Приехав из Женевы совсем еще зеленым, изучавшим гомеопатию по "Катехизису" Дьюи и "Органону" Ганемана, но, скорее, больше по "Достоверной терапии" Зифферта, я считал, что полностью разбираюсь в этом методе, тем более что за моими плечами есть успешные излечения, пусть иногда совершенные и не без помощи д-ра Дюпра из Женевы, к которому я обращался за советом в трудных случаях.

Д-р Вир (позже я узнал, что он был личным врачом английской королевы и всей королевской семьи) со своими ассистентами, среди которых была Маргарет Тайлер и несколько студентов в белых халатах, остановились у постели новой больной. Вир склонился над ней и принялся задавать бессчетное количество вопросов — едва она успевала ответить на один, как тут же следовал другой. Поначалу меня впечатлила методика, обилие и разнообразие вопросов, но потом я заметил, что у этой больной имеется глубокая трещина на границе губ и кожи в углу рта с правой стороны. Я вспомнил похожий случай, когда помимо других разнообразных симптомов имел место именно этот симптом, а известный врач-гомеопат, затрудняясь найти подходящее лекарство, сказал мне: "Здесь все же понадобится Condurango". Д-р Вир опрашивал больную почти двадцать минут, и было видно, что он не может определиться с лекарством, и вот я, ощущая превосходство своих знаний, сказал: "Разве вы не видите, что это типичный случай Condurango?" Он повернулся ко мне и без малейшей иронии или упрека очень вежливо ответил, обращаясь ко всем: "Я вас благодарю, месье, обсудим это чуть позже". Все присутствующие на обходе стали смотреть на меня с каким-то уважением, как будто хотели сказать: "Вот кто у нас разбирается в Материи медике!", ведь именно такое впечатление когда-то давно произвел и на меня тот доктор, что назначил это лекарство. Но теперь до конца обхода д-р Вир почти для каждого пациента интересовался моим мнением. Я чувствовал себя неловко, нередко стушевывался, но, с другой стороны, был польщен, что мое мнение вызывает интерес, и никто надо мной не насмехается.

Обход закончился и мы спустились в кабинет, где и наступил час расплаты. "Давайте рассмотрим, — сказал мне сэр Джон Вир, — почему в этом случае надо назначить Condurango?"

— Потому что имеется трещина в углу рта.

— А что мы будем делать со всеми другими симптомами, о которых пациентка нам рассказала?

— О, это не имеет значения, —сказал я. — Помимо этого симптома есть картина языка, где некоторые участки как бы ободраны, а также несколько желудочных симптомов, но это никак не изменит выбора Condurango, поскольку у него имеется эта характерная трещина.

— Хорошо, — сказал он, — давайте рассмотрим случай подробнее.

Тогда он открыл книгу, похожую на большую библию, там было не меньше полутора тысяч страниц, и спросил меня, знаком ли я с ней.

— Нет, — ответил я смущенно. — Неужели гомеопаты пишут такие огромные тома?

— Это реперторий Кента, — ответил он и показал мне на стр. 357 помимо Condurango еще двадцать два лекарства, имеющие эти трещины в углу рта. Я был смущен и поражен. Он очень быстро разрушил мою самоуверенность и иллюзии, оставаясь при этом доброжелательным, но убедительным. Он доказал мне, что это был случай Sepia, потому что благодаря опросу ему удалось различить некоторые симптомы, каждый из которых обладал особой значимостью, что необходимо было учесть, а я проигнорировал их, считая, что одного выраженного объективного симптома всегда достаточно для выбора лекарства. Он объяснил мне, что следует также провести иерархическую классификацию полученных симптомов и выбрать лекарство, соответствующее не только одному симптому, а тем симптомам, что дают подлинную характеристику больного. С удивившей меня логикой он разъяснил принципы и правила этого подхода и доказал, что это может быть Sepia и только Sepia, поскольку именно она представляет совокупность главных симптомов, но отнюдь не Condurango с его единственным наружным симптомом, при том что Sepia есть и среди этих двадцати двух лекарств, что применяются при трещинах в углах рта. Это был лучший урок скромности и смирения в моей жизни. Я показал свое невежество и был изобличен, но при этом не был унижен, хотя тогда я еще не обратился окончательно в "новую веру".

Я покидал Лондон, снабженный двумя рекомендациями, имевшими, как мне тогда казалось, совсем разную ценность. Первая от д-ра Кларка для проф. Рабе, преподававшего гомеопатию в университетской клинике Нью-Йорка, а вторая от д-ра Вира для простого частнопрактикующего врача д-ра Остина.

Чтобы пересечь Атлантический океан в те времена нам потребовалось две недели. Это был небольшой американский корабль в 14 тыс. тонн водоизмещения под названием "Святой Павел". Я всегда тяжело переносил укачивание и ощутил его, как только моя нога ступила на борт. Я делил каюту с финским пастором, прирожденным эквилибристом. До сих пор с улыбкой вспоминаю, как он, бреясь, вальсировал перед зеркалом, умудряясь при этом не порезаться, несмотря на то, что пол ходил ходуном; при этом мое головокружение только усиливалось, когда я смотрел на его балансирование. По прибытии в Нью-Йорк я был скорее мертв, чем жив, и еще восемь дней не мог прийти в себя, ощущая качку как на корабле. Никогда не забуду это путешествие. На корабле было шесть турбин, но из-за нехватки угля, вызванного забастовкой в порту, турбины не работали все одновременно, поэтому вместо шести дней мы плыли четырнадцать.

Я прибыл в Америку, преследуя тройную цель. Прежде всего, я хотел пообщаться с проф. Кентом, считавшимся лучшим американским гомеопатом, увидеть большие университетские центры, где по-настоящему учили гомеопатии, и, конечно же, собрать материал для будущей докторской диссертации, которая должна была называться "Законы и принципы гомеопатии: что они дают современной медицине". "Какая самонадеянность! — воскликнул мой женевский профессор аллопатии. — Как будто гомеопатия может что-то дать медицине!" Несмотря на этот холодный душ, я отправился в путь и, приехав в Нью-Йорк, сразу же отправился во Флауэр-госпиталь, где читался регулярный курс гомеопатии. Я был очень дружелюбно принят проф. Рабе, который рекомендовал меня двум своим коллегам Симонсону и Дирборну (написавшему большую книгу по дерматологии с гомеопатической терапией). Несколько дней я посещал студенческие лекции, проходившие в таких громадных амфитеатрах, что если не сидеть совсем близко, необходимо было иметь бинокль, чтобы рассматривать пациентов.

Я часто вспоминаю этот курс проф. Рабе. Однажды в аудиторию привезли больного на кровати, чтобы обсудить назначения. Это был случай Ignatia. После быстрого обоснования назначения профессор немного рассказал об этом лекарстве, потом он  кратко обрисовал Kali carbonicum, Kali bichromicum, Ipeca, Glonoinum и т. д., то есть привел краткую Материю медику пяти или шести препаратов за три четверти часа; с таким же успехом всякий мог бы прочитать об этом в любом гомеопатическом учебнике. Войдя в аудиторию, профессор раздал всем присутствующим по две маленькие гранулы, чтобы провести так называемый прувинг. После лекции он спросил: "Что вы чувствуете?" Никто ничего не чувствовал, и это был очень печальный результат. Однако двое студентов подняли руки и сказали, что в начале лекции после приема гранул испытали очень сильные разрывающие головные боли, и в течение лекции эта боль стала постепенно уменьшаться. Профессор объявил, что дал Glonoinum во втором сотенном разведении, это лекарство вызывает и излечивает подобного рода головные боли. Должен сказать, что это произвело на меня большое впечатление.

Я сразу пошел в кабинет д-ра Рабе, который, как оказалось, был двоюродным братом проф. Рабе из Берлина, и был очень тепло принят. Это был маленький человечек, абсолютно лысый, очень аккуратный, он показался мне чрезмерно систематичным, что соответствовало и его внешнему виду. Он показал мне свою картотеку больных, содержащуюся в идеальном порядке, и объяснил, как ведет опрос и учет пациентов. Д-р Симонсон принял меня примерно так же, это был полноватый человек, немного угрюмый, и, когда я захотел задать ему разные вопросы, сказал: "Вам не нужно ничего другого, кроме как практиковаться в нашей клинике, где я буду искренне рад видеть вас каждое утро". Д-р Дирборн, тоже очень занятой, сделал мне аналогичное предложение. Замечу, что эти курсы проходили на основе демонстраций пациентов с последующими долгими клиническими и диагностическими обсуждениями, как и в наших госпиталях, но разница была в том, что в заключение шли дебаты о наиболее подходящих гомеопатических лекарствах, а эта часть была у нас — во всяком случае там, где я учился, — почти не представлена. Но здесь было слишком много студентов, что мне крайне не нравилось; более того, самая важная для меня гомеопатическая часть была весьма общей и поверхностной.

В этой ситуации я решил воспользоваться второй рекомендацией, которую дал мне д-р Вир, но, признаюсь, что сделал это без энтузиазма. Что мне может дать обычный частнопрактикующий врач, пусть даже и личный врач Джона Рокфеллера-старшего? Забавно, что это был уже третий Джон, после Джона Кларка и Джона Вира.

После обмена письмами я получил приглашение посетить его дом на 59-й улице около Центрального парка, он жил на 9-м этаже, если я правильно помню. Я позвонил, и мне открыл большой человек со светлыми волосами, голубыми глазами и орлиным носом (он был потомком американских индейцев), мягким голосом и радушными манерами. Он сам встретил меня, и это было очень по-американски, потому что он сам готовил завтрак и чистил себе обувь, а служанка Бетти приходила лишь в 10 часов, чтобы убрать в доме и приготовить обед, а потом уходила в 15 часов как королева, но не забывая получить оплату.

Он отвел меня в довольно маленький кабинет с двумя креслами-качалками, и это лишний раз напомнило мне, что в этой стране сочетаются комфорт и нонкоформизм. Я показал ему рекомендательное письмо д-ра Вира, на что он одобрительно закивал головой, а я набрался духу заявить, что приехал познакомиться с д-ром Кентом, но не знаю его адреса. На это он смущенно ответил: "Увы, д-р Кент умер почти шесть лет назад". Почему же никто не сказал мне об этом ни слова в Англии? Я опечалился. К счастью, я тут же узнал, что д-р Остин был одним из любимых учеников Кента. Значит, мне повезло, и я пришел по верному адресу. Он добавил:

— Можно ли и мне задать вам вопрос?

— Конечно!

— Вы уже знакомы с гомеопатией?

— Я совершил много излечений, еще будучи студентом, — отвечал я. — Я изучил "Материю медику" Дьюи, — и, рассчитывая произвести впечатление, добавил:

— Даже "Органон" Ганемана в редких старинных изданиях,  весьма трудную и скучную книгу, которую никто не читал. Эта книга быстро сбивала спесь с тех, кто за нее брался. Но я выдержал это испытание и думаю, что в этой области мне больше нечего изучать. Кроме того, в Женеве я наблюдал немало случаев излечений, достигнутых моими товарищами, да и за моей спиной есть потрясающие излечения, например, очень тяжелой ангины. Я учился у д-ра Дюпра, который помог мне изучить полихресты. Таков мой гомеопатический багаж.

— Ну, если так, — ответил он, — скажите, что бы вы дали, например, больному с острым суставным ревматизмом и сифилисом.

На такие простые вопросы я отвечаю сразу, особенно когда есть шанс произвести хорошее впечатление.

— Здесь все ясно, надо дать Bryonia, если имеется ухудшение от движения, или Rhus, если улучшение, а для сифилиса можно дать Syphilinum.

Он заявил мне с немного ироничной улыбкой, что такой ответ убедил его в моем полном непонимании гомеопатии и незнакомстве с этим предметом, потому что в гомеопатии не лечат названия болезни, эти патологические этикетки, но самого больного, живого и чувствующего, а помимо патологического диагноза болезни требуется и диагностика самого пациента. С этой встречи я уходил в полном смятении. Я, который считал, что владею гомеопатией! Я пытался оправдываться и что-то доказывать. Но он в ответ дружелюбно улыбнулся, протянул мне руку и сказал:

— Неужели вы хотите препираться? My dear brother, то есть мой дорогой брат, вы отправились в долгое путешествие, чтобы усовершенствовать свои знания в той области медицины, в которой, как я увидел, вы обладаете знаниями примитивными, смутными и, я бы даже сказал, ложными. Я готов взять вас в частные ученики и посвятить вам все свое время, пока вы находитесь в Америке. Приходите сюда каждый день с 9 до полудня.

Добавлю, что д-р Остин не знал ни слова по-французски.

— Приходите завтра в 9 часов, и мы будем вместе изучать лекции Кента по философии гомеопатии и комментировать их. 

— Ах, благодарю покорно, — воскликнул я, уходя. — Я хочу изучать гомеопатию, а не тратить время на философию, я уже начитался Бергсона по-французски, вдоволь посмеялся и ничего не понял. Эта вздорная болтовня с жонглированием значениями слов, чтобы прийти к туманным и бессодержательным идеям, всего лишь потеря времени во имя картезианского духа, а тем более здесь еще и по-английски. Нет уж, спасибо. Можно ли заниматься с вами по другим книгам?

Тогда своим мягким, но решительным голосом он добавил:

— Я вижу, что вы буквально нафаршированы предрассудками, но я предлагаю вам компромисс. Возьмите эту книгу по гомеопатической философии и прочтите первую главу. Если вас это не заинтересует, то расстанемся друзьями, а если заинтересует, то будем вместе работать, но не приходите ко мне, не прочитав, не изучив и не подготовив любые критические замечания, которые вам придут в голову, по этой первой главе.

Отрезвленный и, откровенно говоря, разочарованный, я ушел, прихватив с собой эту английскую книжечку. Я получил в ИМКА (молодежная волонтерская организация. — Прим. перев.), в которой я жил, разрешение приходить работать в зал для совещаний с красными коврами, огромным столом и величественными готическими креслами. Именно там со словарями под рукой я набросился на эту первую главу, которая оказалась толкованием первого параграфа "Органона": "Высшим и единственным предназначением врача является возвращать больному здоровье, или лечить, как это обычно называют". Какие избитые истины! Что можно об этом сказать на десяти страницах, которые Кент посвятил данному параграфу? Но я обещал изучить первую главу и, по правде говоря, эта лекция меня сильно возмутила. Я потратил на перевод целых пять дней, я громко разговаривал сам с собой и ходил взад и вперед по залу, мое лицо пылало от негодования или недоумения, читая эти революционные утверждения, которые всем и так давно известны. Я решил приготовить список язвительных критических замечаний, состоящий из пятидесяти пунктов, эдакую юмористическую обвинительную речь, чтобы запутать моего доктора по фундаментальным вопросам, которые мне предлагалось заучить как своего рода догму. Например, автор этой книги имеет наглость заявлять, что микробы не являются причиной болезни. Какое заблуждение и чистой воды глупость!

На шестой день я предстал перед моим доктором полный лихорадочного возбуждения и желания вывести его на чистую воду, и изложил все мои пятьдесят вопросов, на что ушло больше часа. Долгие объяснения придали мне сил, и я вдруг с приятным удивлением осознал, что могу свободно и правильно формулировать фразы на английском. Д-р Остин слушал меня с непрерывным вниманием, не произнося ни слова и лишь иногда покачиваясь в кресле, а потом очень спокойно и как-то флегматично сказал:

— Вся ваша критика хоть и обоснована, но отражает не ваше мнение, а те односторонние взгляды, что были вам навязаны. За время учебы вы научились лишь поглощать и отпечатывать в голове знания ваших профессоров без критического их осмысления или даже предположения, что могут существовать другие взгляды, мнения и точки зрения. Все, что вы изучили и излагаете мне сейчас, было воспринято вами как Евангелие, как альфа и омега познания, и вас никогда не посещала мысль, что могут существовать и другие возможные толкования тех утверждений, что излагают ваши профессора и медицинские книжки. И вот вы впервые столкнулись со взглядами и положениями, которые вас возмутили, что я отлично понимаю. Но если микробы были истинной причиной болезней, то почему не умерли все, кто заболел во время тяжелых эпидемий холеры, чумы или гриппа, как в 1918 году? Почему некоторые выжили? Почему, вдыхая каждый день стрептококки, бациллы Коха и множество других микробов из воздуха, мы не заболеваем? Почему великий немецкий ученый Петтенкофер смог выпить на конференции стакан воды с бациллами тифа и не ощутил никаких перемен в самочувствии? Почему великий Пастер сказал, что "микробы — ничто, почва — все"? Почему мы можем без всякого вреда есть ягоды тиса, а лошадь от них умирает? Почему цианид ртути, ядовитый и смертельный для человека, не приносит вреда ежу? Иммунитет — очень удобное слово, которое мы говорим, когда ничего не знаем об этом предмете. Отправляйтесь в городскую библиотеку со своими критическими замечаниями и беспристрастно переосмыслите каждое из них одно за другим, пытаясь отыскать возражения на ваши первоначальные критические импульсы, и возвращайтесь после того, как для каждого вопроса приведете аргументы за и против, и мы спокойно разберемся с каждым по отдельности.

Я был потрясен. Как я могу осмелиться усомниться в полученных ранее знаниях и сам буду искать другие объяснения и точки зрения? Однако мой гнев смягчился и я последовал данному мне совету. Через пять дней усердной работы я предстал перед моим доктором с десятью готовыми вопросами, поскольку остальные сорок уже были пересмотрены мной. Его аргументы, зачастую сильно отличные от всего того, что я изучал, убедили меня своей логикой и иллюстрациями практическими примерами, которые ее удачно дополняли.

Эта первая глава так увлекла меня, что я настойчиво принялся штудировать книгу дальше, и так получилось, что все мои шесть месяцев учебы я провел, изучая знаменитые "Лекции по гомеопатической философии" Кента, обсуждая и выслушивая увлекательные объяснения моего доктора, переворачивая эти 270 страниц одну за другой, читая главу за главой, параграф за параграфом, можно сказать, просеивая и комментируя каждое слово Кента. Но, отдавая дань философии, мы не забывали и о Материи медике с реперторием, короче говоря, проходили все фундаментальные дисциплины, необходимые для будущего гомеопата. Останутся незабываемыми занятия по полихрестам, то есть самым часто употребляемым гомеопатическим лекарствам с обширными терапевтическими показаниями, таким как, например, Sulphur, Calcarea и Lycopodium.

Я уже рассказывал вам о педагогических и психологических методах, которые использовал д-р Остин, чтобы навсегда запечатлеть в моей памяти патогенетическое действие некоторых лекарств. Однажды утром я застал его в кресле, накрытым пледом, со страдальческим и жалобным видом: "Умоляю вас, — сразу же потребовал он, — принесите мне стакан воды, я испытываю невыносимую жажду". Я принес воду, на что он сразу ответил: "Но она теплая, мне бы похолоднее"! Я пошел на кухню и налил из крана самую холодную воду, но он снова принялся ворчать по какому-то другому поводу. Потом он добавил: "Ох, у меня так болит тут", потом еще: "Затворите, пожалуйста, окно!" Я отправился к окну. "О, нет, отворите его, так мне будет лучше". Он стал таким капризным, что я сказал: "Послушайте, если я вам мешаю, то могу прийти завтра". Потом он принялся кашлять и при каждом приступе строил ужасные гримасы, хватался за бока, потом за живот, наконец за голову, а я восклицал: "Могу ли я хоть как-то вам помочь"? Я совсем опечалился, не понимая, что происходит. Затем он впал в состояние отупения и стал требовать свежего воздуха. Он держал меня в постоянном напряжении и тревоги целых двадцать минут. "Я очень хочу домой! — Но вы и так дома!" — ответил я и стал проверять его пульс, думая, что у него начинается лихорадочный бред… В конце концов, внезапно вскочив из кресла, он разразился смехом, протянул ко мне руки и сказал: "Разве вы не видите, что я разыгрываю перед вами спектакль под названием 'Bryonia', и если бы вы внимательно наблюдали, то нашли бы все симптомы, что я перед вами разыграл, в гомеопатической Материи медике, которую именно так и надо изучать и запоминать живым, наглядным образом. А в репертории вы найдете следующие рубрики, где Bry всегда стоит на втором или на третьем месте:

1. Жажда, сильная — stomach, thirst extreme — стр. 529.
2. Желание холодных напитков — stomach, desire cold drinks — стр. 484.
3. Аппетит, переменчивый — stomach, appetite capricious — стр. 476.
4. Ворчливый, недовольный — mind, complaining — стр. 12.
5. Капризный — mind, capricious — стр. 10.
6. Кашель, держится за грудную клетку — cough, hands hold chest — стр. 792.
7. Кашель, боль в животе — abdomen, pain, cough — стр. 557.
8. Кашель, головная боль — head, pain, cough — стр. 138.
9. Выражение лица, одурманенное — face, expression besotted — стр. 374.
10. Желание уйти домой — mind, home, desire to go — стр. 15".

"Я прошу вас к завтрашнему дню приготовить спектакль Arsenicum. — Но у меня не хватит на это времени до завтра. — Хорошо, подготовьте, сколько успеете, мы пойдем гулять, и вы сыграете мне Arsenicum". Потом это был Lycopodium и т. д.

Конечно же, мне пришлось нелегко, потому что надо было готовить эти спектакли на английском. Но, признаюсь, это заставило меня штудировать симптоматологию, работать с Материей медикой, и такой способ изучения лекарств в лицах очень мне понравился. Однако все это была теория, и однажды я сказал: "Я живу в ИМКА, и там есть несколько приятелей с разными мелкими проблемами, которые никак не проходят. Особенно я хочу помочь одному из них, который несколько лет мучается от ужасных болей в спине и головных болей. Я собрал симптомы, взгляните, верен ли здесь мой выбор Pulsatilla? — Ваши симптомы точно подходят, — ответил он, — надо дать Pulsatilla. — А в какой потенции? — ХМ". Но как же так? Я привык давать 3-е или самое большее 6-е разведение. Я смотрел на него круглыми глазами, поскольку никогда еще не видел, чтобы кому-нибудь давали подобную потенцию. И я дал ХМ. Спустя три дня мой пациент устроил мне сцену, заявив, что я последний из негодяев, что это было отвратительно, он ни в чем не может себя упрекнуть, а тут после приема лекарства появились обильные выделения из уретры, хотя он ни разу не изменял жене. Поскольку я уже успел внимательно прочитать основные классические работы по гомеопатии, я спросил, не было ли у него подобных выделений из уретры когда-либо в прошлом. "Да, были. — А как ты лечился? — Мне делали промывания нитратом серебра и все быстро прошло, но именно с того времени стали болеть спина и голова. — А что сейчас со спиной и головой? — Я их больше не ощущаю, зато теперь эти выделения. Придется снова идти к доктору, который будет делать эти промывания уретры, как же это мучительно! — Самое главное — не делай этого, — ответил я, — а лучше встань на колени и благодари Провидение, что у тебя последовала такая благоприятная реакция". Чтобы понять это, я когда-то и сам был доведен д-ром Остином до белого каления, но тем не менее он смог мне все объяснить. А мне в свою очередь удалось убедить приятеля, что так работает закон гомеопатии, который заключается в том, что для излечения необходим возврат симптомов, спрятанных в прошлом. Должен сказать, что Pulsatilla вылечила его сразу и от застарелой гонореи, и от болей в спине, и от головных болей. Что и требовалось доказать!

Я также лечил одну испанку, которая приходила к нам в ИМКА гладить белье. В течение нескольких месяцев она страдала от ужасных головных болей, отдающих из затылка в заднюю часть шеи и возникающих по утрам в постели, как только она открывает глаза, что было типично для Nux vomica, и я дал ей одну дозу этого лекарства в ХМ. Когда я встретил ее через несколько дней, она покрыла меня изощренной бранью. Как только она приняла эту дозу, ее целый день рвало, было по меньшей мере двадцать пять приступов неукротимой рвоты. Ее не пустили ни в поезд, ни в метро, а пешком домой дойти было слишком далеко. Тогда она села на тротуар, ломая голову, что делать дальше. Прохожие хотели помочь ей, но убегали, как только возобновлялись приступы рвоты. Это было ужасно, она желала и мне пережить подобное. Этот случай показал мне, что высокие динамизации и в самом деле имеют очень сильное действие и могут вызывать подобные симптомы, и что это совсем не волшебные порошки, как называл их проф. Штигеле из Штутгарта.

Представьте себе, что и меня самого несколько дней мучали ревматические боли в колене, и как только я начинал идти, сразу возникала хромота. Я рассказал об этом д-ру Остину, который задал мне несколько вопросов, осмотрел мое колено и дал одну дозу Bryonia ХМ. Я не поверил своим глазам — десятитысячную! На следующий день боли прошли, а ведь из-за них я хромал три бесконечных дня. Позже он подробно опросил меня, на что ушло по несколько часов в течение двух или трех дней кряду, изучил со всех сторон мой случай и дал мне одну дозу Calcarea phosphorica XM.

Я помню, с каким трудом я возвращался домой после приема этого лекарства. Я жил на 225-й улице, и никогда не забуду, как садился в метро, а потом надо было идти по улице десять минут, и я спотыкался на каждом шагу, шатался как пьяный и чувствовал, будто все мои части тела отбиты. Я всегда страдал от болей в нижней части спины, но в этот день я испытывал невыносимые боли в крестце с шумными сердцебиениями. Помимо прочего, последние несколько лет я был подвержен мучительным сердцебиениям с частыми экстрасистолами. И вот я ковыляю домой, держась одной рукой за мое бедное выпрыгивающее из груди сердце, а другой за спину. Короче говоря, я рухнул в постель и не шевелился двое суток. После этого я сказал себе, что если гомеопатия такова, то для излечения требуется вытерпеть поистине нечеловеческие муки. Будет справедливым добавить, что с того самого момента я навсегда забыл про боли в спине, а сердцебиения меня больше не беспокоили, хотя именно из-за них я был когда-то освобожден от военной службы. Этот случай доказал мне, что конституциональное лекарство, подобранное самым тщательным образом, это не шутка, и заслуживает серьезного отношения.

Тогда я решил сделать своему учителю подарок, выразив, таким образом, признание. Когда я уезжал, отец выделил мне 10 тысяч франков со словами: "Это все, что я могу дать тебе на поездку в Америку, ты можешь истратить это за три дня или за три года, это зависит от того, как ты сам организуешь свою жизнь". Чтобы не тратить лишнего, я не обедал, а завтрак планировал так, чтобы не быть голодным днем и продержаться до ужина. Не было и речи о кино, театрах и прочих развлечениях, зато каждое утро я спускался в метро, чтобы за полчаса доехать с 225-й до 59-й улицы, где жил д-р Остин. В тот день я отправился купить ему розы, но в это время розы продавались по пять франков за цветок, а нужно было шесть цветков, и это была уже весьма ощутимая для меня сумма. Я часто вспоминаю как явился к нему с этими розами в состоянии тяжелого лекарственного обострения и сказал: "Вот, дорогой доктор, примите в подарок эти розы обострения. Ваша знаменитая потенция, знаете ли, совсем меня добила, но я верю, что все это к лучшему!" Растроганный, он заключил меня в объятия, и это была незабываемая сцена. Я изредка принимал это лекарство в высоких разведениях еще два года, и оно излечило все мои недуги, превратив меня из вечно утомленного болезненного юноши в энергичного, крепкого, здорового человека, каким я никогда раньше не был.

Помимо интересного теоретического обучения и наблюдения практических результатов, на меня произвели впечатление еще несколько вещей. Однажды, спустя три месяца ежедневной учебы, я утром пришел к своему доктору, а в 9 часов раздался телефонный звонок, и я услышал, как он говорил своим всегда мягким и спокойным голосом: "Yes, all right, yes, I will come at any time this afternoon or tomorrow — да, я приду в любое время сегодня после обеда или завтра, но сегодня утром не смогу, — No, no, I cannot this morning". Я спросил, что случилось, и он ответил: "Это звонил Джон Рокфеллер, он простудился и боится, что разовьется бронхит, и хочет, чтобы я немедленно пришел, а я ему ответил, что в данный момент занят и приду после обеда или завтра. — Но как же так, отказываться от столь важной консультации из-за меня, это же нелепо! — Нет, мой друг, вы ради меня совершили столь длительное путешествие из Швейцарии, и в моих глазах вы значите больше, чем г-н Рокфеллер. Впрочем, если он сам захочет прийти, пусть приходит, а если нет, то подождет до обеда, ничего с ним не случится. Если бы это был даже сам черт рогатый, то и он не заставил бы меня сейчас никуда идти. Рокфеллер такой же человек, как и все остальные. Врач-гомеопат имеет свои принципы и закон, которые неукоснительно соблюдает. Стало быть, даже если речь идет о г-не Рокфеллере, то я не понесусь к нему сломя голову, как это делали наши собратья, которые лечили его до меня. Открою маленький секрет, который очень вас удивит: именно из-за этого я до сих пор лечу его, потому что ко всем другим он относился как к записной книжке, как к портмоне, а меня он очень уважает, потому что видит, что я отношусь к нему точно так же, как и ко всем остальным". Как вы можете догадаться, эта сцена произвела на меня сильное впечатление.

После такой увлекательной шестимесячной теоретической стажировки в Нью-Йорке он решил отправить меня в Филадельфию, где практиковал д-р Глэдвин — еще один преданный ученик Кента. Я должен был обучаться там три месяца, ассистируя на консультациях и домашних визитах, что дало бы мне уникальную возможность применить полученные знания на практике.

Д-р Глэдвин в моих воспоминаниях ассоциируется с весьма унизительной для меня ситуацией. Этот доктор был известен мне по некоторым письменным работам, а когда я приехал в город Уильяма Пенна (1644—1718, один из отцов-основателей США, основатель г. Филадельфии, первой столицы США. — Прим. перев.), то увидел, что прием ведется в крохотном кабинете, где едва помещаются врач и пациент. Дверь отворилась, и меня одарил поклоном какой-то господин. Я решил, что это и есть д-р Глэдвин. Еще в кабинете за маленьким столиком сидела очень серьезная дама в очках, напомнившая мне учительницу. Оказалось, что это она д-р Глэдвин. Женщина-врач, помилуйте, Боже упаси! Какой обман! Я ведь испытываю ужас перед врачихами. Вот как подшутил надо мной д-р Остин! Если бы он только заикнулся, что это женщина, я бы ни за что не поехал сюда.

Но отступать было некуда, и я сказал: "Я доктор Шмидт". Она сухо ответила: "Да, я получила ваше письмо". И повелительным тоном добавила: "Sit down, садитесь!" Я сел, словно получив удар током. Это было такое категоричное приказание, что я смутился.

— Сколько времени вы работали у д-ра Остина?

— Шесть месяцев.

— Отлично, вот перед вами пациент, проведите опрос и покажите мне, чему вы научились.

 ЧАСТЬ I     ЧАСТЬ III