Теперь я должен сделать одну необходимую оговорку. Я начал с указания недостатков ганемановской фармакологии. Было бы несправедливо и непростительно с моей стороны оставить вас под впечатлением, будто бы ганемановский труд ничего, кроме недостатков, не содержит. Я слишком далек от этой мысли. Наоборот, чем более углубляешься в дух ганемановского учения, чем более изучаешь гомеопатическую фармакологию, тем более убеждаешься, что эти недостатки бледны, слабы и ничтожны сравнительно с его великими заслугами перед наукой, и по мере развития и усовершенствования науки и ее методов исследования эти недостатки сглаживаются и устраняются, а великие его достоинства и заслуги выступают все определеннее и рельефнее, и бессмертное имя Ганемана все ярче и ярче выступает в летописях истории медицины.

Из этих заслуг первая и самая главная — это проведение и осуществление плодотворнейшей по последствиям мысли, что истинные свойства лекарственных веществ должны быть открыты не на лягушке, а на человеке, и притом не на больном, а на здоровом человеке, потому что в больном организме трудно разграничить симптомы болезни от симптомов лекарств. И хотя незадолго перед этим знаменитый Галлер высказывал также мысль о необходимости такого исследования лекарств, а Штерк в числе немногих других даже пробовал на себе действие нескольких лекарств, но ни один из врачей до Ганемана так глубоко не прочувствовал этой первейшей необходимости испытания лекарственных веществ на здоровом человеке как conditio sine qua non рациональной фармакологии и основанной на ней физиологической терапии, и ни один из врачей ни раньше, ни после не проводил этого на деле с такой пламенной энергией, с таким беспримерным самопожертвованием и в таких грандиозных размерах, как Ганеман. Затем, нужно удивляться его необычайному дару наблюдательности, его тонкой способности схватывать характерные и своеобразные черты лекарственного действия и особливо искусству, еще никем не превзойденному, различать в массе по-видимому малозначительных и несущественных симптомов зародыши весьма существенных и значительных патологических состояний. Словом, Ганеман есть отец экспериментальной фармакологии, и как тонкий знаток лекарственных орудий не имеет ceбе равных в истории медицины.

Но этого мало. Он не только создал фармакологию на твердом и незыблемом основании опыта, т. е. возвел ее на степень науки, но еще, кроме того, дал закон, посредством которого мы можем пользоваться этой наукой, указав, что физиологические свойства лекарственных веществ должны служить для врача истинным, безошибочным и неизменным руководством для терапевтического употребления этих лекарственных веществ, а именно в том смысле, что лекарственные вещества должны излечивать такие болезненные состояния, которые представляют наибольшее сходство с собственным физиологическим действием. И так как на основании этого индуктивного закона терапевтическая сфера лекарств всецело совпадает с их физиологической сферой действия, то с изучением физиологического действия лекарств вместе с тем открываются границы и содержание их терапевтического действия; физиологическая специфичность является вместе с тем и терапевтической и, таким образом, "similia similibus curantur" служит руководящей нитью не только для практического назначения лекарственных веществ, но и для открывания новых терапевтических сокровищ. Затем, Ганеман пламенным словом в своих многочисленных сочинениях и живым делом в своей практической деятельности неустанно поучал необходимость назначения лекарств в простом виде, без примеси каких-либо других веществ, откуда только и можно почерпнуть истинное познание о чистом терапевтическом свойстве лекарственных веществ. В этом отношении Ганеман не только опередил свой век более чем на целое столетие, но и теперь еще стоит как гигант целой головой выше толпы его современных карикатуристов. Поэтому Ганеман есть не только основатель экспериментальной фармакологии, но и отец научно-рациональной физиологической терапии.

В дополнение к сказанному о нашей фармакологии я считаю необходимым прибавить еще следующее. Так как в наших фармакологических исследованиях мы ищем клинические отражения естественных болезней человека, то наша фармакология, конечно, должна показать, что лекарственные вещества действительно вызывают в здоровом человеческом организме такие патологические состояния в органах и тканях, против которых они же должны служить лекарственным орудием; она должна ясно обнаружить, что каждая клетка, каждая ткань, каждый орган и все физиологические системы человеческого организма так или иначе поражаются тем или другим лекарственным веществом, и что органический субстрат почти всех патологических состояний, которым подвержен наш организм, находит свое искусственное подражание в патологическом действии лекарственных веществ; она должна дать патологические портреты естественных болезней если не в полном их развитии, то по крайней мере в зачаточном и начальном пepиoдах их возникновения, и в этом отношении мы ищем дополнительных сведений в опытах над животными и в истории отравлений, потому что не можем доводить эксперименты у человека дальше известных опасных для жизни границ. Таким образом фармакология, кoнечно, должна дать известные патологические шаблоны естественных болезней.

Но этого мало. Нам недостаточно еще знать, как то или другое лекарство действует на тот или другой орган человеческого тела, например, на почки, сердце и т. д. Нам нужны не столько аналитические детали, сколько синтетические образы, т. е. живые, полные и колоритные картины лекарственных болезней, вызывающие в уме ясное и определенное представление о других аналогичных естественных болезнях. Поэтому протокол лекарственного испытания должен соответствовать клиническому описанию индивидуальной разновидности какой-либо болезненной формы и должен быть описан терминами, свойственными специальной патологии, и удовлетворять требованиям индивидуализирующей терапии; и на самом деле, клиническая точка зрения, принимающая в соображение всю совокупность объективных и субъективных симптомов, представляющихся анализу наших чувств, все равно, вооруженных или нет, для нас несравненно важнее патологической. Раньше я поставил в вину Ганеману значительный перевес субъективных симптомов над объективными или слишком широкое предпочтение симптоматике в узком смысле слова перед патологией. Но этим я вовсе не думал умалять значения симптоматологии. Я только хотел возвысить значение патологии, хотел выразить мысль, что не следует пренебрегать патологией и что обе эти науки, патология и симптоматология, должны идти рядом рука об руку и взаимно освещать и дополнять одна другую. Скажу больше: симптоматология, в смысле разумной оценки всех наличных симптомов болезни, в обширном смысле и значении, дает гораздо более надежную опору для терапии, чем патология, подверженная многоразличным колебаниям во взглядах и находящаяся в зависимости от изменчивых гипотез и спекулятивных предположений. Патологический диагноз может быть неверен, что сплошь и рядом обнаруживается лишь при вскрытии, между тем как разумное сравнение наличных симптомов в большинстве случаев безошибочно приводит к цели. Патологическия теория и гипотезы меняются чуть ли не из году в год и, следовательно, никогда не могут служить основанием для рациональной терапии, между тем как клинические черты известной болезни остаются всегда те же и неизменны, и из метко и выразительно набросанных клинических картин какого-либо Сиденгама или Гиппократа мы так же живо узнаём болезнь, существовавшую 100 или 1000 лет назад, как если бы она находилась теперь перед нашими глазами. Следовательно, симптоматология может во многих случаях заменить или во всяком случае дополнить диагноз.

Кроме того, симптоматологический метод важен в том отношении, что дает возможность распознавать болезни в самом раннем периоде их возникновения, когда они выражаются лишь субъективными симптомами. Не могу пропустить случая, чтобы опять не указать на необходимость и важность анализа субъективных симптомов. Как часто вся история болезни пациента состоит исключительно из одних субъективных симптомов, и в таких случаях врач, произведя полное физикальное исследование груди и живота, исследовав все отделения, испытавши нервную и мышечную чувствительность, начертав кривую пульса, взвесивши пациента — словом, проделав над ним всевозможные методы исследования и не найдя в пациенте ничего ненормального, — объявляет ему, что он здоров, и называет его болезнь мнительностью, ипохондрией, истерией и т. п., и отпускает ого домой с рецептом Kali bromati одну драхму на шесть унций воды. Но от этого универсального и всеисцеляющего бальзама больному не легче. В нем может сидеть глубокое сознание какого-то внутреннего беспокойства, недомогания или недостатка где-то какой-то точки опоры, он чувствует смутную неопределенную боль, или, хуже чем боль, чувство неминуемо угрожающей болезни; он не может отделаться от мучительного сознания какой-то болезненной деятельности своего сердца или неестественного состояния своего мозга; он замечает в себе какую-то беспричинную и безотчетную физическую усталость; он тревожим предчувствием разыгрывающейся болезни, предчувствием, исходящим из самой глубины его существования — словом, он чувствует себя больным, несчастным и страдающим. И это страдание может иметь реальное основание. Вчера врач объявил его здоровым или "нервным", а завтра читает в газетах, что этот самый пациент, искавший у него помощи от болезни сердца и признанный им здоровым, скоропостижно умер на улице от разрыва сердца, или слышит, что другой, жаловавшийся на какое-то душевное беспокойство, сошел с ума или лишил себя жизни, или узнаёт, что третий пациент, представлявший непонятную для него картину субъективного страдания, пал жертвой какого-нибудь неисцелимого хронического недуга. Это факты не единичные и исключительные, а огульные, валовые, ежедневные. Гомеопатическая школа всегда внимательно изучала симптоматику болезней и никогда не теряла из виду, что болезненные субъективные ощущения составляют важную интегральную часть болезней чсловека. Поэтому она всегда обращала должное внимание на эту сторону и в испытаниях лекарств, в которых также встречаются такие же жалобы и субъективные ощущения. Критически размышляющий врач ганемановской школы, конечно, сумеет разобрать, где известное страдание распустилось на эфемерной почве фантазий и воображения, а где оно имеет реальное и глубокое основание, но он никогда не упустит из виду, что пренебрегши этими симптомами больного человека, он утратил бы нить к пониманию сущности его болезни, и всегда будет помнить, что субъективные симптомы доставляют нам самые ранние признаки или предостережения будущих болезней. Поэтому, своевременно побеждая такие состояния, он вместе с тем искореняет зародыши будущих опасных и тяжелых страданий, т. е. действует не только симптоматически, но и профилактически, т. е. исполняет самую важную задачу терапии — предупреждать развитие важных и серьезных заболеваний.

На это нам говорят, что мы, значит, лечим симптомы, а не болезнь. Это неправда. Симптомы служат для нас только руководством для выбора лекарства, но не составляют единственной цели нашего назначения. Если путешественник идет по незнакомой ему дороге от одного верстового столба к другому, от одной указательной вехи к другой, то это еще не значит, чтобы эти столбы, вехи и указательные версты на перекрестках составляли единственную цель его путешествия; они служат для него только полезными указаниями или внешними симптомами, что он находится на верном пути. Нам говорят с презрением, что, значит, наш терапевтический метод есть "симптоматический", думая этим нанести нам непоправимый удар. Нисколько! Да, наш метод есть симптоматический в обширнейшем смысле слова, понимая под ним всю совокупность как объективных, так и субъективных признаков болезни. Этот упрек, обращенный в нашу сторону, отскакивает рикошетом в наших противников, потому что они, назначая слабительное против запора, вяжущее против поноса, антипирин или антифебрин против всех лихорадочных болезней и т. д., действуют не против сущности болезни, а только против одного из ее симптомов, часто даже не самого существенного, т. е. в грубом и примитивном смысле симптоматически. Между тем врач-гомеопат, действуя на всю органически заболевшую область посредством сходно действующего на ту же область лекарства, уничтожает и всю совокупность всех наличных симптомов, и, таким образом, ближе всего приближается к идеалу рациональной терапии, удовлетворяя в значительной степени важному показанию сущности болезни (indicatio morbi), хотя бы последняя и оставалась для нас неизвестной, потому что удаление всех симптомов болезни равносильно удалению самой болезни. Болезнь без симптомов или без внешних признаков ее существования мы понять не можем, или, во всяком случае, такое понятие о болезни было бы несовместимо с общепринятым понятием о здоровье и болезни.

Теперь, рекапитулируя в коротких словах сказанное в двух моих беседах, но нисколько не задаваясь мыслью представить подробную параллель между аллопатией и гомеопатией, на что сегодня у меня нет достаточно времени в распоряжении, я желаю только вкратце указать на следующие выдающиеся отличия между этими двумя системами лечения.

1) Что касается фармакологии, то для фармакологии господствующей школы объектами исследования являются лягушки, кролики, собаки и вообще животные, для гомеопатической же фармакологии — здоровый человеческий организм, а опыты над животными имеют лишь относительное значение, посколько они служат разъяснением и дополнением физиологического действия лекарств на человека.

2) Фармакология господствующей школы почти совершенно игнорирует симптоматологию или cyбъективную сторону действия лекарств, что отчасти обусловливается экспериментированием почти исключительно над животными. Гомеопатическая же фармакология внимательно изучает симптоматику лекарственных веществ и уделяет ей такое же почетное место, как и патологической анатомии лекарственных болезней. Поэтому она шире, полнее и разностороннее изучает предмет, подлежащий ее ведению.

3) В диагнозе, или распознавании болезней, господствующая школа, за немногими исключениями, до сих пор так же еще мало оценивает значение симптоматологии, или во всяком случае бессильна выводить из симптоматологии рациональные терапевтические показания. Между тем в гомеопатической школе диагноз болезни непременно содержит в себе все составные элементы диагноза господствующей школы плюс точный физиологический анализ субъективных ощущений и симптоматики болезни, дающий важную точку опоры для гомеопатической терапии. Из чего следует, что диагноз врача-гомеопата полнее, шире, подробнее и труднее диагноза, удовлетворяющего врача-аллопата. Последний, поставив общий родовой диагноз болезни, уже вполне удовлетворен. Между тем для врача-гомеопата тут только и начинается дифференциальный диагноз видовой или подвидовой формы болезни, т. е. обособление тех своеобразных признаков, которые придают каждой болезни ее индивидуальный характер. Поэтому,

4) Индивидуализирование каждого болезненного случая как в диагнозе, так и в терапии, присуще в неизмеримо большей степени гомеопатической школе, чем аллопатической, вследствие чего первая и стоит ближе второй к идеалу рациональной терапии¹.

5) В терапии важное отличие заключается в том, что аллопат действует на здоровые части, а гомеопат на больные. Чтобы пояснить это положение, я позволю себе иллюстрировать его примером. Возьмем, положим, ложный, или смазмодический, круп. Терапевтическими показаниями для врача старой школы является одно из следующих или чаще все вместе: вызвать рвоту и испарину, произвести раздражение кожи, поставить мушку или горчичники, дать слабительное, умерить раздражительность нервной системы и т. д. Во всех этих случаях производится насильственная атака на здоровые части организма: производится рвота при совершенно здоровом состоянии желудка, вызывается пот, т. е. усиленная и ненормальная деятельность кожи, или производится ее воспаление посредством мушки при совершенно здоровом и нормальном состоянии кожи, дается слабительное, положим, каломель, т. е. раздражаются кишки, да заодно и печень, при совершенной невиновности этих органов в соответствующем местном заболевании, умеряется раздражительность нервной системы посредством оглушения или угнетения нормальной деятельности здоровых частей мозга. Словом сказать, производится анестезия, наркоз, оглушение, угнетение, раздражение и воспаление всех здоровых частей тела, между тем как больная часть, центр тяжести всего заболевания, оставляется без всякого внимания. Больного человека хотят вылечить тем, чтобы привести в больное состояние здоровые части его организма, т. е. сделать его еще более больным. Гомеопатическая школа, наоборот, оставляет здоровые части здоровыми, а действует лишь на больные части посредством лекарственных веществ, имеющих специфическое или избирательное сродство к этим больным частям (в данном случае Ipecacuanha, Belladonna, Platina, Cuprum и пр.). В задачу ее теpaпии вовсе не входит вызывать рвоту, понос, пот, воспаление и т. д. Ее единственная цель состоит в том, чтобы излечить больного, т. е. удалить болезненный процесс, что и достигается посредством нежных приемов лекарственных веществ, действующих на больные части и вызывающих в них целительную реакцию.

6) В числе успехов современной терапии профессор Манассеин в своем прекрасном, но, к сожалению, неоконченном руководстве к общей терапии, усматривает стремление направить лечение внутренних болезней прямо на больные органы, т. е. сделать его по возможности чисто местным ("Лекции общей терапии", стр. 25–27), что, по-видимому, стоит в противоречии с только что перед этим высказанным мной положением. Но этот кажущийся парадокс находит свое объяснение в том, что почтенный профессор понимает "местное" лечение в довольно грубом и чисто механическом смысле, именно в смысле промывания желудка, вырезания привратника желудка, операции кисты или заворота кишок, расширения гортани, впрыскивания лекарственных растворов прямо в легкие и т. п.

Мы тоже усматриваем прогресс терапии в усовершенствовании местного лечения, но местное лечение понимаем не в смысле удаления важных для жизни органов или действия на физическую поверхность какого-нибудь органа посредством вяжущих или прижигающих, но в смысле локализации лечения на больные клетки, в силу специфического или предпочтительного сродства лекарственных веществ к этим самым клеткам, вследствие чего лекарственные вещества, будучи введены в кровь и пустившись в лабиринт кровообращения, отыскивают ceбе части своего избирательного сродства и вызывают в них реакцию, оставляя все другие части здоровыми и незатронутыми. Целлюлярная, или микроскопическая, патология требует и целлюлярной терапии, и гомеопатическая терапия приближается к такому идеалу. Профессор Гексли высказывает надежду, что со временем фармакология доставит терапевту возможность действовать в любом направлении на физиологические функции каждой элементарной клетки организма; он надеется, что вскоре станет возможным вводить в экономию человеческого организма такие молекулярные механизмы, которые, наподобие хитро придуманной торпеды, будут в состоянии проложить себе путь к известной группе живых клеток и произвести между ними взрыв, оставляя все другие клетки нетронутыми и неповрежденными. Гомеопатическая терпия стремится именно к такой локализации действия лекарственных веществ посредством изучения их специфических свойств, и в этом отношении сделала уже огромные успехи, хотя многое еще остается сделать будущим поколениям. Гомеопатическая терапия в ее будущем развитии и усовершенствовании, принимающая в соображение всю совокупность болезненных явлений, представляет в одно и то же время чисто местную, атомистическую или целлюлярную, и в тоже время общую, или конституциональную, терапию, удовлетворяющую более всякой другой важному требованию indicationis morbi и ближе всякой другой приближающуюся к идеалу рациональной науки.

7) Старая медицинская школа до сих пор не может отделаться от микстурного маскарада, доказательством чего служат не только ворохи рецептов как вещественные доказательства, хранящиеся на руках у пациентов, но и руководства к общей и частной терапии и карманные книжки рецептов, находящиеся в обращении у врачей и студентов. От сложности и пестроты предлагаемых там формул рябит в глазах и тошнит от одного их чтения, и если в старину имело силу мнение, что medicamentorum varietas ignorantiae filia est, то теперь и подавно справедливо, что полифармация, или многосмешение, есть убежище медицинской посредственности. Старая школа, назначая смеси, никогда не знает, что в данном случае помогло и повредило, и поэтому пребывает в полном неведении терапевтических свойств лекарственных веществ. Гомеопатическая же школа, изучая местное и специфическое действие лекарственных веществ в простом виде, без примесей с другими, и применяя эти вещества к болезненным состояниям в том же самом простом виде, всегда приходит к определенным, позитивным и недвусмысленным результатам относительно их физиологических и терапевтических свойств. И в этом отношении эпитет невежества, столь часто расточаемый на нашу долю нашими противниками, относится во всяком случае не к нам. Нисколько не впадая в резкий, раздражительный или полемический тон, напротив, я могу совершенно спокойно и объективно сказать, что проповедью невежества является каждая страница таких руководств, предлагающих такие невозможные лекарственные формулы, и каждый рецепт, подписываемый клинической известностью и препровождаемый в аптеку. К чести русской школы врачей я должен сказать, что под давлением гомеопатической системы лечения она в лице своих лучших представителей значительно вывела из употребления сложные смеси, микстуры и пилюли, стремится к простым назначениям и значительно уменьшает величину лекарственных приемов, так что в этом отношении прогресс совершается по направлению к гомеопатии. Немецкая же школа врачей, по крайней мере у нас в Петербурге, все еще вязнет в средневековой рутине, прописывает безобразнейшие рецепты и отравляет своих больных в буквальном смысле лошадиными дозами лекарств.

8) Назначение лекарств врачами-аллопатами не находится ни в какой зависимости от какого бы то ни было руководящего принципа или закона, а происходит большей частью эмпирически или на основании доверия к известному клиническому авторитету, рекомендующему в такой-то болезни то или другое средство. А так как клинических авторитетов на белом свете много и каждый из них рекомендует против одной и той же болезни свое излюбленное средство, и так как, кроме того, эти излюбленные средства против одной и той же болезни у одного и того же авторитета меняются им непременно ежегодно или даже ежемесячно, то отсюда вытекает то бесконечное разнообразие грубо-эмпирических средств, которые предлагались и предлагаются против всякой болезни, и врач, в данное время назначающей против известной болезни именно это, а не другое средство, действует не сознательно, под влиянием какой-либо необходимости или на основании известных физиологических соображений или терапевтического закона, а, так сказать, принудительно или бессознательно, под влиянием модных веяний и течений. Против всех болезней сердца вчера он назначал Digitalis, сегодня Adonis, завтра ландыш, послезавтра гринделию, а через неделю еще что-нибудь новое, смотря по внушению свыше. Врач-гомеопат назначает лекарственное средство не потому что оно превосхваляется тем или другим авторитетом, а потому что это лекарственное вещество, будучи введено в здоровый человеческий организм, имеет способность производить в нем болезненную картину в высшей степени сходную с подлежащей излечению, т. е. назначает лекарства на основании физиологического закона. Через это медицина в первый раз становится на степень точной науки, основанной на неизменных законах природы.

9) Отсюда вытекает довольно интересное различие между двумя школами — это резкий контраст в результате и механизме медицинских консультаций или врачебных совещаний у постели больного. Врачи старой школы, даже в случае согласия относительно диагноза (что, как вам известно, случается столь редко), всегда спорят, расходятся в своих взглядах, навязывают свои личные мнения или, если и соглашаются, то в силу раболепного отказа меньшей братии от собственного мнения и суждения перед влиятельным авторитетом. В гомеопатии личные мнения и импонирование собственным "я" не имеют никакого значения: болезненный случай внимательно исследуется со всех сторон, и затем сообща избирается то лекарственное вещество, которое в своем физиологическом действии ближе всего воспроизводит данную болезненную картину. При точном, всестороннем и внимательном анализе патологии и симптоматологии болезненного случая и при достаточных познаниях в гомеопатической фармакологии, в большинстве случаев все врачи, участвующие в консилиуме, скоро и единодушно приходят к соглашению².

10) Наконец, последнее отличие, прямо вытекающее из всего сказанного, это то, что моды в гомеопатии не существует. Лекарственные вещества, предложенные против известной болезненной формы почти сто лет тому назад Ганеманом, так же верны и действительны и в настоящее время. Так как выбор лекарственных веществ в гомеопатии не находится в зависимости от изменчивых патологических гипотез или теорий, а обусловливается исключительно физиологическим анализом клинических признаков болезни, которые остаются всегда те же и неизменны, то лекарственное вещество, полезное против известной болезненной формы сегодня в силу того что оно в состоянии производить в организме сходную болезнь, будет одинаково полезным против этой болезни и завтра, и через год, и через тысячу лет. Таким образом, в гомеопатии медицина в первый раз эмансипировалась от модных течений и судорожной погони за вечно новыми средствами.

Вот те признаки, которые обусловливают научность нашей терапии и должны раньше или позже отвоевать нашей гомеопатической фармакологии почетное место среди медицинских наук.

Итак, вы видите, что изучение фармакологии у нас идет рука об руку с изучением патологии; обе науки движутся рядом и вперед по двум параллельным линиям и на каждой точке своего прогрессивно поступательного пути взаимно друг друга контролируют, освещают и дополняют. Изучая какую-либо форму естественной болезни, мы рассматриваем, какое лекарственное вещество в своем физиологическом действии представляет наиближайшее с ней сходство, и, изучая физиологическое действие какого-либо лекарственного вещества, мы рассматриваем в патологии, какая болезненная форма представляет аналогичную болезненную картину. В силу такого сравнительного изучения фармакологии, она получает необычайное значение и громадный интерес. И если врач старой школы, получивши лекарский диплом, стремится скорее запастись карманной книжкой рецептов и торопится забыть записки фармакологии как ненужный балласт в его предстоящей деятельности, то врач новой школы, наоборот, весь проникнут сознанием важности изучения тех лекарственных орудий, которыми ему приходится владеть у постели больного, посвящает весь свой досуг на фармакологические студии и будущность терапии усматривает в развитии фармакологии. Гомеопатическая фармакология является соединительным мостом между патологией и терапией и возводит терапию с уровня эмпирического и грубоватого искусства на степень божественной науки, обучающей нас сознательно исцелять и облегчать недуги бедствующего и страдающего человечества.

(Продолжительные рукоплескания)

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Проф. В. Манассеин в своих "Лекциях общей терапии" (стр. 30–31) также видит в стремлении индивидуализировать болезнь одно из отличий деятельности современного врача от деятельности врачей не очень далекого прошлого. Но в каком несовершенном и примитивном смысле он понимает это индивидуализирование, видно из его собственного пояснительного примера, а именно: "Теперь мы твердо знаем, что одна и та же (в грубо анатомическом смысле) болезнь — положим, воспаление легких, — может потребовать совершенно различных мер: здоровому крепкому человеку в случае сильного переполнения правого сердца (вследствие препятствия для движения крови в легких) мы пустим кровь, а при высокой лихорадке назначим холодные ванны; истощенного будем стараться кормить, насколько позволяют его пищеварительные силы, а если сильно он лихорадит, то и ему назначим ванну, но уже более теплую; при застое кала очистим кишки; потатору с самого начала назначим вино и т. д." Все это прекрасные гигиенические советы, применимые ко всем болезненным формам. Но где же тут индивидуализирование лечения воспаления легких? — Л. Б.
² Недурно иллюстрирует это положение следующий рассказ Яра, сообщенный им в ноябре 1835 г. в Гомеопатическом обществе Льежа. По окончании своих медицинских занятий он путешествовал по Германии для пополнения своего медицинского образования, и однажды вечером, случайно заехавши на одну виллу, воспользовался гостеприимством ее владельца и согласился у него переночевать. Любезный хозяин был богатый старик и большой оригинал, уже много лет страдавший каким-то хроническим недугом. Узнавши профессию своего заезжего гостя, он заметил, что у него есть сын, но что он лучше желал бы видеть его палачом, чем врачом. Прочитавши, однако, выражение изумления на лице огорошенного гостя, он не замедлил сообщить ему следующую историю: "Я уже страдаю 20 лет. В начале моей болезни я обратился к двум знаменитым врачам, которые никак не могли согласиться насчет моей болезни, вследствие чего я не стал принимать лекарств ни того, ни другого. Я тогда пустился странствовать и советовался не только с клиническими знаменитостями, но и с менее известными врачами, тем не менее мне не удалось найти двух, которые были бы согласны между собой как относительно сущности моей болезни, так и относительно ее лечения. После долгого и утомительного путешествия и значительных издержек я вернулся домой убежденный, что медицина не наука, а низменное ремесло. Тем не менее я кое-что приобрел из этого опыта и хочу поделиться с вами моим приобретением". Говоря это, он достал большую книгу, вроде тех, что употребляют для счетоводства. "Страницы этого журнала, — продолжал он, разворачивая его, — разделены на три столбца. Первый содержит имена врачей, с которыми я советовался в различных странах моего путешествия, второй — мнения их о моей болезни, третий — их предписания и советы. Общая сумма каждого из этих трех столбцов следующая: 77 врачей, 313 различных мнений, 832 предписания, содержащие 1897 различных лекарств. Вы видите, я не жалел ни труда, ни денег. Если бы я встретил трех врачей одного и того же мнения, то я подвергнулся бы их лечению, но я не был так счастлив, а что я был достаточно терпелив в своих поисках, доказывает этот журнал. Я его вел изо дня в день самым добросовестным образом. Что же вы теперь скажете о медицине и медиках? Это просто фарс!" и, подавая мне перо, он прибавил: "Не будете ли вы так любезны обогатить мою драгоценную коллекцию?" Я спросил его, фигурирует ли имя Ганемана в этом каталоге врачей. "Конечно, конечно, — был ответ, — справьтесь под № 301". Я посмотрел и прочитал следующее: "Название болезни — 0. Haзвание лекарства — 0". Я, конечно, попросил разъяснения этих нулей, и оригинальный старик дал следующий ответ: "Это была самая разумная и логическая из всех консультаций. Ганеман сказал, что так как название болезни его не касается, то он пишет 0, и так как название лекарства меня не касается, то он также пишет 0; весь вопрос заключается в излечении. Я бы последовал его совету, но, к несчастью, он был один и единственный в своем мнении, а мне нужно было трех". После короткого размышления я спросил его, согласится ли он, невзирая на все предыдущие бесплодные попытки, сделать еще последний опыт, причем я заранее гарантировал ему результат, что он найдет не только трех, но значительно большее число согласных между собой врачей. Несмотря на свое неверие, он согласился на мое предложение, имея больше в виду удовольствие прибавить несколько новых страниц к своей толстой книге. Мы составили подробное описание его болезни и разослали его тридцати трем врачам-гомеопатам в различных городах и странах. Каждое письмо содержало гоноpapы. На следующее утро я расстался с гостеприимным хозяином. Спустя короткое время после того, он прислал мне бочку рейнского вина 1822 года с уведомлением, что двадцать два врача прислали совершенно согласные между собой мнения и наставления, и что поэтому он pешился испытать лечение ближайшего врача-гомеопата. "Посылаю Вам бочку этого превосходного вина и прошу Вас выпить за восстановление моего здоровья. Благодаря Вам и гомеопатии я уверовал в медицину и примирился с докторами". — Л. Б.

Часть I    ЛЕКЦИИ Д-РА Л. Е. БРАЗОЛЯ   Часть III