ДОКЛАД, ЧИТАННЫЙ 18 ИЮНЯ 1914 Г. НА ГОДИЧНОМ СОБРАНИИ
ХАЙГЕТСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ ДАМСКОГО ГОМЕОПАТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА

Когда месяца три тому назад меня просили прочесть доклад в вашем годичном собрании, я сначала думал отказаться, но потом, приняв во внимание ваши старания поддержать интерес к гомеопатии в этом округе, несмотря на то, что в близкой к нему окрестности уже несколько лет нет практикующего врача-гомеопата, я счел своим долгом поддержать вас в ваших трудах и согласился исполнить просьбу вашего секретаря.

Мне было очень трудно выбрать тему, которая была бы не слишком специальна, чтобы быть интересной, и вместе с тем имела бы отношение к работе вашего Общества.

Мне подали мысль, что я мог бы рассказать вам, как я сделался гомеопатом. И вот я решил рассказать вам кратко о том, как некоторые из хорошо известных гомеопатов и прошлого времени были "обращены", как принято выражаться. Затем я хочу поговорить о некоторых делаемых нам возражениях, на которые нам, гомеопатам, приходится отвечать.

Я всегда подразделяю как пациентов, так и врачей-гомеопатов, на две группы:

1. Тех, которые, так сказать, взросли на гомеопатии, т. е. их родители лечились гомеопатией, или отцы их были врачами-гомеопатами, и
2. Тех, которые перешли к гомеопатии.

Последняя группа интересна потому, что если человек меняет свою веру, это означает, что, по его мнению, в ней есть что-нибудь ошибочное, и что он нашел в новой вере что-нибудь такое, что ему кажется более важным.

Как я уже упомянул, я принадлежу к последней группе, и так как я некоторое время был врачом-аллопатом, то могу вполне оценить трудности, которые стоят на пути и мешают принять гомеопатическое учение.

Я заметил, что если аллопат становится приверженцем гомеопатии, то это является большей частью вследствие какого-нибудь случайного обстоятельства. Мое собственное "обращение" три года тому назад было так случайно, что, я думаю, вам небезынтересно будет услышать о нем.

За год до того я практиковал в окрестностях Лидса, заменяя одного заболевшего врача. В это время во мне все больше и больше росло недовольство результатами обычного лекарственного пользования больных, и я все больше и больше сознавал ограниченность такого лечения и, наконец, пришел к убеждению, что лишь очень немногие из наших лекарств имеют какую-нибудь ценность. Некоторым больным я мог сказать, что они не нуждаются в лекарстве, так как, если будут следовать некоторым указаниям, выздоровеют и без него. Другим же приходилось, во всяком случае, назначать лекарство, не разбирая, нуждаются они в нем или нет.

В большинстве случаев я практиковал то, во что сам не верил, и это становилось тяжело для моей совести. Я даже решился было совсем бросить практику и заняться работой по народному здравию.

Но прежде чем сделать этот шаг, я взял отпуск и отправился на парусном судне вдоль западного берега Шотландии и до Сторноуэй.

В начале нашего плавания я познакомился с пассажиром, который так же, как и я, был один. После непродолжительного разговора каждый из нас узнал, что собеседник его доктор. Мы проводили много времени вместе в продолжение плавания, и я заметил, что он всегда в разговоре уклонялся от медицинских тем; некоторые же его мнения о лечении мне казались несколько странными. Но я не обращал на это большого внимания, пока не заболел один из пассажиров, которому мой новый знакомый назначил лекарство, которое, по моему мнению, могло только ухудшить его болезнь.

Я стал теперь с некоторым подозрением смотреть на моего спутника. Но наше плавание было неожиданно прервано. У нас только что окончился концерт, и мы плыли на всех парусах при мелком дожде, который к югу от Твида обыкновенно называется шотландским туманом, как вдруг раздался треск, мы почувствовали сотрясение, судно как бы заскребло обо что-то своим дном: мы наехали на скалу. Нет надобности распространяться ни о том, как нас сняли с судна, ни о тех восьми часах, которые мы провели, прижавшись друг к другу на голой, холодной скале. Для меня весь интерес этого случая заключается в том, что я поскользнулся на мокрой палубе накренившегося судна и вытянул связки в лодыжке ноги. Если бы не этот случай и не тот факт, что мой таинственный знакомый лечил меня маленькими пилюльками, я не имел бы чести сегодня беседовать с вами.

Такое лечение растяжения связок мне казалось очень странным, но когда я высказался в этом духе, мой спутник заметил, что больным не следует недоверчиво относиться к лечению. Итак, с бинтом на потерпевшем суставе, я подчинился, сознавая, что при тех обстоятельствах, в которых я находился, мне не оставалось ничего иного. Я был несколько удивлен, когда на следующий день нашел, что могу, прихрамывая, передвигаться; когда же мы приехали в Гринок, я мог уже без особенных неудобств пройти от судна до железнодорожной станции. Через три дня после этого случая я без малейшего затруднения влез на гору.

Само собой разумеется, мне очень хотелось узнать, чему я должен приписать мое быстрое излечение. Мой таинственный знакомый сказал мне, что излечением этим я обязан средству рус токсикодендрон. Я спросил: "Как?" Он повторил и прибавил: "Это гомеопатическое средство. Ведь я гомеопат".

Слова эти подействовали на меня, как красная тряпка действует на быка. Мой спутник потом сказал мне, что выражение моего лица в тот момент было достойно кисти художника.

Мой новый знакомый начал тогда рассказывать мне кое-что о своем способе лечения и о том, чего он может достичь им, и предложил, если я пожелаю ближе с ним познакомиться, помочь мне в этом, насколько это было в его силах. При прощании он дал мне свой адрес, и я обещал со временем написать ему. Я добыл адреса и нескольких других врачей-гомеопатов и обратился к ним письменно с некоторыми, по моему мнению, очень уместными вопросами. Они дали вполне удовлетворительные ответы, но все-таки мне казалось, что следует выслушать также и мнение противоположной стороны.

Но получить это мнение было задачей нелегкой. Я сразу понял, что будет очень трудно добыть свободное от предубеждения мнение, так как все, кого я знал, находились в том же состоянии невежества относительно этого принципа, в каком был я сам, или по крайней мере они имели то же предубеждение, какое имел я до тех пор.

Я был уверен, что если я спрошу совета у кого-либо из моих прежних учителей, они отнесутся с презрением к этой идее. Тем не менее я чувствовал, что в ней должно быть что-нибудь, потому что, кроме случая со мной, я вспомнил еще два других. Практикуя в Лидсе, я лечил одного мальчика, у которого был коклюш. Я назначил ему обычную успокаивающую микстуру, в которую входило около полудюжины лекарств, и при этом откровенно сказал матери, что, по всей вероятности, микстура эта окажет очень мало действия, и болезнь, почти без сомнения, продолжится от 4-х до 6-и недель.

Около этого времени мне случилось прочесть в одном из медицинском журналов статью, написанную врачом, который по совету автора одной предыдущей статьи испытал действие дрозеры при коклюше, и теперь заявлял, что нашел дрозеру бесполезной. На следующей неделе появилось письмо от первого врача, в котором он пишет, что, чтобы быть полезной, дрозера должна быть назначаема в маленьких дозах, не больше одной капли зараз. Я решил испробовать действие дрозеры в таком малом количестве в следующий же мой визит к моему больному мальчику. Но так как я никогда раньше не слыхал об этом лекарстве, то я зашел в аптеку и спросил, не знают ли они средства, называемого тинктурой дрозеры. Мне ответили: "Да, это гомеопатическое средство".

Это было чересчур! Я возразил, что не существует никакого лекарства, которое могло бы считаться собственностью гомеопатов (я и теперь того же мнения, потому что, в сущности, не лекарство, а указания, по которым оно назначено, составляют гомеопатичность). Так или иначе, кончилось тем, что я попросил аптекаря прибавить по одной капле дрозеры к каждой дозе прописанного мною мальчику лекарства. Неделю спустя, я снова поехал к моему маленькому больному, совсем забыв об этом случае. Мать встретила меня словами: "Ваше последнее лекарство принесло большую пользу моему ребенку. У него почти сразу прекратились кашель и рвота".

Я вспомнил тогда, что прибавил дрозеру к моему рецепту, но не обратил внимания на то, что аптекарь тогда сказал мне, что это "гомеопатическое" средство.

Затем была у меня одна больная, страдавшая экземой вокруг ногтей, излечить которую никак не удавалось предыдущему врачу. Дама эта обратилась за советом к одному из известных врачей-гомеопатов, который быстро вылечил ее, назначив калькарею карбонику.

Но и это не подействовало на меня; только тогда, когда у меня накопилось больше личного опыта, начал я серьезно вдумываться в этот вопрос. Если в гомеопатии есть что-нибудь, думал я, то лучше решить это теперь же, а не через двадцать лет, когда все решат в ее пользу.

Я доверил свои сомнения одному из моих друзей, и мы придумали план, состоявший в том, что я скроюсь на шесть месяцев, и если после шестимесячного исследования мое решение будет против гомеопатии, то я вернусь, и никто не будет знать о цели моего отсутствия.

Итак, я удалился в Америку. По истечении трех месяцев я начал переписываться с моими друзьями, не скрывал места, где я нахожусь, а со временем почувствовал себя настолько убежденным, что мог смело заявить им, что я изучаю гомеопатию. До сих пор я не сожалею о сделанном мной шаге и уверен, что никогда не буду сожалеть.

Теперь посмотрим, как некоторые из хорошо известных гомеопатов перешли к гомеопатическому способу лечения.

Мысль, естественно, прежде всего, обращается к Ганеману, основателю гомеопатии. Мы привыкли считать его основателем, но строго говоря, это не вполне верно. Как естественный закон гомеопатия существовала всегда, и можно по справедливости сказать, что она "так же стара, как гора".

Есть много доказательств, что гомеопатия была признана задолго до Ганемана. Когда делается какое-нибудь открытие, то обыкновенно оказывается, что оно было уже знакомо китайцам, но, насколько мне известно, не существует свидетельств, которые подтверждали бы это по отношению к гомеопатии, хотя, впрочем, китайские врачи употребляют как лекарство воду, в которой кипятились драгоценные металлы. Эти металлы — золото, серебро и другие — обыкновенно считаются нерастворимыми, так что, похоже, китайцы признавали действие даже самых малых количеств металла. Гиппократ, родившийся в 356 г. до Р. X. и считающийся отцом медицины, был знаком с принципом гомеопатии. Он говорил: "Подобными средствами вызывается болезнь и подобными средствами, данными больным, излечивается их болезнь". Гомеопатия была, по-видимому, известна также и на Востоке, потому что в одной санскритской поэме, написанной приблизительно в 56 году до Р. X., мы находим следующие слова: "Уже в давние времена говорили, что яд есть средство против яда". По-видимому, это было народным поверьем, передававшимся от поколения к поколению.

Итак, если китайцы не знали о гомеопатии, то она была, во всяком случае, известна в некоторых частях Востока.

Старинная поговорка, рекомендующая "взять волос собаки, укусившей вас", является свидетельством признания этого принципа.

Нам известно также, что Парацельс был знаком с этим принципом. Его преследовали, потому что он порицал лекарственное лечение своего времени.

Итак, очевидно, что не Ганеман первый открыл этот принцип. Он был в высшей степени ученый человек, но не ученость убедила его, а опыт. Он был свободный мыслитель и не одобрял сильнодействующих средств, бывших в большом употреблении в его время, так как в те дни половина болезней лечилась кровопусканием.

Поэтому естественно, что он принялся за опыты, имевшие отношение к учению о подобии, о котором он читал в трудах Парацельса.

Мы знаем, что первый его опыт был произведен над хинной коркой, вызвавшей у него дрожь и много других симптомов малярии.

Это было первым из его многочисленных испытаний лекарств. Ганеман высоко чтится гомеопатами не за то, что он открыл закон подобия, а за то, что он утвердил его. Он принялся собирать факты, на основании которых построил теорию о действии закона подобия, которую изложил в своем "Органоне".

Как вам, вероятно, известно, его так преследовали в Германии, что он был принужден оставить свою родину и поселиться в Париж, где он и умер.

Тем не менее в Германии продолжали практиковать гомеопатию, и она, должно быть, имела там большое влияние, потому что одно из медицинских обществ назначило человека для полного расследования этого вопроса, чтобы потом написать такой отчет о гомеопатии, который бы навсегда уничтожил ее.

Выбор пал на Константина Геринга. Он, должно быть, сделал очень тщательное расследование, потому что в результате сам сделался гомеопатом и, пожалуй, одним из величайших после Ганемана.

Но ему пришлось после этого подвергаться таким гонениям, что он был принужден эмигрировать в Америку, где много лет занимался практикой.

В Шотландии в начале прошлого столетия была назначена комиссия из трех человек для расследования этого нового метода лечения. Двое из них, как и многие современные исследователи, очевидно, решили, что в нем ничего нет; тем не менее они купили кое-какие книги, прочитали их и потом заявили, что новый метод лечения ничего не стоит. Третий же, профессор Гендерсон, оказался более добросовестным работником. Он купил книги и лекарства и принялся за изучение их. Он производил опыты над лекарствами, и после нескольких месяцев работы, написал свой отчет, который был очень краток. Вот он: "Милостивые государи, я испытал новый способ лечения. Все это истина".

Такой отзыв повлек за собой много неприятностей, и ему пришлось отказаться от занимаемого им места в Эдинбургской Королевской больнице, где он состоял врачом и профессором патологии.

Мнение профессора Гендерсона взволновало всю страну. Появился большой спрос на гомеопатов, что повело к тому, что люди, не имевшие почти никаких познаний в этом искусстве, стали выдавать себя за гомеопатов и, к сожалению, лишь позорили гомеопатический способ лечения.

Переход к гомеопатии другого шотландца, д-ра Скиннера, повел за собой забавный эпизод. Д-р Скиннер состоял одно время ассистентом у сэра Джеймса Симпсона — того, который первый производил опыты под хлороформом как анестезирующим средством. Позднее он уехал из Эдинбурга и поселился в Ливерпуле. Там он стал сильно страдать от бессонницы, не поддававшейся никакому аллопатическому лечению. Наконец, он обратился к гомеопатическому способу, и здоровье его поправилось. Он, очевидно, был справедливым человеком, потому что счел своим долгом сделаться гомеопатом.

Забавно то, что за несколько месяцев до того он ввел в местное медицинское общество правило, запрещавшее принимать гомеопатов в члены этого общества. Он был первым членом, изгнанным, согласно правилу, которое сам ввел.

Д-р Кент, один из искуснейших современных гомеопатов, под руководством которого я имел счастье изучать гомеопатию, рассказал мне, при каких обстоятельствах он сделался гомеопатом.

Одна из его родственниц страдала болезнью, сопровождавшейся жестокой болью, против которой его друзья аллопаты могли дать ей только морфий.

Наконец она от кого-то узнала, что в том городе есть старый гомеопат, который достигает замечательных результатов, и просила пригласить его к ней. Я думаю, если бы больная не была его родственницей, он не согласился бы на ее просьбу.

Этот старый гомеопат пришел и около часа расспрашивал больную о симптомах ее болезни. Вопросы его казались д-ру Кенту в высшей степени нелепыми. Тем не менее его гомеопатическое лечение было так удачно, что д-р Кент был поражен и начал изучать гомеопатию. По истечении нескольких лет он сделался профессором гомеопатического лекарствоведения, тогда как до того был профессором хирургии.

Во время моего пребывания в Чикаго я встретил там одного врача, приехавшего туда, чтобы изучить гомеопатию и затем написать доклад, который разбил бы ее в пух и прах, но, подобно д-ру Герингу, сам перешел в ряды гомеопатов и теперь твердо стоит за нее.

Мы, врачи-гомеопаты, приверженцы неправоверного учения, подвергались значительной критике, не говоря уже о преследованиях, хотя, впрочем, в последнее, более культурное, время преследования почти прекратились. Вы, больные, избирающие гомеопатический способ для лечения своих болезней, может быть, также подвергаетесь критике и бываете принуждены оправдываться в том, что рискуете своей жизнью и жизнью ваших детей, доверяясь такому "шарлатанству", как наши противники называют наш метод.

Чтобы облегчить вам отражение таких нападок, я хочу сказать несколько слов о препятствиях, мешающих людям принять гомеопатию, потому что именно эти-то препятствия и составляют главную основу нападения на нас.

Я чувствую, что могу смело говорить об этом вопросе, потому что у меня много знакомых среди аллопатов и потому что я происхожу из местности, где гомеопатия известна разве только по имени. Следовательно, я испытал нападения почти со всех точек зрения, как со стороны моих профессиональных друзей, так и со стороны публики.

Позвольте мне при этом заметить, что степень нападения обыкновенно бывает обратно пропорциональна степени знакомства нападающего с гомеопатией.

Вначале это было довольно забавно, но теперь становится уже слишком однообразно, так как всплывают одни и те же вопросы, а если вы выкажете малейшее нетерпение, это принимается за признак вашего поражения.

Первый вопрос, явившийся у меня, когда я вздумал исследовать гомеопатию, был следующий: почему не принят повсеместно этот способ лечения, если он имеет такие преимущества и дает такие хорошие результаты? Почему мои учителя, все люди немолодые, с несравненно бóльшим опытом, чем имею я, не исследовали гомеопатию? Если же они исследовали ее, то почему не приняли? Если бы я предположил, что они изучили ее, то я должен бы был заключить, что они убедились, что она не удовлетворяет требованиям, предъявляемым ей.

Боюсь, что большинство врачей, случайно слышавших слово "гомеопатия", так и смотрят на этот вопрос. Они говорят: "Если бы в гомеопатии действительно было что-нибудь дельное, то лучшие люди, без сомнения, признали бы ее".

Я знал одну женщину-врача, которая хотела изучить гомеопатию, а так как она ничего о ней не знала, то написала профессору лекарствоведения своего университета, расспрашивая о ней. Он ответил ей так: "Не имейте никакого дела с гомеопатией. Это просто особый вид шарлатанства".

Наши противники могут быть разделены на два класса:

1. Такие, которые ничего или почти ничего не знают о гомеопатии, и
2. Такие, которые отчасти познакомились с ней.

Первый класс не заслуживает нашего внимания, так как ничего не зная про гомеопатию, они не могут и возражать против нее. Тем не менее, как это ни странно, они все-таки нередко возражают.

Нападения их обыкновенно основаны на полном незнании предмета. Так, например, человек, с самодовольным видом откинувшись в кресле, как бы говоря "ну вот, я и поймал вас", спрашивает: "Как бы вы лечили кровотечение из раны?" Такой вопрос, конечно, сразу показывает, что он не понимает, что гомеопатия есть система лекарственного лечения и не имеет ничего общего с хирургией, механическим и другими способами лечения. Я иногда отвечаю на подобный вопрос: "Здравым смыслом".

Другим обычным заблуждением у подобных людей является понятие, что мы претендуем на то, что можем вылечить все болезни, тогда как мы претендуем лишь на то, что нам удается вылечивать такое состояние, которое не поддается лечению аллопатическими средствами. Затем, некоторые люди, по-видимому, находятся под тем впечатлением, что мы, будучи гомеопатами, обязаны под какой-то клятвой лечить все болезни исключительно только гомеопатическими средствами.

Что касается возражений людей, изучивших гомеопатию, то на такие возражения мы обязаны отвечать, и никто, знающий теорию действия закона подобия, не должен страшиться этого.

Все мои друзья-аллопаты, знакомые с теорией гомеопатии, говорят: "О да, это прелестная теория, но вы верите в действие малых доз". "Разве это не то же самое, — скажет один, — что капнуть одну каплю лекарства в Верхнее озеро и затем принять одну каплю той же воды после того, как она пройдет Ниагарский водопад?" Это его маленькая шутка. Наши противники обыкновенно хватаются за какую-нибудь неважную подробность. Закон подобия не имеет никакого дела до количества употребляемого лекарства. Он только гласит, что болезни могут быть излечены лекарствами, который, будучи приняты здоровыми людьми, вызывают у них подобные же симптомы. Он даже не претендует на то, что все болезни могут быть вылечены таким образом.

Согласно этому закону, можно безразлично употребить или всю воду из Верхнего озера, или одну каплю под Ниагарским водопадом, но если одна капля достигает цели, зачем же выпивать все Верхнее озеро? На практике мы находим, что одной капли обыкновенно бывает достаточно.

Объяснив закон и убедив наших противников в основательности теории действия этого закона, которую они, конечно, должны допустить, так как все аллопаты верят в прививки, действие которых основано на идентичной теории, и убедив их также в том, что величина дозы вовсе не касается теории, мы должны еще ответить на возражение о вере и совпадении.

Можно привести много случаев, в которых пациенты выздоравливали внезапно, по-видимому, без всякого лечения, или просто потому что обратились к другому врачу.

Конечно, мы должны допустить, что и у нас так же, как и у других врачей, больные иногда выздоравливают благодаря вере, и что у нас также бывают случаи совпадения. Но если к нам обращаются больные, которые раньше советовались с несколькими известными аллопатами, причем к каждому из них подходили с такой же, а может быть, и с большей верой, чем к предыдущему, но вера эта не оправдывалась, то в таких случаях, если мы вылечиваем их, кажется, можно было бы исключить предположение о влиянии веры.

Затем, первое назначаемое нами лекарство не всегда дает желанные результаты, а между тем оно назначается с такой же уверенностью, а потому вызывает такую же веру, как и то лекарство, которое вылечивает.

Что касается детей и животных, то у них влияние веры может быть совсем исключено, потому что если ребенок или животное доверяет кому-нибудь, то без сомнения первый больше всего доверяет родителям, а второй — своему хозяину.

Что касается совпадений, то результаты бывают слишком однообразны, чтобы можно было предположить, что все они являются следствием совпадений.

В конце концов, единственным верным испытанием гомеопатии следует считать испытание ее на практике; если друзья наши действительно интересуются ею, им следует лично убедиться на практике, верно ли то, что она дает те результаты, на которые мы претендуем.

Они непременно увидят случаи, в которых больные несомненно получили облегчение от назначенных им лекарств, и если лекарства были даны в малых дозах, дальнейшего спора быть не может.

Тот факт, что наука не может объяснить действия бесконечно малых доз, еще не доказывает, что они не могут производить действие.

Собственно говоря, "бесконечно малое количество" есть лишь относительный термин — относительный к средствам, которыми обладает химик для открытия малых количеств вещества.

То, что 100 лет тому назад было бесконечно малым количеством, может в настоящее время быть демонстрировано, а то, что в настоящее время считается бесконечно малым, через 100 лет, может быть, уже не будет считаться таковым.

Кроме того, химические опыты — не единственный способ отыскания присутствия деятельного вещества. Кто может отрицать, что цветы имеют разные запахи, которые мы можем отличать, благодаря тому, что они возбуждают нервы, специально развитые в нашем носу для восприятия их действия? Тот факт, что никто не может химическим способом открыть в цветах тот минимум летучего масла, какой требуется для возбуждения моих нервов обоняния, не служит для меня достаточным доказательством того, что цветы не имеют запаха. Нам говорят (я не могу доказать, но тем не менее принимаю это), что радий продолжает свои эманации в продолжение тысячелетий, не убавляясь заметно в весе. Однако никто не сомневается в том, что радий оказывает заметное и удивительное действие на живую материю.

Если бы я пошел к физику и сказал ему, что не могу поверить в электричество, пока он химическими опытами не продемонстрирует мне его, то разве физик не посмеялся бы надо мной? Он сказал бы: "Попробуйте сами на себе хотя бы слегка его действие".

Действие гомеопатических средств очевидно для всех, кто желает признать его. Так почему же, спрашиваю я, гомеопатия остается непризнанной? Я могу ответить лишь так: предубеждение мешает ее противникам исследовать ее.

Во времена Ганемана такие силы как электричество и радиоактивность еще не были открыты. Запах был таким ежедневным явлением, что не считали нужным заниматься его исследованием. Поэтому современники Ганемана не могли иметь понятия о действии бесконечно малого количества, тем более что в то время были в употреблении очень большие дозы лекарств.

"Дать собаке дурное имя — все равно, что повесить ее", — гласит старинная английская пословица, которую можно применять и к гомеопатии. Гомеопатия и до сих пор не может отделаться от своего дурного имени.

Аллопаты упрекают нас еще в том, что мы называем себя гомеопатами. Это, конечно, не есть возражение против гомеопатии. Я могу только сказать, что если бы аллопаты были достаточно знакомы с ней, чтобы успешно практиковать по ее методу, то они гордились бы этим именем. Я всегда говорю им также, что название это произошло от них, а не от нас; если бы они признавали наш принцип, то не было бы надобности давать нам отличительное имя. Кроме того, разве гомеопаты более грешат против этики, называясь гомеопатами, чем окулисты, рентгенологи и др., носящие название своей специальности?

Мне хорошо известно, что многие врачи в настоящее время употребляют гомеопатические средства без ведома своих пациентов. Это в большой мере зависит от того, что они боятся лишиться части своей практики или дружбы своих коллег. Можно до некоторой степени извинить такое поведение, но в то же время, если врач вполне убежден в истинности и действенности метода, то ему следовало бы открыто признать его и стоять за него.

Вам, может быть, покажется, что я считаю гомеопатию единственным методом лечения и все остальное недостойным внимания, но это не так.

Мне пришлось однажды случайно услышать рассуждения о гомеопатах двух посетителей Гомеопатической больницы. Один из них сказал: "Я осуждаю гомеопатов за то, что они считают свою больницу единственной в Лондоне".

Да, мы считаем наш метод лечения, если он показан, идеальным, а так как Гомеопатическая больница есть единственная в Лондоне, употребляющая его, то нам вполне простительно смотреть на нее как на идеальную больницу в Лондоне.

Призвание доктора состоит в том, чтобы вылечивать больных или облегчать их страдания. Если он находит, что гомеопатический способ лучше всех других, то пусть он и пользуется им. Чем ближе он познакомится с ним, тем большее число больных он сможет вылечить. Если гомеопатическое лечение не удается или оказывается неподходящим, он должен искать другое. Здравый смысл часто скажет ему в начале лечения, что в данном случае нелепо лечить по гомеопатическому способу.

Поэтому гомеопаты вместо того чтобы быть теми узкими, заблуждающимися людьми, какими их нередко считают, в действительности являются широко образованными практикующими врачами, пользующимися добавочным орудием для борьбы с болезнью.