В январе 1888 г. мне случилось обедать у одного члена парламента, пригласившего также и племянника своего, доктора Т. А. К., который только что вернулся из путешествия по материку Европы, где он посетил Париж, Гейдельберг, Вену, Берлин и другие города, представляющие медицинский интерес.

За десертом я постепенно стал сознавать, что мой хозяин, который был и моим пациентом, пригласил меня главным образом с тем умыслом, чтобы его племянник и я потолковали о различных "патиях", так как ему хотелось, чтобы племянник сделался гомеопатом.

Сначала все шло гладко и спокойно, но затем мы оба разгорячились, я потерял терпение и уже более не находил его в тот вечер. Мой собеседник заклеймил всех гомеопатов шарлатанами, а я прибегнул к аргументу tu quoque, что, разумеется, не поправило дела.

Уверения, что унизительный эпитет не относился ко мне, я принять не мог, заявляя, что если все гомеопаты шарлатаны, то, как неизбежное следствие, и я, индивидуальный гомеопат, должен быть тем же. Как бы то ни было, в конце концов я обратился к доктору К. со следующими словами: "Любезный сотоварищ! Ваш ум переполнен схоластическим самомнением, и потому научная медицина вам недоступна; ваша чаша полна знаний, но только знаний ошибочных; знания ваши похожи на эти грецкие орехи, высушенные в печке и поэтому бесплодные; посадите их в землю, и они не будут расти, — то же самое и с вашей схоластической ученостью: все сведения, которыми вы обладаете, были предварительно иссушены в школах и сделались бесплодными. Высушенные в печке грецкие орехи имеют некоторое значение как пищевое вещество, но они мертвы; ваши знания имеют известную цену как умственная пища для других, если вы захотите сделаться учителем, но они схоластически иссушены и бесплодны. У вас нет живой веры в живую медицину; вся ваша медицина, поскольку она касается действительного непосредственного излечения больных, совершенно мертва".

"Быть может, и так, — возразил доктор К. — Вы, конечно, хотите сказать, что ваш способ представляет единственный путь к медицинскому спасению. Все вы, гомеопаты, таковы, и позвольте вам сказать, что это именно и есть причина, почему мы, патентованные практики, иногда называем вас шарлатанами — не сердитесь, пожалуйста; повторяю вам, что я не отношу этого выражения к вам лично".

"Точно так, — сказал я, — это очень, очень старая история — ругать и злословить отсутствующих беспричинно. Знаете ли, что я мог бы представить вам пятьдесят причин, почему я гомеопат, и эти причины если не в отдельности, то по крайней мере в совокупности должны были бы убедить и камень".

"Пятьдесят причин, почему вы гомеопат! Мой любезный доктор, подавайте их сюда; я никогда еще не слышал ни одной основательной причины. Вы, дядюшка, ложитесь спать, а я посижу и выслушаю эти пятьдесят причин, которые покажут мне, как излечивать все недуги земные, включая и мой собственный morbus scholasticus, мое схоластическое самомнение, и все это, разумеется, на основании лицемерной формулы similia similibus curantur. (Обращаясь ко мне) Дорогой доктор, пятьдесят причин довольно значительная доза, даже если каждая из них не больше крошечной крупинки!"

Но я уже был в передней и пожелал им спокойной ночи. Этим, однако же, дело не кончилось; мой "патентованный" собрат тотчас же сел и настрочил нижеприведенное письмо, которое я получил на следующий день:

М. Г.,

Ссылаясь на Ваше несколько хвастливое заявление, только что сделанное Вами за столом моего дяди, что Вы можете привести пятьдесят причин, почему Вы гомеопат, причем, однако же, Вы не захотели представить их тотчас же под предлогом позднего времени (хотя теперь только одиннадцать часов), я пишу Вам без замедления с целью дать Вам случай изложить эти пятьдесят причин. In limine, позвольте Вам заявить, что, несмотря на мое "схоластическое самомнение" (Вы, кажется, очень возбуждены против школ) и мое "бесплодие" (надеюсь, только умственное!), я желаю лишь добиться истины.

Я получил образование в школах, как и Вы (и мне кажется, Ваши нападки на них обнаруживают большую неблагодарность), но я не осмеливаюсь претендовать, что я уже знаю больше моих наставников, учивших меня, что Ганеман был старый шарлатан, хвастун и невежда, и к методам и поступкам так называемых гомеопатов я, выражаясь мягко, не имею ни малейшей симпатии.

Вы, по-видимому, питаете сильную веpy в гомеопатию, и я теперь приглашаю Вас представить те пятьдесят причин, которые, согласно Вашему, я должен сказать, несколько хвастливому заявлению, Вы можете привести.

Ваш Т. А. К.

Я отвечал так:

М. Г.,

Могу Вам привести не только пятьдесят причин, почему я гомеопат, а пятьдесят раз пятьдесят, но ars longa, vita brevis, и Вы сами дополните остальное. Вам хорошо известно, что я человек занятой, и мне нелегко уделять время на изложение моих причин во всей подробности и в таком виде, чтоб удовлетворить Ваш образованный ум. Если Вы действительно хотите добиться истины о Ганемане и его гомеопатии, позвольте предложить Вам изучить сочинения этого самого Ганемана и нескольких десятков его знаменитых учеников. Ведь дело происходило не впотьмах или в углу, и Вы можете приобрести эти сочинения почти в любой гомеопатической аптеке — есть одна на улице, где Вы живете. В особенности просил бы Вас прочитать "Фармакодинамику" и "Терапевтику" д-ра Юза,"Лекции" д-ра Гранве, труды Ганемана в переводах д-ра Деджона, и вообще все, написанное этим врачом и его сотрудниками в "British Journal of Homoeopathy". Если, пройдя все это, Вы пожелаете узнать еще немного правды о Ганемане, то прочитайте речи, произнесенные в честь его д-рами Дадженом, Юзом, Поупом, Кларком, а также мою, под заглавием "Еccе Medicus".

Если бы Вы даже захотели узнать, какая на самом деле великая вещь наше лекарствоведение, то потрудитесь заглянуть в "Энциклопедию Чистого лекарствоведения" д-ра Аллена — все эти книги и много других Вы найдете в моей библиотеке, которая к Вашим услугам, если Вы искренний искатель гомеопатической истины.

Мне будет также приятно представить Вас врачам Лондонского гомеопатического госпиталя, где Вы можете наблюдать их деятельность.

Поверьте, что гомеопаты — не то, чем Вам их изображали, у нас тайн нет; все мы стараемся, каждый по-своему, как умеем, споспешествовать истинным интересам нашего благодетельного искусства, и наше усерднейшее желание перед Богом и человеком — познакомить с тем, что мы знаем, всех любознательных искателей истины.

Я с Вами церемониться не стану: те, которые утверждают, что Ганеман невежественный шарлатан, что гомеопаты шарлатаны — ну, говорят неправду. Слово, которое мне хотелось бы употребить, Вас шокировало бы, может быть; пусть так: Вы знаете, что я хочу сказать. Скажите это с крыш домов, и пусть оно шокирует загрубелый порабощенный врачами скудоумный мир.

Ваш Бернетт.

Затем я получил следующее письмо:

М. Г.,

Вы выражаетесь языком несколько более сильным, чем тот, к которому мы привыкли в "школах", но этот сильный язык еще не аргумент. При всем уважении к Вам, мне кажется, что Вам не идет упрекать общепризнанную профессию в грубости к гомеопатам, которым она не верит; во всяком случае, мы не называем вас лжецами. Впрочем, так как я первый употребил слово "шарлатан", то видно, мне нужно снести слово "лжет".

Я предлагаю, чтобы мы не удалялись от трезвой, беспристрастной речи, и чтобы вместо брани Вы представили мне Ваши пятьдесят причин, почему Вы гомеопат. Вы говорите, что можете привести "не пятьдесят только причин, а пятьдесят раз пятьдесят", а между тем Вы не приводите ни одной и только ссылаетесь на Вашу литературу! Самая масса этой литературы составляет для меня достаточную причину, чтобы не быть гомеопатом! Не могу же я всю жизнь оставаться в школе — и так уже некоторые полагают, что школы не оказали на меня благотворного влияния!

Я не могу сказать, чтобы я был как Вы занятой человек, но я нахожусь в переговорах относительно приобретения практики или, скорее, товарищества в Манчестере, и тогда у меня, верно, будет довольно работы — но что же делать? Дядя настаивает на том, чтоб я вступил в товарищество с более пожилым человеком, и я должен повиноваться, так как на это деньги отпускает он. Впрочем, это не относится к вопросу. Теперь я пишу только с тем, чтобы поблагодарить Вас за любезное приглашение воспользоваться книгами Вашей библиотеки. Нет, очень благодарен. У меня нет охоты проводить время в чтении всех этих книг или даже некоторых из них.

Мне хорошо известно, что вы, гомеопаты, пишете изумительное количество книг по всевозможным предметам, и Вы сами, кажется, не без греха в этом отношении, но мне не нужно вашей литературы, и я вовсе не желаю прочитывать тошнотворные восхваления учителя (!) ганемановскими ораторами (!) — все они ведут к одному: Бог один, гомеопатия одна (простите, Гомеопатия всегда с прописного "Г"!) и Ганеман — ее пророк. Я не только не желаю воспользоваться многочисленными книгами Вашей библиотеки, но и не хочу, чтобы Вы приводили из них длинные цитаты в виде причин; обладая таким бойким пером, Вам очень легко было бы обработать пятьдесят цитат из литературы вместо причин, но я их отклоняю; я требую Ваших причин, т. е. настоящих, живых, практических причин из Вашей профессиональной жизни, хотя и не таких, которые "в отдельности или в совокупности могли бы убедить и камень".

Вообще вы, гомеопаты, чересчур хвастливы; вы, по-видимому, излечиваете все, что профессия объявляет неизлечимым, как-то: рак, эпилепсию, чахотку и опухоли. Вы, кажется, претендуете даже, что можете излечивать катаракту лекарствами. Могу только сказать, что я хотел бы видеться с человеком, которому удалось рассеять старческую катаракту с помощью лекарств. Объявляю решительно, что это вещь невозможная.

Ваш Т. А. К.

На это я отвечал:

М. Г.,

Нужно сознаться, что Вы очень строги к гомеопатам вообще и ко мне в особенности, но в этом я виноват сам, так как удостоил обсуждать с Вами предмет, о котором Вам решительно ничего неизвестно — гомеопатию. Я могу рассуждать о ботанике только с ботаником, о зоологии — с зоологом; с этим Вы, конечно, согласитесь. Между тем Вы, по-видимому, полагаете, что я могу говорить с Вами о гомеопатии, хотя Вы даже хвалитесь незнанием ее.

В минуту увлечения я неосторожно вызвался привести пятьдесят причин, почему я гомеопат, и Вы теперь обязываете меня, намекая, что если я этого не исполню, то это должно быть потому что я не в состоянии. Повторяю, что я мог бы привести пятьдесят раз пятьдесят причин, хотя быть может не исключительно из моего собственного опыта. По-моему, с Вашей стороны не совсем справедливо не допускать меня обращаться к нашей литературе за пятидесятью причинами; во всяком случае, Вы должны дозволить мне цитировать из моих собственных сочинений, так как в них заключаются сливки всего того, что я узнал и что видел.

Позвольте также просить Вас в видах простой справедливости предварительно ознакомиться, хотя бы в общих чертах, с основами гомеопатии из сочинений, мной указанных, или из других книг по Вашему усмотрению, и тогда мы можем приступить к беспристрастному обсуждению различных вопросов, которые будут подлежать разбору.

К чему издеваться над описанными нами случаями исцеления рака, эпилепсии, чахотки, катаракты и опухолей; во всяком случае, они показывают, что мы стараемся излечивать эти болезни, а Ваша школа и этого не делает. Я сам, например, многократно настаивал на излечимости некоторых из них лекарствами, но можно ли мне обсуждать эти вопросы с Вами, когда Вы незнакомы с простейшими элементами нашего метода? Чтобы понимать меня, Вы должны хорошо знать не только гомеопатическую пропедевтику, но и то, что я назову Penetralia homoeopathica, а между тем для этого у Вас не хватает ни терпения, ни прилежания; сомневаюсь даже, чтоб Вы питали искреннюю любовь к истине. "Ищите и обрящете" справедливо и в данном случае, но необходимо сперва искать, Вы же отказываетесь искать, а хотите найти.

Вы считаете себя вправе осмеивать и отрицать наблюдения выдающихся врачей-гомеопатов — на каком основании? Вы присутствовали? Вы видели эти случаи? Вы ничего не знаете о гомеопатии, никогда ее не испытывали, а между тем присваиваете себе право судить о трудах гомеопатов. Вы пребываете в хроническом самообмане, говоря, что Вы не верите такому-то или такому-то гомеопатическому излечению; Вы, собственно, заявляете следующее: я, с моей патентованной практикой, не в состоянии излечивать эти случаи, мои профессора — точно так же, мы согласны, что они вовсе неизлечимы, следовательно, эти заявления гомеопатов неосновательны. Другими словами, Вы не в состоянии разрезать кусок сукна стальным ключом, и поэтому я не могу pазрезать его стальными ножницами, так как и ключ, и ножницы сделаны из стали. Вы утверждаете, что сталью разрезать сукно нельзя, а выходит, что Вы подразумеваете стальной ключ, а я — стальные ножницы.

Если Вы захотите к обеду жареного рябчика, то его прежде нужно купить и изжарить, сам по себе жареным он к Вам в рот не повалится.

Не подпишетесь ли Вы по крайней мере на Monthlу Homoeopathic Review, Homoeopathic World и Hahnemannian Monthly хотя бы на один год? Тогда мы возобновим нашу беседу об этих предметах.

Что бы Вы сказали, если бы Ваш садовник стал сеять семя, не подготовив предварительно землю и не очистив ее от сорной травы? Так и здесь: я хочу, чтоб Вы повыдергали сорную траву схоластических предрассудков и подготовили, хотя бы в некоторой степени, Вашу умственную почву, так как иначе посеянное мной доброе семя ввиду неподготовленности почвы или совсем не взойдет, или же тщетно будет бороться с сорной травой самомнения, неведения и предрассудков.

Нет, друг мой, надо быть справедливым даже к ненавистной и презренной гомеопатии.

Ваш Комптон Бернетт.

Затем д-р К. писал:

М. Г.,

Пишу Вам, как видите, из Манчестера, где я вступил в товарищество, о котором прежде упоминал Вам. Это объяснит замедление в моем ответе на Ваше последнее письмо. Я сообщил моему товарищу о нашем препирательстве и о пятидесяти причинах, почему Вы гомеопат, еще ожидаемых от Вас, и как бы Вы думали, что он говорит? Он говорит: "Все это гниль!" С этим вульгарным изречением я склонен согласиться, хотя вовсе не желаю Вас оскорбить, зная, что Вы верите в поддерживаемые Вами теории. Я также допускаю известную справедливость в Вашем требовании, чтоб я изучил гомеопатию прежде чем рассуждать о ней, но Вы заметите, что я не имею претензии рассуждать о ней, или, если имел, то отказываюсь от такой претензии и только скажу — подавайте мне обещанные пятьдесят причин. Вы не хотите меня учить, потому что я невежествен, но мне кажется, это именно и есть добавочный повод, чтобы научить меня. Я не менее других желаю знать истину, хотя я не совсем энтузиаст, но мне необходимо заняться практикой, так как я собираюсь скоро жениться.

Вы говорите, что я осуждаю гомеопатию, хотя ничего о ней не знаю. Пусть так, но Вы должны помнить, что на это у меня тот же самый авторитет, как и на все мои медицинские познания, а именно моих учителей в Кембриджском университете, которые не только обучили меня всему, что я знаю о медицине, но научили меня также порицать Ганемана и гомеопатию. Я не имею возможности входить во все возбужденные Вами пункты и сразу перехожу от отвлеченного к конкретному. Хотите или не хотите Вы сообщить мне Ваши пятьдесят причин, почему Вы гомеопат? Для меня безразлично, были ли Ваши причины опубликованы или нет, лишь бы они были Ваши собственные, а не собраны из чужих книг. Тем не менее они должны быть такие, как Вы первоначально заявили в доме моего дядюшки, — я хорошо помню сущность Вашего обещания: Вы сказали, что можете привести пятьдесят причин, почему Вы гомеопат, взятых из Вашей деятельности и из Вашего профессионального опыта. К этому я Вас обязываю непременно, или Вам придется слезть с дерева.

Ваш Т. А. К.

Мое окончательное согласие было выражено так:

М. Г.,

Так как я заявил, что могу привести пятьдесят причин, почему я гомеопат, а Вы настаиваете на том, чтобы я исполнил это или "слез с дерева", то я по необходимости должен подчиниться, потому что и армии сдаются перед force majeure, и приступаю при первой свободной минуте.

Не имея возможности привести их все сразу, я разделю их на части по числу причин.

Потрудитесь не забывать, что я не предоставляю Вам никакого права возражать или рассуждать, так как Вы не хотите предварительно изучить предмет, а я не могу допустить, чтобы даже "патентованный" практик мог знать предмет, не изучив его. Я буду писать Вам еn maitre. Вы непременно хотите мои причины; хорошо же, Вы их получите все до единой.

Ваш Комптон Бернетт.

Причина первая

Любезный доктор!

Довольно много лет тому назад, находясь в один скучный пасмурный день в своем кабинете в Б–ой больнице, где я был несколько времени занят составлением свидетельств о смерти, я вдруг встал, охваченный уже в пятидесятый раз каким-то особенным неопределенным ощущением. Я не мог хорошенько объяснить это чувство, но оно было связано с неудовлетворительностью моих клинических результатов. Первоначально я был большой энтузиаст в медицине, но один скептик профессор совершенно вышиб из меня всякую в веру, а затем усиленная больничная работа и ответственность, не по годам и опытности, еще более охладили меня. Пройдясь по комнате, я бросился в кресло, и мечты унесли меня в зеленые поля и веселые дни детства. Как раз в этот момент мимо окна проносили труп, и я сердито спросил служителя: "Тим, кто это теперь умер?" — "Маленький Джорджи, сударь".

Маленький Джорджи был безродный, бездомный сирота, которому мы дозволяли пользоваться пустыми кроватями. Он был общим любимцем, все ухаживали за ним, и смерть его опечалила всех.

Случилось это так: мне понадобилась кровать для страждущего острой болезнью, и я велел переместить маленького Джорджи из занимаемого им теплого угла на кровать, стоявшую у окна; там он простудился, схватил плеврит и умер.

Сказал я cебе: если бы я только мог остановить первоначальную лихорадку, последовавшую за простудой у окна, Джорджи, вероятно, остался бы в живых. Между тем Джорджи лечили, кроме меня, три больничных врача совместно, и все-таки за лихорадкой последовал плеврит, а за плевритом водянка, и бедный маленький Джорджи скончался. Старый Тим был суровый человек, и я никогда не видел, чтобы он проявлял какое-нибудь чувство или сожаление о чьей-либо смерти, но и он, очевидно, собирался уронить слезинку в память Джорджи, ибо я заметил, что его внимание было как-то необычайно приковано к поверхности вымываемых им склянок. Как бы то ни было, Джорджи не стало, а я был уверен, что его можно было спасти, и это сознание подавляло меня.

В тот же вечер ко мне зашел пообедать сотоварищ, которому я сообщил о моем горе и о полурешимости отправиться в Америку и сделаться фермером: по крайней мере я мог бы вести здоровую, натуральную жизнь.

Он убеждал меня изучить прежде гомеопатию и опровергнуть ее или же, если она покажется основательной, испытать ее в больнице.

После многих колебаний и опасений, точно я замышлял преступление, я добыл "Фармакодинамику" и"Терапевтику" Юза, которые, по словам моего приятеля, представляют хорошее введение в гомеопатию.

В одну или две недели я усвоил себе главнейшие пункты, придя к заключению, что или гомеопатия чрезвычайно важная вещь, или этот доктор Юз очень большой... Нет, слово это непарламентарно. Вам не нравится слово ...? Mне оно нравится, потому что с такой точностью выражает именно то, что я хочу сказать; в столь важном вопросе для меня нет срединного пути: или это чистая Божья правда, или это черная ложь. Дураком он никак не мог быть, потому что дуpаку таких книг не сочинить, а он говорит так красноречиво, от благородной души, что я тотчас же был извлечен из топи уныния — на короткое только время, а затем снова наступила реакция: разве я не прибегал часто к хваленым спецификам и планам лечения и не испытывал горького разочарования? Итак, мной опять овладело прежнее сомнение. "Как? — говорил я, — да сбыточное ли это дело? Нет, этого быть не может. Я получил образование в школах, и там добросовестные люди учили меня, что гомеопатия — терапевтический нигилизм. Нет, я не могу быть гомеопатом, я испытаю ее у постели, докажу, что она обман, и изобличу ее перед глазами восхищенной профессии".

Мысли мои, по случаю судьбы Джорджи, были заняты лихорадкой, и потому я изучил то, что гомеопаты говорят о ней, и нашел, что, по их заявлению, простая лихорадка купируется аконитом. Если это верно, подумал я, и аконит был бы дан заблаговременно, то маленький Джорджи был бы спасен.

Впрочем, простудные лихорадки встречались очень часто, а я заведовал палатой, где помещали больных детей, прежде чем выяснилась их болезнь, а затем их переводили в другие палаты, смотря по тому, появлялись ли у них пневмония, плеврит, ревматизм, гастрит, корь и проч.

У меня была под рукой тинктура аконита Флемминга, я опустил несколько капель в большую бутылку с водой и поручил сиделке давать понемногу всем детям на одной стороне палаты, немедленно по их поступлении. Дети, находившиеся на другой стороне палаты, не должны были принимать раствор аконита, а подлежали установленному до того времени правоверному способу лечения. На другое утро я нашел, что почти все дети на аконитной стороне были без лихорадки и большинство из них играли в постели. Только у одного оказалась корь, и его пришлось перевести в соответствующую палату: я удостоверился, что аконит не излечивает кори, а остальные через день или два были отпущены восвояси.

Дети же, находившиеся на неаконитной, правоверной стоpоне, были в худшем или в том же самом положении, и были переведены в больницу большей частью с локализованными воспалениями, катарами, корью и проч.

То же самое повторялось изо дня в день: те, которые получали аконит, обыкновенно через сутки или двое суток находились на пути к выздоровлению, исключая только те сравнительно редкие случаи, когда простуда оказывалась предвестницей какой-нибудь специфической болезни, как-то: кори, скарлатины, ревматической лихорадки; на них аконит очень мало влиял. Большинство же случаев представляли настоящие простуды, которые аконит излечивал сразу, хотя малютки обыкновенно становились бледными и, как я потом узнал, очень сильно потели.

Я ничего не сообщил сиделке о содержании моей бутылки, но она очень скоро окрестила ее "лихорадочной бутылкой д-ра Бернетта".

Некоторое время я был просто ошеломлен и проводил значительную часть ночей в изучении гомеопатии: днем у меня не было досуга.

Однажды я не мог сделать своих обычных обходов по палатам — кажется, я отсутствовал двое суток, с субботы по вторник — и, когда я опять пришел утром в детскую палату, сиделка показалась мне какой-то сдержанной, и с несколько притворной покорностью сообщила мне, что, по ее мнению, можно отпустить всех больных.

"Это почему?" — спросил я.

"Да так как вас, доктор, не было ни в воскресенье, ни вчерашний день, то я давала ваше противолихорадочное средство всем; право, я не могу более видеть ваших жестоких опытов; все вы, молодые врачи, только производите опыты".

Я только сказал: "Хорошо, впредь давайте это лекарство всем вновь поступающим".

Так и делалось до моего оставления должности, и результатом этого лечения аконитом было обыкновенно быстрое понижение температуры, а затем выздоровление. Когда же бывал сильно затронут желудок, я находил иногда, что аконит бесполезен, если не было предварительно рвоты, и в таких случаях я давал легкое рвотное, после чего температура немедленно опускалась; и хотя я уже давно гомеопат, но держусь того мнения, что легкое рвотное действует хорошо, когда желудок обременен и не в состоянии облегчиться натуральной рвотой.

Впрочем, это мимоходом: я вхожу в эти предварительные, случайные и побочные обстоятельства только с той целью, чтоб Вас поставить на ту же почву, на которой я сам стою; они несущественны, так как ведут только к следующему: аконит в лихорадках (febricula) составляет мою первую причину, почему я гомеопат.

Имеете ли Вы настолько же хорошую причину быть "патентованным"?

Причина вторая

Я так и думал, любезный сотоварищ: Вы скажете, что также употребляете аконит при лихорадке, и поэтому назначение этого средства не составляет по необходимости гомеопатического способа леченияЮ но разве Вы не слыхали об одном французе, который всю жизнь говорил прозой, сам того не замечая?

Всякий, кто назначает аконит против простой лихорадки (febricula) — гомеопат malgré lui. Затем обращаюсь к моей второй причине.

Когда я еще был мальчиком, у меня был плеврит левой стороны, и благодаря сельскому аптекарю и целым ведрам микстур я почти умер, но не совсем. С того времени я страдал тупым болезненным ощущением в боку, относительно которого я советовался со многими известными врачами в разных местах Европы, но ни один из них мне не помог. Bсе они соглашались, что это было застарелое сращение чего-то между висцеральными и реберными перепонками плевры, но ни одна из многих знаменитостей не была в состоянии излечить его. Между тем моя вера в них могла бы и горы сдвинуть, но вера как лечебное средство пользы не принесла.

В виду безуспешности правоверной медицины, я отправился к гидропатам (их тогда называли шарлатанами), от них я натерпелся и жару, и холода, и все-таки они меня не вылечили. Обертывания холодные и горячие, холодные компрессы по целым месяцам, спанье в мокрых простынях, бесконечные потения в турецких и русских банях — однако мое плевритическое страдание оставалось in statu quo ante.

Лечение виноградом, лечение хлебом с вином действовали не лучше; точно так же диета и перемена воздуха мне не помогли.

Когда же я стал читать то, что заявляют так называемые гомеопаты об их брионии и ее сродстве к серозным перепонкам, я — что? обругал их шарлатанами? Нет. Я купил немного Bryonia alba и начал принимать ее, как они рекомендуют, и недели через две мой бок поправился и с того времени больше меня не беспокоил!

Вот, друг мой, вторая причина, почему я гомеопат, и когда я перестану чувствовать благодарность к дорогому старому Ганеману за его брионию, — да вернется мое плевритическое страдание, чтобы напомнить мне об истинности его учения.

Что Вы и другие могут об этом подумать — это для меня вполне безразлично, я хвалю мост, через который я перешел.

Я предъявляю к медицине только одно-единственное требование: чтобы она излечивала. Ту "патию", которая излечивает, я и избираю.

Причина третья

Вы вольны иметь какое угодно мнение о моей застарелой болезни плевры: я страдал ею до тех пор, пока не принял брионию, а с того времени она прошла и более не возвращалась. Сам я чрезвычайно доволен своей второй причиной, почему я гомеопат. Я вовсе не говорил, что гомеопаты были первые, употреблявшие это средство; это не относится до сущности вопроса.

С того времени как я перешел в гомеопатический лагерь, мне часто случалось лечить плеврит: этому Вам не трудно будет поверить. Аконит и бриония составляют самые крупные орудия гомеопатов против плеврита, но я замечу, что, согласно моему опыту, они попадают в цель только в ревматическом плеврите.

Позвольте рассказать Вам такой случай как третью причину, почему я гомеопат.

Несколько лет тому назад меня поспешно позвали к жившему в загородном доме негоцианту, который схватил простуду за два дня перед тем, возвращаясь вечером с политического митинга. Приехав к нему, я нашел, что у него в сильной степени pleuritis rheumatica.

Жена этого господина была сильно озабочена, так как многие из ее друзей отсоветовали ей прибегать к гомеопатии в таком серьезном случае. Гомеопатия, говорят они, очень хороша для женщин и детей, но неужели она станет рисковать жизнью своего дорогого мужа в pукаx врача-гомеопата? Нет, она пригласит д-pа X., живущего тут вблизи. Однако же, хотя вообще l'hоmmе propose et la femme dispose, в этом случае вышло наоборот: муж наотрез отказался от всякого другого лечения, кроме гомеопатического, и отсюда мое присутствие. Он был в сильнейшей лихорадке, страдал жестокой болью и только стонал: "Доктор, облегчите боль и дайте мне заснуть".

Я назначил аконит и брионию в низком делении.

На следующий день ему уже было несколько легче, боль была несильная, исключая, когда он неосторожно поворачивался. "Доктор, — сказал он, — мой приятель М—р, живущий на моей улице, страдает такой же болью, только больше в плече, и он прислал просить меня, чтобы я отказался от вас и взял его доктора, который считается очень искусным. Что мне ответить?" — "Скажите ему от меня, что через несколько дней вы будете здоровы и будете сидеть в вашей конторе за работой, и что по дороге домой вы зайдете к нему и застанете его все еще больным, и тогда вы сообщите ему ваш опыт и сравните оба счета".

Так и случилось; через несколько дней — не помню именно сколько — мой пациент отправился в свою контору, поработал там немного и на возвратном пути осведомился о своем приятеле, который все еще продолжал ощущать сильную боль и оставался в таком положении еще некоторое время.

Причина четвертая

Вы, по-видимому, сомневаетесь в том, чтобы описанный мной в последнем письме случай был истинный плеврит.

Представьте cебе человека, который сам дважды имел плеврит, который пролежал от него в постели три месяца, который всю свою студенческую жизнь страдал от последствия плеврита, который прочитал все, что говорится в литературе о плеврите, который с личным интересом по целым неделям слушал лекции Шкоды о плеврите, который, занимаясь в больницах, видел десятки случаев плеврита, которому на окончательном испытании был предложен вопрос о плеврите, и который затем лечил очень много случаев плеврита — этот человек я!

Теперь я должен привести Вам четвертую причину, почему я гомеопат. Господин, о котором, я упомянул в последнем письме (приятель моего пациента), оправившись от своих острых страданий, обратился к специалисту по подагре, но ощущал еще такую неподвижность в плече и боку, что не мог заниматься конторскими делами, и пробыв верным своему врачу еще некоторое время, в конце концов — что? Пришел ко мне! И что же далее? Бриония альба, хелидониум майус, сульфур излечили его в несколько недель. Mне кажется, что одни только аконит и бриония, основательно изученные и верно употребляемые, обратили бы весь мир к гомеопатии; по крайней мере, честному, непредубежденному человеку нет другого исхода.

Но предрассудок почти всемогущ, как говорит Болингброк:

Может звучать странным, но это верно, что во многих случаях, если бы люди учились менее, то их путь к познанию был бы короче и легче. На самом деле можно скоpее и легче перейти к знанию от неведения, чем от заблуждения. Заблуждающиеся должны разучивать старое, прежде чем могут с пользой научиться новому, а первая часть этой двойной задачи во многих отношениях более трудная, и по этой причине редко предпринимается.

Если бы Вы что-нибудь понимали в гомеопатии, то я объяснил бы Вам, почему я назначил брионию, а затем хелидониум, и почему я вставил сульфур, но так как Вы несведущи, то должны принять мои назначения эмпирически.

Причина пятая

Предоставляю Вам самому изучить дальнейшие терапевтические применения аконита в простых лихорадках и как предупреждающее средство против локализации воспалений, а равно специфическое избирательное сродство брионии к серозным оболочкам, как показывают приведенные мной примеры. Я Вам не обещал дидактических лекций по тем пунктам, которые привожу, а только мои пятьдесят причин. Итак, к пятой причине. Она заключается в следующем: гомеопатия сразу возводит меня из зависимого положения терапевта-мастерового, ходящего ощупью, на степень мастера врачебного искусства. Позвольте в пример привести Вам целиком опубликованный мной случай под заголовком:

О пользе хлоралгидрата при летаргической спячке

Наблюдавшие тех, которые долгое время принимали хлорал, могли заметить, что эти люди постепенно становятся летаргичными, сонливыми и вялыми. Хронический хлорализм под конец сопровождается жировым пеpepождением вялого типа, и сама смерть представляет особенности. Я видел один случай*, где субъект хронического хлорализма лежал в умирающем состоянии несколько дней, так что трудно было определить, умерла ли эта женщина или нет.

Иногда попадаются замечательные случаи сонливости, и тогда терапевт должен обратиться к наркотическим средствам.

Вкратце опишу два таких случая из моей практики.

№ 1. Дама лет сорока пяти, полная, свежая на вид мать семейства, обращала на себя внимание близких своей летаргией и сонливостью. Она была до того слаба, что не могла даже перейти через улицу; слабость эта была летаргического свойства, какая-то вялая тяжесть. Она почти постоянно спала; проспав хорошо ночью и одеваясь утром, она чувствовала потребность садиться, а сев, тотчас же засыпала. Это продолжалось недели и месяцы, и ее врач-аллопат тщетно употреблял разные средства. Когда она поступила под мое попечение, я сначала попробован арнику, а затем опий, но с незначительным успехом, как вдруг меня поразило сходство этого случая с состоянием одного из моих пациентов, закоренелого хлораломана.

Хлорал в низком разведении излечил мою больную, и она снова стала живой, расторопной и бодрой.

№ 2. Пожилая дама обратилась ко мне 21 апреля 1881 г. по поводу летаргии, вялости и сонливости. Назначен: хлоралгидрат 2Х в порошке по шести гран в воде через три часа.

Мая 7. Под этим числом я нахожу следующую заметку в моей записной книжке: "Чувствует себя как бы другим человеком, громадное улучшение, менее летаргична и решительно не так вяла".

Затем я назначил третье десятичное растирание вместо второго, по два раза в день, и более лекарств уже не потребовалось, как она сообщила мне впоследствии, посетив меня вместе с мужем.

Теперь Вы поймете, что я хотел высказать: передо мной были два случая, которые нелегко было бы втиснуть в нозологическую рамку, а между тем я был в состоянии лечить их en maitre. Вот та терапевтическая независимость, которая мне нравится и которая, мне кажется, составляет очень хорошую причину, чтобы быть гомеопатом.

Если бы у меня не было еще столько причин впереди, я бы очень хотел распространиться об этом громадном преимуществе гомеопатии: ее закон служит руководством в самых темных болезнях, о чем кое-что в следующем письме.

*Так как дама эта принимала хлорал в больших количествах, то сын ее, негоциант, покупал его в оптовом складе целыми бутылками! Средство это было прописано врачом.

Причина шестая

Чтобы уяснить Вам мою мысль, выраженную в последнем письме, необходимо ее несколько развить. Я сказал, что гомеопатия возводит врача из зависимого положения терапевта-мастерового на степень мастера.

Пример. Несколько лет тому назад, как может быть Вам известно, в Вашей школе появилось средство против рака — кондуранго, которое, как и возникшее впоследствии другое средство, хиосский скипидар, скоро опять исчезло из виду. Kондуранго, подумал я, конечно, не излечивает всякий рак, а какую-нибудь одну разновидность. Как же нам узнать, какую? Клинические отчеты о кондуранго показали, что оно обладает несомненной целебной силой в известных случаях рака, особенно желудка. Ганеман учит, что верный способ определять целебную сферу лекарственного вещества состоит в даче его здоровым людям с целью узнать, какие действия оно у них способно вызывать.

Итак, я добыл кору кондуранго, сделал из нее настой и стал пить его в значительных количествах. Мой отчет по этому предмету помещен в "Энциклопедии чистого лекарствоведения" Аллена. Между прочим я нашел, что оно производит трещины в углах рта.

Затем мне случилось лечить рак левой груди у женщины средних лет, у которой была также глубокая трещина в углу рта с левой стороны с толстыми затверделыми краями, вероятно эпителиоматозного свойства. Я думаю, Вы согласились бы с диагнозом, если бы видели этот случай. Ввиду этого я рассуждал так: мы знаем эмпирически, что кондуранго может излечивать некоторые случаи рака; я теперь знаю из непосредственного опыта на себе, что оно причиняет трещины в углах рта; гомеопаты утверждают, что подобное подобным излечивается; ergo, кондуранго должно быть целебным средством в данном случае.

Больная принимала гомеопатический препарат этого средства в продолжение трех лет, постепенно поправляясь, и, наконец, была совершенно излечена. С того времени прошло уже восемь лет, и она находится в прекрасном здоровье. Кажется, ясно, что если бы не гомеопатия, это излечение было бы неосуществимо, и больная давным-давно умерла бы от жестокого недуга.

Поэтому потрудитесь принять этот случай за шестую причину, почему я гомеопат.

Причина седьмая

Хочу Вам представить дальнейшее пояснение того, что гомеопатия обращает ходящего ощупью врача в мастера целебного искусства.

Начиная с 1878 года, я употребляю ванадиум в известных болезнях, которые вне гомеопатии не могут быть излечены — в некоторых случаях атеромы артерий и при жировом перерождении. Я прежде давал фосфор, антимоний, арсеник и т. п., но результаты не всегда были для меня удовлетворительны: меня удовлетворяет только излечение. Поэтому, я принялся за чтение и мне показалось, что я нашел требуемое в ванадиуме, которого физиологические действия я описал в "Записках Королевского общества"*. Дифференциальные пункты я узнал из статьи г-на Даудсвелля (Dowdeswell) в "Journal of Physiology"** под заглавием "О структурных изменениях, происходящих в печени под влиянием солей ванадиума". Вкратце скажу, что они состоят из настоящего разрушения клетчатки с освобождением пигмента, причем наиболее страдает печень. У меня был случай жировой печени и атеромы артерий с сильной болью вдоль по направлению основной артерии (arteria basilaris), c большими сильно пигментированными пятнами на лбу, адинамией и т.д.

Моей пациентке было тогда за семьдесят лет и было очевидно, что она собиралась переселиться в ту страну, откуда нет пришельцев. Благодаря ванадиуму (я употреблял растворимую аммиачную соль) в гомеопатическом препарате, избранному согласно гомеопатическому закону, эта дама совсем оправилась, теперь ей под восемьдесят лет и она здорова и бодра.

Вот что я называю быть мастером врачебного искусства, а чтобы Вы могли верно оценить полную независимость, с которой я действовал, скажу Вам, что по настоящее время (насколько мне известно), в медицине никто, кроме меня, ванадиум не употреблял.

Разумеется, Вы как "патентованный" никогда не унизили бы Вашего достоинства до того, чтоб отыскивать средства смиренно и с доверием, полагаясь на закон Ганемана. Пусть же клинически доказанная мной гомеопатичность ванадиума к известной форме жирового перерождения послужит седьмой причиной, почему я гомеопат.

Другими моими случаями с ванадиумом я Вас беспокоить не стану — они только служат подтверждением настоящего, к тому же мне предстоит сообщить Вам еще сорок три причины.

*Proceedings of the Royal Society, 1875, autore Priestley
**Vol. 1 Nos, 4, 5, September 25, 1878

Причина восьмая

Одна дама, живущая недалеко от Вашего дяди, в Кенсингтоне, пришла ко мне 5-го июня 1882 г., жалуясь на ноющую боль в левом боку; боль была временами острой и стреляющей, как раз под ребрами, в области селезенки: хуже ночью, когда она согревалась в постели. Совместно с этим, левый глаз был затронут: его слезные точки (puncta lacrymalia) были очень красны. Это был сравнительно простой случай, но пациентка чувствовала сильную боль и пришла, чтобы излечиться. Я уверен, что всякий "патентованный" в этом случае пришел бы в тупик. Не имея для руководства научного закона, Вы не могли бы его излечить. Для меня этот случай не представил особенного затруднения и я излечил его эссенцией простого грецкого opexa! Вообразите грецкий орех для такого случая! Мы зовем его Juglans regia, и я назначил по пяти капель первого сотенного разведения в воде по три раза в день. Не желаете ли знать научное "почему" этого случая? Это Вам могут сообщить только гомеопатия и труды покойного Клотара Миллера.

Здесь опять Вы видите, какую исполнительную силу придает закон подобия нашим познаниям о физиологических действиях лекарств; вместе с тем, он дает мне восьмую причину, почему я не "патентованный".

Причина девятая

Вы укоряете меня за "насмешливый, оскорбительный тон". Позвольте напомнить Вам, мой патентованный друг, что Вы первый пустились в насмешки. В доме Вашего дяди Bы чванились тем, что Вы "патентованный", и мнили, что смотрите на гомеопатов с ужасной высоты! Вы непременно хотели иметь мои пятьдесят причин: я посылаю их со всевозможной поспешностью и если в скобках немножко и подтруниваю, то потрудитесь помнить, что я питаю невыразимое презрение к Вашему неведению, с высоты которого Вы имели дерзость обозвать гомеопатов шарлатанами! Вы, несведущий, предубежденный, хотя и ограждаемый законом практик, развязно требуете, чтоб я оправдал мое профессиональное положение. Говоря о Вашем неведении, я имею в виду лишь Ваше искусство лечения; в других отношениях, я знаю, Вы вполне сведущи.

Я сообщил Вам случай боли в левом подреберье, излеченный посредством югланс регия. Вскоре после этого случая ко мне явилась молодая девица за советом относительно очень схожей боли, только в правом боку, у нижней части правого легкого. Боль эта длилась три месяца, и пациентка была вследствие этого очень слаба и малокровна.

Chelidonium majus 1, пять капель в воде утром и вечером, специфически излечил эту боль ровно в две недели. Мне бы хотелось объяснить Вам, почему я в первом случае прописал югланс, а во втором хелидониум, но мне недосуг, и потому я должен на этом закончить мою девятую причину.

Причина десятая

Вы крайне ошибаетесь, говоря, что обстоятельство, возвысившее меня (по моему выражению) в мастера своего искусства, очень ограничено в своем применении. Как раз напротив, иначе где же мастерство? Твердое усвоение гомеопатического закона снабжает меня руководством почти во всех случаях. Позвольте пояснить это примером:

Хроническая икота

Если Вы сами не встречали упорных случаев сильной икоты, то спросите Вашего старшего партнера, и он Вам скажет, что они иногда бывают очень мучительны и совсем не так легко поддаются лечению. Икоту также трудно подвести под нозологическую систему. В начале 1883 года ко мне привезли молодую девицу, у которой было множество болезненных симптомов, и между ними наиболее выдающейся была икота. Икота появлялась приступами, которые обыкновенно продолжались с полчаса и повторялись четыре раза в день. В виду сопровождающих симптомов — отсутствие регул, бели, жажда, много слюны во рту — я полагал, что она была рефлексом от матки. Вам кое-что известно о моих взглядах на оспопрививание и о теории вакцинного заражения, которую я постарался установить в одном из моих сочинений*. Согласно с этими взглядами, я ex hypothese назначил тую, но она пользы не принесла. Затем я дал сепию, классическое средство у гомеопатов против белей, но и она не помогла. Как же я поступил? Я обратился к закону гомеопатии и к пророку Ганеману! У моей пациентки была жажда, язык был обложен, ее тошнило, рот был наполнен жидкостью, у нее была головная боль, она часто зевала, у нее была икота, она жаловалась на слабость и чувство утомления во всех членах; вообще ее симптомы очень походили на симптомы Сyclamen, приведенные в "Чистом лекарствоведении" Ганемана, и поэтому если понятие о подобных имеет какое-нибудь значение, цикламен должен был излечить мою больную, что и случилось. Третье десятичное разведение почти излечило ее, но не совсем, и потому я обратился ко второму десятичному, когда появились регулы. Но последнее деление, по-видимому, действовало хуже предыдущего, и потому я снова назначил третье. Затем, так как икота еще не совсем прошла, я предписал первое десятичное и по той же причине перешел на тридцатое сотенное деление — и что же? передайте это, только шепотом, Вашим друзьям — против икоты более лекарств уже не требовалось! Потрудитесь же принять как десятую причину, почему я гомеопат, тот факт, что с помощью гомеопатии я в состоянии излечивать икоту безопасно и приятно: на этот раз я излечил ее посредством цикламена.

*Vaccinosis and its cure by Thuja, etc.

 Предисловие   Причины 11–20