Публичные лекции о гомеопатии Л. Е. Бразоля |
|
О положении гомеопатии
|
Так, например, в астрономии и в физике мы имеем дело с физическими фактами и свойствами двух небесных или земных тел по отношению к их объему, весу, массе, плотности и взаимному друг от друга расстоянию, и имеем эмпирическую формулу, гласящую, что притяжение между телами прямо пропорционально массам и обратно пропорционально квадратам расстояния — это и есть известный ньютоновский закон притяжения, выражающий не более и не менее как всеобщее механическое отношение, существующее между физическими телами; закон, хотя и доступный теперь математическим или дедуктивным доказательствам, но открытый, проверяемый и подтверждаемый опытом и наблюдением посредством методов, свойственных этим наукам. В оптике мы изучаем свойства освещающих и освещаемых или светящих и светоотражающих тел, и через наблюдение относительных положений падающего и отраженного луча и отражающей поверхности мы получаем эмпирическую формулу, гласящую, что угол падения света равен углу его отражения — это и есть один из законов отражения света, выражающий оптическое отношение между двумя телами и проверяемый и подтверждаемый опытом посредством методов, свойственных оптике. Также и в химии, изучая, например, соединения двух или более тел, положим, ртути и хлора, мы находим, что ртуть дает два соединения с хлором, хлористую ртуть, или каломель, и двухлористую ртуть, или сулему. В каломели 35,4 части хлора соединяются всегда с 100 частями ртути, а в сулеме 35,4 части хлора — всегда с 2 х 100 частями ртути. Подобное же постоянство относительно весовых количеств всех тел, вступающих между собой в сочетания, мы наблюдаем во всех процессах химического соединения двух или больше тел; таким образом, мы имеем химические свойства, или эмпирическую формулу, их связывающую, и гласящую, что элементы соединяются между собой в неизменно определенных им свойственных весовых количествах или паях, или в кратных отношениях этих количеств — это и есть известный закон кратных отношений, выражающий, как уже само название показывает, химическое отношение, существующее между телами, и проверяемый опытом посредством методов, свойственных химии. Терапия как наука о лечении больных посредством лекарств, если она действительно хочет быть наукой, должна иметь руководящей закон, согласно которому мы могли бы верно избирать лекарство для излечения каждого индивидуального случая заболевания. Какого же свойства может быть этот закон? Конечно, первый и верховный закон, управляющий деятельностью врача у постели больного, есть прежде всего sublata causa tollitur effectus, т. е. с удалением причины уничтожается последствие болезни. Везде, где есть очевидная и непосредственная причина болезни, она должна быть удалена — хирургической ли операцией, механической манипуляцией, химическими или физиологическими антидотами, гигиеническими мероприятиями и т. д., потому что одного причинного показания совершенно достаточно для всех случаев, где по удалении причины болезни болезнь исчезает сама собой, т. е. где восстановление нормального физиологического равновесия происходит без всяких искусственных стимулов, а лишь путем самобытной целительной силы организма. Отрицать же существование этой силы в организме, как бы мы ее ни называли, невозможно, потому что мы на каждом шагу видим, что природа снабдила наш организм таким мудрым устройством и такими остроумными приспособлениями, которые дают ему возможность, в противопоположность машине, самостоятельно сопротивляться всевозможным вредным влияниям, выдерживать временное нарушение его равновесия и потом снова возвращаться к нормальному отправлению всех своих обязанностей. Поэтому наш организм нередко самостоятельно выходит победителем из борьбы с многоразличными возбудителями болезней без всякой помощи врача и не только, будучи поставлен в хорошие гигиенические условия, но весьма часто и при самых антигигиенических условиях. При существовании же этой несомненной целительной силы организма удаление удалимых и ближайших причин болезни является первой и наиважнейшей задачей для врачей всех школ, сект и направлений. Вы может быть припомните, что мой почтенный оппонент на первой моей беседе хотел вас уверить, будто Ганеману не нужно было знать причины болезни. Но уже в примечаниях моих к тексту прений я показал, что мой оппонент в лучшем для себя случае не понял того, что он читал, потому что Ганеман категорично говорит: Если причина, возбуждающая или поддерживающая болезнь (causa occasionalis) очевидна, то без сомнения необходимо устранить ее прежде всего. Понятно, что всякий благоразумный врач всегда постарается удалить случайную причину болезни, если она существует, после чего страдание обыкновенно оканчивается само собой ("Органон", 5-е издание, § 7 и примечание к нему). Но, к сожалению, причины огромного большинства болезней неизвестны, неуловимы или неудалимы, а с другой стороны, если они даже известны и удалимы, то весьма часто одного удаления причины бывает недостаточно, и болезнь не излечивается сама собой даже при самых идеальных гигиенических условиях, но, наоборот, очень скоро излечивается, и притом при самых антигигиенических условиях, под влиянием специального стимула, называемого лекарством. Vis naturae medicatrix (целительная сила природы) имеет силу только там, где возбуждающая причина болезни не нарушила предела эластичности организма. Но где этот предел нарушен, там, невзирая на удаление первоначальной причины, болезнь тем не менее развивается во всей своей силе, преследует свое роковое течение и требует уже для своего излечения какого-либо другого принципа, а не причинного, который в этих случаях уже не достигает цели. Тут уже одной природы, гигиены и пассивного выжидания недостаточно, тут уже нужно искусство терапии и активное вмешательство врача. Прошу помнить, что я тут говорю не о хирургическом, механическом, профилактическом или гигиеническом, а исключительно о лекарственном вмешательстве, и подразумеваю терапию в тесном смысле, т. е. науку, занимающуюся приложением специальных лекарственных стимулов к излечению больного организма. Какого же свойства может и должен быть закон, управляющий выбором лекарственных средств для излечения болезней? Возможно ли лечить самое существо болезни? Конечно, нет, потому что внутренняя сущность болезней нам неизвестна; она тождественна с самой жизнью, тайна которой от нас сокрыта. С этой точки зрения Вирхов и говорит, что терапия как наука будет возможна лишь тогда, когда у нас будет биология, т. е. наука о жизни. Я сейчас покажу, что эта точка зрения совершенно неправильна, иначе, с практической стороны, неужели нам сидеть, сложа руки, в ожидании, что когда-то к нам слетит познание жизни? К счастью, нет, этого не нужно, и вот почему. Я уже сказал, что содержанием всякой естествоиспытательной науки являются две серии опытных или наблюдательных фактов или явлений, и закон, связывающий эти факты и выражающий постоянное и неизменное между ними отношение. Терапия как опытная наука тоже имеет дело с двумя сериями фактов или явлений; с одной стороны, с явлениями естественных болезней, с другой — с явлениями лекарственного действия на человеческий организм, и как всякая опытная наука, если она действительно таковая, должна иметь закон, выражающий какое-либо общее отношение между этими двумя сериями явлений. Но всякое лекарственное вещество в большей или меньшей степени есть яд, который в больших или меньших приемах вредно влияет на здоровый организм и действует на него болезнетворно или патогенно, т. е. возбуждает в нем искусственную или, пожалуй, лекарственную болезнь. Поэтому физиологическое действие лекарств можно изучать с точки зрения искусственных болезней, производимых лекарством в здоровом человеческом организме, и свод болезненных явлений, искусственно производимых лекарством в здоровом организме, для краткости можно назвать патогенезией лекарства. Следовательно, повторяю, терапия как наука о лечении больных посредством лекарств должна иметь дело, во-первых, с двумя сериями фактов; с одной стороны, с явлениями естественных болезней, или с патологией; с другой стороны, с явлением лекарственного действия на человеческий организм, или с патогенезией; во-вторых, с эмпирической формулой, связывающей патологию с патогенезией, т. е. выражающей какое-либо общее и постоянное отношение между болезнями и лекарствами или, лучше сказать, между симптомами болезни и симптомами лекарства, которое должно ее излечить, понимая симптом в смысле родового выражения, вмещающего в себя все, что относится к проявлению естественной или лекарственной болезни, т. е. как функциональные страдания, так и органические и патологические изменения в органах. Эта формула и установлена Ганеманом и гласит: similia similibus curantur; она утверждает эмпирически факт опыта и наблюдения, что между болезнью пациента и лекарством, долженствующим его излечить, должно существовать гомеопатическое отношение, т. е. отношение сходства, или подобия — другими словами, лекарство должно быть в состоянии возбуждать в здоровом человеческом организме болезненное состояние или лекарственную болезнь, наивозможно сходную с болезнью данного пациента. Это и есть гомеопатический закон подобия, который, как и все опытные законы, как законы притяжения, отражения и преломления света, химического сродства и пр., выражает взаимное отношение между двумя сериями явлений, а именно между больным организмом и исцеляющим его лекарством, и проверяется и подтверждается опытом, посредством методов, свойственных терапии. Почему астрономы полагаются на ньютоновский закон притяжения? Потому что они его ежедневно и ежечасно проверяют с неизменно одинаковым результатом. Почему гомеопаты полагаются на ганемановский закон подобия? Потому что в своей сфере действия он неизменно приводит их к однообразному результату, а именно к легчайшему, скорейшему, приятнейшему и радикальнейшему излечению всех вообще излечимых болезней. Понятно, кто не хочет видеть солнечного света, тому стоит только закрыть глаза, но это умышленное закрывание глаз нисколько не мешает солнцу ярко светить среди неба для всякого, ищущего и жаждущего его света. Теперь пойдем еще дальше и посмотрим, какие признаки придают всякой опытной науке характер научности, и каковы должны быть свойства опытной науки, чтобы она имела все права называться наукой? Одним из первых условий всякой истинной науки, как справедливо показал Карроль Денгам, является возможность ее бесконечного совершенствования во всех своих частях без ущерба ее целости. Для иллюстрации этого положения достаточно лишь указать на раньше упомянутые мной науки — астрономию, физику и химию, и вспомнить, какой громадный прогресс совершился в этих науках со времени их возникновения, насколько шире и полнее стало наше знание фактов, занимающих эти науки, насколько понятнее и точнее стали наши сведения о частных явлениях, подведомственных этим наукам, и насколько многочисленнее и разнообразнее стали новые элементы, чуть ли не ежедневно входящие в их состав. Если же мы вникнем в дело немножко поглубже и поищем условия совершенства всех этих наук, то мы найдем везде и всегда один и тот же факт, а именно неизменность эмпирических законов, невзирая на какой бы то ни было прогресс в опытных науках, и полная независимость эмпирических законов от каких бы то ни было теорий или гипотез их объяснения. В астрономии, например, этой точнейшей и совершеннейшей из всех наук, ее главный и всеобщий закон притяжения совершенно независим от каких бы то ни было попыток объяснить сущность притяжения. Астрономия вовсе и не теряется в разрешении праздного вопроса, какая есть первая причина движения небесных тел. Она лишь изучает движения светил по отношению друг к другу в пространстве и вокруг собственных осей и старается уяснить себе взаимные отношения, существующие между планетами. Относительно сущности притяжения и причины ньютоновского закона именно в этой, а не в другой форме, можно воздвигать какие угодно гипотезы, всеобщая эмпирическая формула от этого не изменяется и остается неприкосновенной, потому что она служит выражением достоверных фактов опыта, наблюдения и твердого знания, и в этом сила и залог неограниченного прогресса обладающей ею науки. Весьма плачевно было бы состояние астрономии, если бы ее закон был построен на одной из многочисленных гипотез относительно возможной причины тяготения. Причины и внутренние двигатели явлений природы от нас навек сокрыты и могут служить лишь предметом нашей фантазии и изменчивых философских умствований и спекуляций. С каждым новым открытием, с каждым новым фазисом в истории развития науки, с каждым новым направлением в философских верованиях ученых, должны были бы возникать новые гипотезы, отвергающие старые, а вместе с тем и уничтожающие прежние законы или формулы, на них построенные и соответствовавшие прежнему состоянию науки. Это был бы процесс постоянного созидания и немедленного вслед за тем разрушения; на таком зыбком, неверном и переменчивом основании невозможно было бы никакое прочное здание, невозможен был бы истинный прогресс науки. Точно так же и в физике законы распространения, отражения и преломления света остаются неизменны и непоколебимы, невзирая на все грандиозные усовершенствования и открытия в области физики вообще и оптики в частности. И если вникнуть в условия столь поразительной быстроты развития этой науки, то мы опять увидим, что фактический прогресс находился в полной независимости от тех или других гипотез относительно сущности световых явлений и теорий происхождения света. Ученые могли и могут придерживаться каких угодно мнений относительно причины и сущности света, но эмпирические законы света не только от этого не изменяются, но, наоборот, крепнут, выдерживают натиск всяких гипотез, опрокидывают их и подчиняют под свою власть. Известно, например, что существуют две главные теории физических явлений света, теория истечения и теория волнообразного колебания, взаимно друг друга исключающие. Как грустно и безнадежно было бы состояние оптики, если бы вместо того, чтобы опираться на твердо установленный эмпирический закон, она должна была бы опираться на физическую теорию о сущности света. В самом деле, до начала этого столетия теория истечения особого светящего вещества, или светящейся материи, казалась наиболее правдоподобной, но со времени исследований Физо, Фуко, Френеля и др. гипотеза волнообразного колебания получила решительный перевес над первой. Если бы оптика находилась в зависимости от теории, то все практические выводы, построенные на теории истечения, должны были бы свестись к нулю, как только установилась теория волнообразного колебания, чего, однако, ничуть не бывало. Или опять, в настоящее время эта последняя теория еще занимает умы физиков и действительно имеет очень много за себя, но не сегодня-завтра теория существования эфира может измениться, преобразиться или вовсе провалиться, и в таком случае все здание, построенное на "эфирном" основании, должно было бы с неимоверным треском рухнуть вдребезги. И если бы получила снова большее значение теория истечения или какая-либо другая, то нужно было бы опять перестраивать здание сызнова, применяясь к данному состоянию научных взглядов и теорий. Таким образом, вместо беспрерывного поступательного движения вперед, вместо бесконечного прогресса, мы имели бы бесконечное шатание взад и вперед и безнадежную задачу Сизифа вечно разрушать свой собственный труд. Совершенно то же самое и в химии. Методы исследования сделались точнее и совершеннее, сведения наши о химических свойствах всевозможных старых и новых тел стали неизмеримо богаче, но закон кратных отношений остается ненарушимым. Для объяснения его принимают, что материя состоит из очень малых частичек, химически неделимых и называемых атомами, и что атомы соединяются в молекулы. Но дело в том, что закон постоянных и кратных отношений как эмпирический или индуктивный вывод из фактов опыта и наблюдения представляет закон естественный, непоколебимый и вечный, невзирая ни на какие будущие успехи теоретической химии; допущение же существования атомов есть лишь гипотеза, предположение, вероятность, хотя и имеющая за собой большое правдоподобие. Изучая же условия развития и усовершенствования химии, мы встречаем тот же факт, что и во всех опытных науках, а именно, что прогресс в области этой науки не только совершенно не зависел и не зависит от попыток объяснения сущности химического сродства и внутренней причины закона кратных отношений, но, наоборот, именно и оказался возможным в силу этой независимости от теории и гипотезы. Если бы практическая химия строила свои открытия на теории строения материи, хотя бы на такой солидной и прекрасной как атомистическая, то это было бы жалкое здание на песке, потому что взгляды и теории насчет строения материи подвергались и будут постоянно подвергаться превращениям сообразно с состоянием наших знаний и с духом времени и века, и с каждым превращением, с каждым новым фазисом в развитии науки, не говорю уже о коренных революциях в науке, факты, построенные на теории, неминуемо должны были бы гибнуть, а следовательно, не могло бы быть и речи об истинном прогрессе в науке. Итак, первым признаком научности опытных наук является возможность их неопределенного и бесконечного совершенствования без ущерба неприкосновенности их опытных законов, что только и возможно при полной эмансипации их от объяснительных теорий и гипотез. Применяя только что сказанное к терапии, мы должны сказать, что и лекарственная терапия, если хочет быть наукой, должна быть способна к бесконечному совершенствованию без разрушения или отрицания раньше принятых и установленных фактов. Едва ли нужно тратить много слов для доказательства, что господствующая школьная медицина не удовлетворяет этому первому требованию всякой науки. Официальная медицина придерживается в терапии двух главных методов, из которых каждый имеет своих крупных представителей. Одни хотят основать научную терапию на теории сущности болезни — это рационалисты, другие отвергают теорию, но основывают терапию на численных данных, полученных из наблюдения и опыта над больными, — это методисты. Первая школа, горделиво величающая себя рациональной, прежде всего всегда ищет гадательную причину или сущность болезни, а затем выставляет против этой гадательной причины лекарственное вещество с гадательным физиологическим действием и таким образом правильно и без осечки два раза попадает впросак: в первый раз вследствие недоступности для нас знания внутреннего свойства вещей и болезней, во второй раз вследствие принципиального несовершенства фармакологических сведений и полной неудовлетворительности всех фармакологических теорий действия лекарственных веществ. И так как патологические гипотезы и фармакологические теории у разных врачей взаимноразличны и противоположны и, кроме того, ежедневно меняются, то и рациональное лечение одних и тех же болезней весьма различно в данное время у разных клинических авторитетов и в разные времена у одних и тех же авторитетов. Эта беспрерывная смена личных взглядов и голословных мнений, калейдоскоп самых неожиданных метаморфоз и превращений, фантасмогория вечных и постоянных иллюзий, самообманов и заблуждений. Я сегодня не буду приводить примеров бесконечного несогласия относительно "рационального" лечения любой болезненной формы в данное время со стороны лучших представителей клинической медицины — это отняло бы слишком много времени, хотя и представило бы хорошенькую иллюстрацию так называемой научности рациональной школы, но только в самых коротких словах напомню вам о существовании следующих главных школ в истории медицины. Одна школа делила все болезни на холодные и горячие и на влажные и сухие и, comme de raison, противоставляла холодным болезням горячительные средства и горячим — охлаждающие, так же сухим болезням увлажняющие и влажным — высушивающие средства. Эта школа считала себя рациональной. Другая школа пребывала в убеждении, что все болезни происходят от избытка или недостатка возбудительности, от так называемой стении или астении, и против стенических болезней предписывала астенические средства, а против астенических — стенические средства. Эта школа тоже считала себя очень рациональной. Третья школа усматривала причину всех болезней в приливах и скоплении крови в различных органах и лечила все болезни посредством местных и общих кровоизвлечений, и вы знаете, что никакие войны и никакие самые губительные эпидемии не наделали человечеству столько зла, вреда и несчастья как медицинский вампиризм прежних годов, пока, наконец, огненное слово и мощная энергия Ганемана не положили предела неистовству господствующей школы. Тем не менее эта школа считала себя чрезвычайно рациональной и с презрением смотрела на гомеопатов, отвергавших кровопускания. Оказалось, что гомеопаты были правы; кровопускания coup sur coup отошли в область истории, наряду с пытками Священной инквизициии с сожжением ведьм и еретиков, но рациональная школа продолжает с презрением смотреть на гомеопатов, потому что они не разделяют их современной рациональности. Современная рациональная школа видит причины огромного большинства болезней в микробах и бактериях, и не только заразные болезни, но и накожные, рак, даже бородавки должны иметь своего микроба. Увлечения доходят до того, что недавно один ученый, конечно, из рациональных, возвестил миру, будто сама старость есть болезнь, обязанная своим существованием микробу: стоит только изловить этого микроба и найти против него противоядие, и старости больше не будет. И вот в ожидании вечной молодости и обещанного бессмертия "рациональная" школа устремилась в погоню за микробами, а до поры до времени думает излечивать инфекционные болезни посредством внутренней дезинфекции, направляя против микробов весь арсенал антимикробных средств. Это считается верхом рациональности, и никогда еще ни одна из бесчисленных рациональных школ так не кичилась своей научностью и рациональностью, как современная. Но невзирая на такое самообожание, лекарственная терапия инфекционных болезней, по словам ее лучших представителей, не только не принесла с собой лучших практических результатов, но, наоборот, терпит вечные неудачи. Давно ли, кажется, я был студентом здешней Военно-медицинской академии, и от всех моих уважаемых наставников здесь и от лучших клиницистов за границей с жадностью воспринимал учение, что во всех острых и инфекционных болезнях главный враг больного есть лихорадка, и жаропонижающее лечение считалось верхом рациональности и противолихорадочные средства — главным оружием рационального врача. Давно ли? Каких-нибудь 13–15 лет назад. А что теперь говорит "наука"? Она говорит, что понижением температуры не только не сокращается ни на один день течение острой болезни, но, наоборот, замечается, скорее, замедление выздоровления, и лихорадка не рассматривается не только как враг больного, но как благодетельный процесс уравнительной реакции организма. То, что еще так недавно было так научно и рационально, теперь уже, так скоро, и ненаучно, и нерационально. Сегодня микробы считаются главным врагом больного, но недолго нам ждать: скоро и их признают, как и лихорадку, благотворным явлением и регуляторным актом природы, и антимикробное лечение будет и нерациональным, и ненаучным. Но так ли или иначе, но лекарственная терапия рациональной школы всегда терпела и впредь будет терпеть fiasco, доколе она исходит из ошибочной мысли лечить гадательную причину болезни посредством лекарства с гадательным механизмом действия. Вся научность рациональной школы при такой исходной точке заключается в том, что ежедневно рождаются новые гипотезы и теории на развалинах старых, и эти новые являются большей частью мертворожденными младенцами или выкидышами и недоносками, неспособными к жизни и развитию и уступающими свое место новым столь же недолговечным и непрочным созданиям. О безостановочном прогрессе в лекарственной терапии рациональной школы не может быть и речи1. Вторая школа, методическая, основывает свои терапевтические действия на медицинской статистике. Если на 1000 случаев известной болезни, скажем, холеры или дифтерита, при лечении способом А выздоровело 500 человек, а на 1000 случаев той же болезни при лечении способом В выздоровело 300 человек, и, наконец, на 1000 случаев той же болезни при лечении способом С выздоровело 200 человек, то способ А воспринимается как господствующий метод лечения данной болезни. Не говоря о том, что такой метод принимает в соображение лишь большинство заболеваний, упуская совершенно из виду меньшинство, и будучи слишком общим, не удовлетворяет условиям истинно научной терапии, требующей индивидуализации, или обособления, каждого данного случая, этот метод, кроме того, не допускает возможности бесконечного совершенствования, потому что каждая лишняя или новая сотня или тысяча наблюдений, прибавленная к прежним, может совершенно изменить предыдущие заключения и выдвинуть вперед лечение С или какое-либо новое другое, предпочтительное перед прежде принятым, и произвести целый переворот в практическом лечении данной болезни. Поэтому самовеличающая себя "научной" так называемая физиологическая школа не удовлетворяет первому требованию "науки" — способности бесконечного совершенствования без ущерба целости и неприкосновенности раньше признанных и установленных фактов. Посмотрим, удовлетворяет ли этому требованию гомеопатия. Вы уже видели, что гомеопатия имеет дело с законом, выражающим отношение между явлениями болезни с одной и явлениями лекарственного действия с другой стороны, но изучение обеих cерий явлений в гомеопатической школе не ставится в зависимость от каких бы то ни было теорий или гипотез, стремящихся объяснить внутреннюю сущность этих явлений. Ганеман орлиным оком усмотрел, что из твердой и точной опытной науки должны быть исключены все предположения, вымыслы и голословные мнения, и что патология и фармакология (или патогенезия) должны содержать в себе лишь то, что на тщательный и добросовестный допрос отвечает нам сама природа, а таким содержанием может и должна быть только совокупность болезненных симптомов как в естественных, так и в лекарственных болезнях. Но совокупность симптомов, как выражается сам Ганеман, обнимает "все изменения в состоянии души и тела больного, которые ощущает сам больной, видят его окружающие и наблюдает врач", поэтому под симптомами мы подразумеваем всевозможные структурные и функциональные уклонения от здорового состояния, т. е. как объективные, так и субъективные явления болезни, и, конечно, совокупность таких симптомов в обширном смысле этого слова и составляет всю болезнь, познавать которую иначе как из симптомов мы не можем. Поэтому в патологии все, что врач в состоянии наблюдать и распознать у своего больного при помощи усовершенствованных методов исследования, все это составляет для гомеопата симптомы, внешние проявления болезни, положительные результаты наблюдения, твердые и опорные факты для диагноза; все же, что позади, все физиологические теории, патологические гипотезы и глубокомысленные догадки, все это представляет изменчивый, шаткий, подвижный, неверный и сомнительный элемент знания, зависимый от течений времени, от личных взглядов и мнений, и, следовательно, не может представлять надежного основания для научной и вечно прогрессирующей терапии. Точно так же и в гомеопатической фармакологии все, что составляет реальное содержание лекарственной картины болезни, вся совокупность объективных и субъективных симптомов, производимых лекарством и распознаваемых при помощи всех усовершенствованных методов исследования, все это составляет для гомеопата твердую, положительную, несомненную и фактическую сторону действия лекарств; фармакологические же теории относительно внутреннего механизма этого действия и гадательные гипотезы относительно возможного действия в таком-то направлении на такой-то возможный, но еще не открытый нервный центр, не нужны и вредны для научной терапии, для которой все гадательное, предположительное и изменчивое не может составлять надежного основания. Гомеопатия ищет и создает чистoe лекарствоведение, т. е. свободное от всяких фикций, фантазий и сомнительных гипотез, обременяющих и обесценивающих фармакологию старой школы; лекарствоведение, представляющее лишь результат опытных фактов, замеченных на здоровом человеческом организме и выраженных простым и безыскусственным языком самой природы, а следовательно представляющее прочное и надежное основание, на котором всегда может быть построена всякая прошедшая, настоящая и будущая физиологическая или патологическая теория. ПРИМЕЧАНИЯ 1 "Врач" (22
февраля 1890 г., № 8, стр. 198, n. 278) приводит следующую выдержку из "Ланцета" (The Lancet, 22 февр.), имеющую целью показать, что "ни в одной отрасли медицины (?) увлечение несостоятельными теориями не приносило столько вреда, как в
гинекологии". |