Ганемана, кратко описать их встречу и свадьбу в Саксонии, их жизнь и совместную работу в Париже, а также жизнь Мелани Ганеман после смерти мужа, ее старость в бедности и забвении. До сих пор Мелани представляли читателю не всегда с объективной точки зрения. Исходя из той информации, которую удалось собрать, мне представляется необходимым восстановить справедливость.

Пожилой врач должен был пережить тяжелый удар, когда в 1821 году, после десяти деятельных и продуктивных лет в Лейпциге, ему пришлось покинуть шумный, оживленный центр своей родины и переехать со своей семьей в Кётен, безжизненный и унылый городок в провинции. Однако положение его было отчаянным, и он был доволен, что попал под покровительство герцога Фердинанда фон Ангальт-Кётен, прежнего пациента и собрата-масона. В письмах и беседах, которые сохранились, он и не пытался скрывать уныние пребывания в этом жалком скучном городке: "Это жалкая дыра, где за первые пять лет во мне не нуждались хотя бы два приличных человека". Его изгнание из Лейпцига объяснялось неумолимой враждой аптекарей, считавших, что их монополия в продаже лекарств под угрозой. Кроме того, их поддерживали врачи старой школы, завидовавшие его растущей популярности и нововведениям. С другой стороны, справедливость требует отметить, что "некоторые труды наиболее известных врачей Германии отличаются справедливостью аргументации и свободой от пристрастий и предубеждений".

В письме от 1829 года к другу, д-ру Штапфу, Ганеман пишет:

Я не могу больше проехать и мили. Если мне суждено прожить еще хотя бы один год, я должен следовать с абсолютной точностью своему образу жизни и не смею отклониться от него ни на шаг. Поэтому поездки для меня невозможны, даже если речь идет о посещении моих имеющих семьи детей.

Он наносил визиты только герцогу. Прогулки совершал только по своему садику длиной в двадцать шагов. Приезжему французскому врачу, удивленному размерами этого сада, Ганеман ответил печально, но мужественно: "Вы правы. Мой сад мал, но посмотрите, как он высок". По свидетельствам современников, большим утешением служили ему преданность и поддержка его жены и детей. Это пытается опровергнуть друг семьи фон Бруннов, который жил у Ганемана. Ему казалось, что Генриетта оторвала мужа от общества в Лейпциге и восстановила его против коллег-врачей и учеников. Его дочери никогда не принимали участия в светских развлечениях, а сын вообще не упоминается. Фон Бруннов представляет его жену настоящей Ксантиппой, изводившей Сократа своей ворчливостью. Учитывая те испытания, страдания и трудности, которые пришлись на ее долю в течение 48 лет семейной жизни с трудным по характеру революционером в медицине, это суждение представляется слишком суровым.

Возможно, положение жены не оставляло выбора и ей приходилось быть властной хозяйкой, но это заслуживает, скорее, похвалы, чем осуждения. Как бы там ни было, нельзя не сделать вывод, что если бы Ганеман продолжал вести затворническую жизнь в Кётене, отвергнутый коллегами, в ссоре с многими последователями и поклонниками, полностью зависимый от патрона, его дальнейший вклад в гомеопатию был бы минимальным. Положение стало еще тяжелее в 1831 году, когда его патрон герцог Фердинанд умер: наследник, герцог Генрих, не симпатизировавший Ганеману, дал указание, чтобы некоторые его труды не издавались в Кётене. Говорят, самый темный час предшествует рассвету. Это не кажется поэтической гиперболой по отношению к 80-летнему Ганеману, чей звездный час в бурной карьере наступил 9 октября 1834 года. Накануне вечером из почтовой кареты вышел молодой француз и приказал отнести два тяжелых сундука в его комнату в местной гостинице. Повелительный тон и аристократические манеры молодого иностранца произвели большое впечатление в гостинице, и вскоре об этом стало известно местным жителям. Однако каково было всеобщее изумление, когда на следующее утро местному парикмахеру, который пришел побрить француза, дверь открыла молодая дама, шнуровавшая свой корсет. Без малейших признаков смущения она объяснила парикмахеру, как именно ей следует сделать завивку. Позже она направилась к дому Ганемана, привлекая всеобщее внимание своей элегантной одеждой. Дверь ей открыла Луиза, которая вела хозяйство после смерти матери в марте 1830 года. Гостья, по-видимому, приняв дочь хозяина за служанку, проследовала мимо нее к кабинету хозяина, где он дремал, и разбудила его. О том, что последовало, мы можем только догадываться, зато точно известно, что три месяца спустя, в январе 1835 года, эта странная пара поженилась.

Такова в кратком изложении история, рассказанная Гумпертом. Но есть и другие версии. Например, д-р Рутвен Митчел (вслед за Хаелем) утверждает, что дама прибыла в дом Ганемана в мужском костюме, чтобы получить медицинский совет; ей, якобы, негде было остановиться, и она осталась ночевать в доме. Ее мотивы? "Нет сомнений, что ею руководило желание выйти за него замуж. Она польстилась на его карьеру и процветающую практику. Она рассматривала его как плод, который стоит сорвать, и сделала это, не теряя времени".

Эта дама была Мелани д'Эрвильи-Гойе, приемная дочь Луи Жерома Гойе, министра юстиции и президента Исполнительной директории Французской республики. Она была парижанкой, следовательно, никогда не говорила о своем возрасте (в то время ей было 34 года) и своих болезнях.

Через четыре месяца после свадьбы Ганеман в письме своему другу Беннингхаузену определил ее заболевание как нервный тик (т. е. невралгия) в правой подчревной области и добавил, что три года не прикасавшись к кисти, теперь она была в состоянии рисовать, не испытывая никакого дискомфорта. Действительно, она уже написала маслом его портрет. Как многие другие страдальцы, Мелани прибегла к помощи гомеопатии после полной неудачи ортодоксальной медицины.

Луиза — добрая душа, преданная отцу, — наблюдала за развивающимся романом с растущей тревогой, выраженной в жалобном письме от 10 ноября 1834 г., первый абзац которого мы здесь приводим. Она писала:

Мой горячо любимый отец! Прислушайся ко мне! Сердце мое разрывается, когда я вспоминаю мою благословенную мать с ее несравненным характером. Почти 48 лет она была неизменно верна тебе; в самых трудных условиях она вырастила десять детей. Вместе с тобой под давлением ужасающих преследований она объездила почти весь мир, испытывая нужду и лишения. Она всегда охотно делила с тобой последние гроши своего состояния, чтобы оградить тебя с детьми от нужды и забот. Мы обязаны всегда быть ей благодарны. Вечная ей признательность.

Ее мольбы и протесты не были услышаны. В дополнение к ее страданиям и одиночеству, она была бесстыдно оставлена мужем, д-ром Мосдорфом, протеже ее отца. В Кётене у нее не было родных. Ее брат и сестры узнали о женитьбе отца чисто случайно и намного позже.

Еще перед свадьбой поведение и действия Мелани дали местным жителям пищу для множества сплетен, злобных и смехотворных, например, о том, что ей 18 лет. Она вскоре покинула гостиницу и поселилась у друзей Ганемана. Ее видели в костюме для верховой езды, а иногда с пистолетами по дороге в лес; пожилой учитель фехтования занимался с ней и доходил до полного изнеможения. Ее даже видели, когда она плавала в местной реке! Каковы бы ни были ее мотивы, цель обнаружилась, когда в июне 1835 года новобрачные покинули Кетен навсегда и переехали в Париж.

Было ли это по собственному желанию или под влиянием Мелани, разрыв Ганемана с семьей и родиной оказался обдуманным и окончательным. Через месяц после свадьбы, оставив для себя только "маленькую сумму в 12 тысяч талеров", он разделил свое имущество между детьми актом, из которого его жена была исключена. Деньги, закрепленные за детьми, он поместил в герцогский фонд доходов; дети могли распоряжаться только процентами с капитала, но имели право завещать его. К несчастью, герцогство обанкротилось после смерти Ганемана, и капитал исчез. За несколько дней до отъезда из Кетена, распорядившись своим немецким состоянием и став полностью зависимым от жены, Ганеман составил второе завещание, назначив жену своей единственной наследницей. После его смерти Мелани отказалась отдать что-либо из его имущества; ее обвиняли в том, что она инспирировала второе завещание, чтобы перехитрить детей Ганемана. Эта точка зрения разделяется Хаелем, который написал "Жизнь Ганемана", включив в эту книгу тексты первого акта в пользу детей и второго завещания. В этом завещании поражает то, что Ганеман выражает желание "наконец отдохнуть и оставить медицинскую практику" и далее отказывается от каких бы то ни было намерений увеличить свое состояние или получать какие бы то ни было прибыли. Однако последовательность не была ему свойственна. Интересно, что в том же завещании сделана оговорка "на тот случай, если моя жена родит детей".

Беспристрастному наблюдателю может показаться невероятным, что Ганеман, находясь в возрасте, когда человека одолевает страх бедности, доверил свою жизнь и будущее иностранке другой веры, достаточно молодой, чтобы быть его внучкой, обрубил свои корни и позволил увезти себя в другую страну, где он никогда не бывал, где возможность заниматься своей профессией была по меньшей мере проблематичной. Еще более невероятным кажется то, что эта дама готова была взять на себя такую ответственность.

Можно ли считать, что вся интрига еще одно яркое подтверждение, что любовь слепа? Небольшое прозаическое рассуждение приводит к простой разгадке. Человеку его масштаба жизнь в Кётене должна была казаться чистилищем, и до появления Мелани абсолютно безнадежной. В своей бурной жизни он никогда не боялся рисковать, он пережил даже четырнадцатилетнее прозябание в Кётене. Цитируем цветистое повествование Гумперта:

В безрадостные сумерки жизни он чувствовал, как по булыжной мостовой Кётена к нему приближается смерть. Но ему хотелось жить. Ему хотелось продолжить жизнь с того момента, когда она остановилась много лет тому назад. Ему хотелось обмануть смерть... никто не знал лучше него, что жажда жизни — мощное орудие против смерти. Ему было суждено яростно сопротивляться врагу. В 80-летнем возрасте он начал новую жизнь.

Трудно ли понять его решение? Альтернативой было погребение заживо в Кётене. Мотивы Мелани понять труднее, если не принять точку зрения тех, кто ее осуждает и считает, что она являлась сплавом сирены, авантюристки и "золотоискательницы", помимо других малоприятных качеств. Д-р Рихард Хаель, чей монументальный труд сделал нас всех (а особенно современных историографов) своими должниками и чьим мнением нельзя пренебречь, склоняется именно к этой точке зрения и отвергает более раннюю версию Брэдфорда (по-видимому, менее авторитетную):

Насколько можно судить сейчас, представляется вполне вероятным, что мадемуазель д'Эрвильи-Гойе вышла замуж за Ганемана не из корыстных соображений; у нее было свое состояние, и она была из прекрасной семьи.

Разве нельзя предположить, что она наслаждалась обществом и дружбой пожилого поклонника (небезызвестное явление), и что она сумела оценить Ганемана, к которому испытывала благодарность и считала, что в Кётене его талант погибает?

Возможно, она предвидела, что его потенциал реализуется в новом окружении и под новым влиянием. Говоря по-современному, она его перекупила. Дальнейшее показало ее способности "гомеопатического импрессарио".

Мелани была весьма сдержана по отношению к своему происхождению и молодости, ведь она была современницей баронессы Дюдеван, известной под псевдонимом Жорж Санд, "первой современной эмансипированной женщины", которая носила мужской костюм, курила сигары, афишировала связь с Шопеном и другими людьми искусств своего времени, была одним из наиболее плодовитых писателей своей эпохи и, несмотря на необычный образ жизни, сохранила популярность у читателей. Мелани также вращалась в богатых аристократических и артистических кругах. Обе эти женщины были пионерами женской эмансипации.

Еще в 1820 году сотни женщин в Париже носили брюки, а француженки, путешествуя в одиночку, часто носили мужской костюм, чтобы не привлекать внимание. Так что по этому поводу вряд ли стоит осуждать Мелани.

Брэдфорд утверждает, хотя и не представляет доказательств, что Мелани была дважды замужем до Ганемана, или же в возрасте между 25-ю и 30-ю имела какую-то связь с пожилым художником, который раскрыл в ней дремлющий талант. После его смерти она связала свою судьбу с 70-летним поэтом, который поощрял ее писать стихи. Возможно, что брак с Ганеманом был продолжением установившейся традиции. Она сама утверждала, что будучи еще ребенком, хотела стать врачом. В восьмилетнем возрасте она анатомировала птиц, "чтобы посмотреть, что у них внутри". В 18 лет изучала анатомию "как это требуется художникам", а позже, возможно с помощью студента-медика или служителя анатомического театра, она ухитрилась изучить анатомию "полностью, как это требуется врачам", и добавляла: "Как можно тщательнее". Собственная учеба и личные контакты с врачами привели ее к неуважению к современной медицине. Однако французский перевод "Органона" Ганемана открыл ей глаза: "В тот же день я решила разыскать Ганемана. Мои родители и друзья считали меня сумасшедшей".

Так была подготовлена почва для встречи единомышленников.

ПАРИЖ

Ганеманы прибыли в Париж 21 июня 1835 г. и поселились в маленькой квартирке Мелани, пока не найдут что-либо более подходящее. На второй вечер они посетили оперу и впоследствии часто бывали там. Тепло встреченный гомеопатическим братством, Ганеман вскоре столкнулся с враждебностью официальной медицины. В разрешении на практику ему отказали. Это не было неожиданностью, но все же серьезным ударом, и будущие перспективы казались мрачными, особенно Мелани, которой предстояло содержать своего мужа до конца его дней. Но 12 августа 1835 года в их судьбе произошел неожиданный перелом. Они надеялись на отмену решения врачей; последнее слово принадлежало Гизо, который, не будучи врачом, был министром здравоохранения и образования. Гизо находился под значительным влиянием Французской академии, заинтересованной в поддержке ортодоксальной медицины против чужака-немца. Решение министра, принятое после тщательного рассмотрения апелляции, продиктовано просвещенной политикой французской образовательной системы: "Если гомеопатия химера или система без внутреннего смысла, она зачахнет сама по себе. Если, с другой стороны, она прогрессивна, то будет развиваться, невзирая на запретительные меры; именно последнего должна желать академия, потому что ее миссия состоит в том, чтобы поощрять науку и научные открытия". Это решение вызвало возмущенные комментарии газеты "Tемпс". Осудив Ганемана за приезд во Францию, а Мелани за помощь ему, эта ведущая газета заявила, что такое решение министра неудивительно, т. к. "Ганеман такой же хороший наставник, как Гизо; он прописывает своим пациентам лекарства в таких же малых дозах, как министерство — свободу своей стране".

Не в первый и не в последний раз гомеопатия была обязана поддержкой представителю королевского или аристократического рода и неспециалисту в медицине. Дальше следует история успеха: долгое пребывание Ганемана в Париже отмечено годами триумфа — профессионального, светского и финансового, за исключением только неудавшейся попытки основать в Париже гомеопатическую клинику. Вместе с женой они развили обширную практику не только среди богатых, но и среди бедных. Последних обычно лечила Мелани, самостоятельно и бесплатно — прекрасный способ приобретения опыта, имея под рукой учителя в трудных случаях. Таким образом, усердная ученица готовилась к тому дню, когда основная гомеопатическая практика в Париже перейдет в ее руки. Они жили в комфорте, хотя и не в роскоши, в своем "маленьком особняке", принимали многочисленных гостей, посещали лучшие театры и были, по-видимому, счастливой парой. Постепенно годы в Кётене уходили из памяти.

Однако существовала и неприятная, неотвязная проблема. Каждую весну в течение двадцати лет Ганеман страдал от приступов бронхиального катара, который он хотел лечить сам. В письме к своим детям от 5 января 1843 года он упоминал, что чувствует себя хорошо (правда, это середина зимы) и собирается в этот вечер с Мелани и ее отцом в итальянскую оперу. 12 апреля, через два дня после празднования своего 88-летия, в прекрасном физическом состоянии и настроении, Ганеман почувствовал начало ежегодного приступа. На этот раз, по его собственному выражению, "бренная плоть истощена", и 2 июля наступил конец. Его старый друг и коллега д-р Яр, который подписал свидетельство о смерти, утверждал, что "его умственные силы не изменили ему до конца" и "он говорил окружающим, что это его последняя болезнь". Мелани попросила забальзамировать его и получила разрешение полиции продержать тело дома в течение двадцати дней. Ее горе приняло тяжелую, даже необычную форму: большую часть времени до похорон 11 июля она провела, рыдая, у гроба мужа.

Характеристика Мелани была бы неполной, если не учесть ее поведение во время болезни мужа и после его смерти. По любым стандартам ее действия кажутся странными, бесчувственными и неуважительными к памяти знаменитого основателя гомеопатии. Критических комментариев было достаточно:

• в течение недели она не допускала в дом дочь и внука Ганемана и разрешила им увидеть его только после смерти, когда не было риска, что его убедят изменить завещание. Возможно, что это так, ибо семья считала его обладателем значительного состояния;
• не было ни официального уведомления о болезни и смерти Ганемана, ни выражений соболезнования. Никто из его многочисленных друзей и поклонников не смог навестить больного или отдать ему последний долг памяти;
• Мелани вышла из себя, когда люди из похоронной конторы, вынося гроб, сбили краску со стены на лестнице. Ее вспышка приписывалась не отсутствию уважения к покойнику со стороны этих людей, а необходимости платить по счету за ремонт. Носильщики, конечно, заслуживали порицания. Вынос гроба по обычной парижской узкой лестнице был для них привычным занятием. Этот инцидент напоминает другие похороны в Париже. Когда мать Эмиля Золя умерла в своем собственном доме, по настоянию жены писателя гроб спустили из окна, т. к. лестница была слишком узкой (на лестнице дома Ганемана такая проблема не должна была возникнуть);
• никакой погребальной службы не было, а гроб поставили в склеп, где уже покоились двое родственников вдовы. Согласно французским источникам, это были "Летье, приемный отец Мари-Мелани, и Гойе, который дал ей свое имя". Как этот факт, так и осложнения религиозного характера могли обусловить столь скромные похороны. В глазах французских католиков лютеранин, да еще и масон Ганеман выглядел еретиком;
• Мелани отказалась передать семье Ганемана его состояние, имущество и документы. Особенно ее критикуют за то, что она оставила себе 6-е издание "Органона", его величайший труд, когда Филадельфийский колледж им. Ганемана отказался платить неслыханную сумму, которую она запросила. Она ревностно охраняла все его бумаги и рукописи, как и ее приемная дочь м-м Беннингхаузен после ее смерти. В конце концов эти документы оказались в музее Ганемана в Штутгарте, где они находятся до сих пор¹. Хаель, видевший их в 1920 г. и удивленный их количеством и разнообразием, писал: "Ученые будут заниматься исследованием этих рукописей по крайней мере десять лет". Увы! За исключением переиздания "Органона", рукописи остались нетронутыми до сих пор;²
• о том, что между Мелани и детьми ее мужа любви не было, ясно из книги д-ра Пулмана "О дочерях Ганемана", цитируемой Брэдфордом. Тем не менее их надежды на наследство вполне естественны. Однако завещание по каким-то причинам было вскрыто лишь по прошествии более двух месяцев после похорон. Французский закон не требует оглашения содержания завещания, и оно остается тайной. Дети, разумеется, ничего не получили. Возможно, Мелани на основании второго завещания решила, что получив все состояние отца, когда он покидал Кетен, дети не имеют права на его французское имущество, заработанное главным образом благодаря ее усилиям;³
• она дала слово сыну своего пасынка Леопольду Зюссу, что оплатит его медицинское образование в Париже, но так и не выполнила свое обещание.

Озадачивает жестокое обвинение в адрес Мелани в том, что из-за ее невнимания к мужу в последние годы его угасание ускорилось. Хаель приписывает это утверждение миссис Анне Моватт, американской актрисе, которая в 1839 году лечилась у Ганемана и по возвращении в Америку опубликовала свои впечатления. Хаель сомневается в том, что Ганеман производил впечатление выжившего из ума старика. Очернив Ганемана, м-с Моватт с восторгом описывает его роскошный дом и Мелани. Хаель допускает, что намеренное восхваление Мелани могло быть инспирировано ею самой. Аналогичные оценки не ограничиваются Соединенными Штатами. Д-р Ричард Юз на лекции в Лондонской школе гомеопатии говорил: "Вряд ли можно опираться на Ганемана 1830–43 годов только из-за его гениальности".

Эта точка зрения оспаривается уже упомянутым д-ром Яром, который подписал свидетельство о смерти, и начисто опровергается д-ром Х. В. Маланом, швейцарским врачом, который пишет:

Как последний из живых учеников Ганемана, который учился у него около полутора лет в 1841—42 годах в Париже, хотел бы заявить, что его интеллект был далеко не старческим. Я был свидетелем множества удивительных исцелений, я слышал, как он преподавал с поразительной эрудицией, точностью и проницательностью, украшенными скромностью, которая была его отличительной чертой.

К сожалению, на личные и профессиональные свидетельства Яра и Малана не обратили внимания, и через много лет гомеопатия поплатилась за это. Хотя и не в строгом соответствии с хронологией, здесь уместно рассказать печальную историю из "Разделенного наследства" (1982) Харриса Л. Култера.

В 1916 году Джон Д. Рокфеллер-ст., "финансовый отец медицины", писал:

Я сторонник гомеопатии. Я хотел бы, чтобы к приверженцам гомеопатии было справедливое, вежливое и благосклонное отношение со стороны всех медицинских учреждений, которым мы помогаем.

Известно, что за всю свою долгую жизнь Джон Д. Рокфеллер-ст. принимал только гомеопатическое лечение. Этому препятствовал Джон Д. Рокфеллер-мл., а также Ф. Т. Гейтс, баптистский священник и советник по медицинским вопросам (хотя и не медик) в Рокфеллеровском институте. Последний писал:

Д-р Ганеман был, несомненно, безумен. Абсолютно ясно, что к концу жизни он потерял разум. Врачи-гомеопаты признавали это.

Были, конечно, и другие факторы, но Гейтс оказывал большое влияние на Рокфеллеров, и его уверенность в безумии Ганемана возобладала. Так в то время, когда Рокфеллеровский фонд вкладывал в медицину миллионы долларов, гомеопатия не получила ни цента из-за злобной сплетни.

После того, как она овдовела, Мелани оставила "маленький особняк", где жила с мужем, и переехала в меньший дом поблизости, где продолжала активную практику, унаследованную от Ганемана, бросая, таким образом, вызов ортодоксальной медицине. Поэтому неудивительно, что в 1846 году Парижский медицинский факультет, который не смог помешать основателю гомеопатии поселиться в Париже в 1835 году, возобновил атаку, на этот раз против его вдовы.

Я благодарен Институту истории медицины за экземпляр рукописи в 58 страниц, озаглавленной "Процесс м-м Ганеман, доктора гомеопатии, по вопросу медицинской практики".

Это дословный отчет о судебном процессе по обвинению ее в нелегальной гомеопатической практике. Процесс начался 20 февраля 1847 года, и английскому читателю особенно интересно то, что по английским законам Мелани не совершила никакого преступления. Гомеопат в Англии не нуждался ни в каком медицинском дипломе. Во Франции дело обстояло иначе. Медицинская практика, ортодоксальная или гомеопатическая, без диплома, полученного по французским законам, считалась незаконной.

Адвокат Мелани не оспаривал тот факт, что она допустила нарушение закона. Оправданием ей служила ее гомеопатическая квалификация: с ней консультировались дипломированные гомеопаты, которые признавали ее знания и опыт. Прокурор не оспаривал того, что Мелани не получала гонораров. Это было верно в те времена, однако после франко-прусской войны 1870 года, когда она потеряла бóльшую часть своего состояния и обеднела, ей приходилось брать плату за услуги. Был вынесен неоспоримый приговор "виновна" и наложен издевательский штраф в 100 франков; фактически, процесс оказался моральной победой Мелани и оправданием гомеопатии — подлинного ответчика. Двадцать пять лет спустя американский диплом Мелани был признан, и она получила официальное разрешение на практику. В конце концов, французские власти презентовали Мелани запоздалое "почетное оправдание". Нечего и говорить, что все эти годы она продолжала практику.

Мало известно о старости Мелани, кроме того, что она переехала в меньший дом и была забыта. Она умерла 27 мая 1878 года и была похоронена рядом с мужем на Монмартре. Некролог появился в "Бритиш джорнэл оф хомиопати" 1 июля. Кроме неохотного признания, что благодаря своей второй жене Ганеман провел свои последние годы в комфорте и роскоши, ничего хорошего не было сказано. Заключение гласило:

В общем, мы не можем считать, что второй брак Ганемана был благоприятен для гомеопатии.

Статья фактически содержала перечень мнимых ошибок и недостатков и вызвала резкую реакцию со стороны культурного атташе префектуры, где жила Мелани. Его ответ был опубликован издателем "Библиотечки Гомеопатического общества" в Париже и выражал протест по поводу "абсолютно ошибочных утверждений в отношении м-м Ганеман в июльском номере". Однако анонимный хулитель не сдался: он опровергал один за другим все аргументы француза, утверждавшего, что жизнь Мастера была продлена на восемь лет его пребыванием в Париже, и далее заявлял:

Мы можем столь же резонно утверждать, что он прожил бы на шестнадцать лет дольше, если бы не все треволнения его второго брака и последовавшей за ним жизни в Париже.

К сожалению, мы должны упомянуть этот далеко не поучительный англо-французский спор среди множества примеров поношения гомеопатии, которое преследовало ее с самого зарождения.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Чтобы упростить свою задачу, я опускаю все упоминания о Мелани в роли мачехи, которые служат источником множества отрицательных комментариев, т. к. в вопросах возраста, национальности, религии, общественного положения, семейных дрязг по поводу завещаний, наследства и собственности чрезвычайно трудно разобраться. Помимо семьи, ее деятельность в области гомеопатии также привела к спорам, однако будущие исследования могут со временем создать более ясную картину. В настоящий момент я осмеливаюсь предложить свое собственное предварительное суждение. Что бы ни думали о провозглашенных во всеуслышание ошибках и недостатках Мелани, даже ее критики должны признать, что она была женщиной, наделенной мужеством, предприимчивостью, стойкостью и трудолюбием, преисполненной передовыми идеями о роли женщины. Мне кажется, что среди ее противников наметилась тенденция подчеркивать ее недостатки за счет достоинств. Спасая и поддерживая старого затворника, прозябавшего в Кётене, управляя их совместным предприятием в Париже, Мелани устроила основателя гомеопатии в городе, достойном его таланта, — центре европейской культуры и интеллектуальной деятельности. За это она заслужила место на гомеопатическом Олимпе. Она, конечно, была первой и, возможно, величайшей женщиной-гомеопатом.

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА САЙТА

¹ Рукопись 6-го издания "Органона" хранится не в Институте истории медицины в Штутгарте, как можно ошибочно понять из текста, а в Cан-Франциско, в Калифорнийском университете.
² Ганемановские регистрационные журналы пациентов были переведены с французского на немецкий и изданы немецким издательством "Карл Хауг" (Гейдельберг) отдельными томами, включающими материал на двух языках, под общим названием "Samuel Hahnemann. Krankenjournale. Kritische Gesamtedition" под редакцией Арнольда Михаловского, сотрудника штутгартского Института истории медицины Фонда Роберта Боша.
³ Здесь автор неточен. Как следует из текста второго завещания Ганемана, дети и не могли претендовать ни на что из того, что было им приобретено или заработано в Париже. Читатели могут убедиться в этом, обратившись к книге "Самуил Ганеман. Очерк его жизни и деятельности" Льва Бразоля.