Я познакомился с Гарри в 1980 году, он тогда приехал в летнюю школу Национального центра гомеопатии в Миллерсвилле, чтобы прочитать лекцию по истории гомеопатии. За две недели до его приезда я прочитал два тома его "Разделенного наследства", которые имелись в библиотеке центра. У меня были к нему вопросы, и я вспоминаю как он был впечатлен, узнав, что я нашел время прочесть его книги.

В следующем году между Национальным центром гомеопатии и Американским гомеопатическим фондом возникли "большие недоразумения", и лекция Гарри по истории была отменена. Я обратился к декану программы д-ру Генри Уильямсу с просьбой прочитать эту лекцию самому и получил согласие. Я собрал свои записи от прошлого года и согласовал их с третьим томом Гарри. Так начался мой путь в историю гомеопатии.

Когда я приготовил слайды презентации "Лица гомеопатии", я показал их Гарри для согласования правильности фактического материала. Не помню, о чем я завел разговор, а Гарри прервал меня: "Это правда? Удивительно! Откуда вы это взяли?" — "Из вашей книги", — ответил я.

Несколько лет назад я побывал на встрече Международного гомеопатического фонда в Сиэттле. Гарри тоже был там, хотя мы оба и не участвовали в программе. Эндрю Лэндж сделал небольшую презентацию по истории гомеопатии. Я и Гарри сидели в первом ряду. Эндрю посмотрел на нас и воскликнул: "Эй, вы оба должны сидеть в президиуме!" Мы рассмеялись, а Эндрю занервничал.

Я с нетерпением готовился к этому интервью и нахожу, что рассказ Гарри о подъеме в рядах гомеопатов в конце 1970-х годов очень искренен и поучителен. Возможно, те, кто работал в те странные времена, вспомнят об этом.

Я горжусь, что Гарри мой друг. Его вклад в гомеопатию известен всем. Я верю, что его значение (и необыкновенная личность Гарри) будут полностью поняты и оценены в будущем. Его книги по-настоящему монументальны.

Джулиан Уинстон

American Homœopath (Джулиан Уинстон и Гвинет Эванс): Вы известны благодаря вашим прекрасным книгам по гомеопатии. Как вы заинтересовались ею?

Харрис Култер: Я никогда не предполагал, что именно этим буду заниматься. Я был специалистом по России, специалистом по советской политике, и моей конечной целью было устроиться в ЦРУ (смеется). Это необычная карьера для того, кто в итоге приходит в медицину.

Когда мы с Катей поженились, она страдала тяжелой аллергией. Поэтому мы стали искать врача. Мы как раз проводили отпуск во Франции, и кто-то посоветовал нам обратиться к гомеопату. Так началось наше знакомство с гомеопатией.

Я помню этого доктора, его звали Пьер Дасонвилль, он не был уницистом, человеком одного препарата; он дал нам целую коробку лекарств — одно от кашля, одно от простуды, одно от головной боли и одно от чего-то еще, но они прекрасно действовали (смеется) и Катя была довольна. Мы вернулись в Штаты и половина аллергий прошла за пару недель. Мы не понимали, что другая половина пройдет за десять лет, но первая половина прошла очень быстро. И примерно через десять лет гомеопатического лечения она практически полностью излечилась от аллергий.

Нас удивило, что при первом посещении он сказал, что должен изучить случай и нам надо прийти на следующий день. Когда мы пришли, он сообщил, что посоветовался с известным доктором из США, Кентом, и тот одобрил курс лечения.

Уезжая из Франции, мы попросили дать нам адрес этого доктора Кента, и он ответил: "О, нет, он давно умер!" Мы тогда ничего не знали о репертории и решили, что этот человек обладает сверхъестественными способностями.

К счастью, когда мы вернулись, оказалось, что д-р Элизабет Райт-Хаббард находится совсем рядом с нами, с ней и началась наша американская гомеопатия.

Я тогда учился в Колумбийском университете и как раз заканчивал экзамены на степень доктора философии (PhD), надо было определиться с темой докторской диссертации. Я собирался писать на советские темы и начал диссертацию, но она не получалась, не было подходящего материала, что меня очень огорчало. И тогда я начал все больше думать о том, что смогу что-то сделать для гомеопатии, надо все бросить, поменять местами и написать диссертацию по гомеопатии.

Как это было воспринято?

В университете очень огорчились. Они сказали, что я не могу писать такую диссертацию, потому что не брал курса американской истории, я был только специалист по России, кафедра этого не примет. К тому времени мы с Катей переселились сюда, в Вашингтон, поскольку я пытался получить работу в федеральном правительстве. Я оказался здесь довольно неожиданно. Я отправился к д-ру Панос, она практиковала в то время в Вашингтоне. Я хотел посмотреть ее книги по гомеопатии и начать обучение. Она посоветовала мне обратиться в Национальную медицинскую библиотеку, и я спросил: "А что это такое?" Это было прекрасное новое здание, построенное год назад. До этого здесь была маленькая тесная библиотека в центре города. Теперь это прекрасное здание в Бесезде, это лучшая в мире медицинская библиотека.

Итак, я отправился туда и увидел фантастические ресурсы, которые там имелись. У них было полтора или два миллиона книг по медицине. Это была потрясающая коллекция. Поэтому я решил делать свою докторскую диссертацию здесь, в Вашингтоне, пользуясь источниками этой библиотеки.

Я вернулся в Колумбийский университет и сообщил, что собираюсь заняться этой темой, а они сказали "нет". Я сказал: "Хорошо, тогда я не буду получать докторскую степень. Я просто напишу книгу". Так я решил, что не буду получать докторскую степень. Я работал с 1963 по 1968 гг., пять лет, я подготовил огромную рукопись в 800 страниц.

Однажды я приехал в Нью Йорк и нанес визит вежливости своему декану, тот спросил меня, чем я занимаюсь. Я рассказал, что пишу книгу, а кафедра не считает ее диссертацией, поскольку она не соответствует теме. Он сказал: "Хорошо…" Тогда шел 1968 год, пик студенческих бунтов и расцвет движения "Студенты за демократическое общество". Студенты нападали на преподавателей, занимали аудитории и угрожали поджечь университеты. Декан раньше был заведующим кафедрой политических наук. И он сказал: "Хорошо, ты занимаешься исследованиями; по крайней мере ты не собираешься поджигать университет, и я попробую помочь тебе". Он позвонил заведующему кафедрой (который, вероятно, должен был прислушаться к тому, что скажет его предшественник) и заявил ему: "Я хочу, чтобы Култеру была назначена комиссия и он получил докторскую степень". Так мы сделали это. Я получил докторскую за неспонсируемую диссертацию на тему, которая никак не соответствовала тому, что я изучал в университете (смеется). Это было так необычно!

В какую книгу превратилась эта диссертация?

В третий том "Разделенного наследства". Чем дальше я писал эту книгу, тем очевиднее для меня становилось, что гомеопатия — это не то, что я думал. Изначально мне казалось, что гомеопатия — это то, что изобрел Ганеман. Но я мог видеть, что это во многом связано с тем, что происходило ранее, и что некоторые вещи произошли позже. Поэтому я довольно произвольно назвал это третьим томом, полагая, что будут два предыдущих и один последующий, но я не был в этом уверен. Затем я написал первый том, потом второй том, а гораздо позже четвертый том.

Как вы начали заниматься Россией?

Я начал изучать русский язык, когда мне было 17 лет. Я не знаю, зачем. Я общался с несколькими оккультистами, которые сказали, что в прошлой инкарнации я был русским. Можно это объяснить так или как-нибудь еще, но я не знаю точно, зачем. Ну, тогда были 1950-е годы, корейская война… Советский Союз был очень силен в мире, мы все думали о Третьей мировой войне. Я подумал, что будет полезно его изучить. Во мне нет ни капли русской крови, я чистый англо-ирландец.

Была ли ваша работа связана с русским языком?

Я подал заявку на работу в правительстве — общую работу и работу в дипломатической службе. Мне предложили три или четыре должности: в дипломатической службе (я сдал их вступительный экзамен), в Морском департаменте, в Космическом агентстве и еще в одном месте. Но я решил, что хочу быть писателем и историком и написать эти книги, вернее, эту книгу, в любом случае. Поэтому я принял важное решение не стремиться к карьере в правительстве, не соглашаться ни на одну из этих работ, поскольку это значило бы работать с девяти до пяти и нести ответственность за то или иное. Я стал работать переводчиком в Государственном департаменте, там был гораздо более свободный график, я не был сильно связан и мог найти время для диссертации. Затем, спустя два года, я нашел, что и это слишком обременительно, поэтому я уволился из департамента и стал свободным переводчиком в Вашингтоне, в основном зависящим от себя самого, чем занимаюсь и поныне. Это было даже лучше, поскольку я мог работать шесть месяцев в году. Переводы всегда хорошо оплачивались. Сейчас это приносит мне от трехсот до четырехсот долларов в день, это хорошие деньги. Если работать шесть месяцев в году, на эти деньги можно хорошо жить. Так мне удалось сочетать заработок и исследовательскую работу. Лишь однажды я получил финансовую помощь, гомеопаты дали мне 15 тысяч долларов на написание "Гомеопатической науки и современной медицины". Больше я ни от кого не получал денежной помощи.

Однажды я смотрел телевизор, показывали Ельцина, у него был переводчик. Я услышал его голос и воскликнул: "Мне знаком этот голос. О Боже! Это же Гарри!"

Да. Я был переводчиком Ельцина, когда он в первый раз посетил США, еще до того, как он стал президентом. Он тогда был частным лицом. Мы совершили приятную прогулку в горах (смеется). Этот парень не терпел никакого контроля.

Как вы получили эту работу?

Я был тогда хорошо известен. Есть четыре или пять переводчиков, считающихся лучшими, я был среди них. Мои друзья из Государственного департамента переводят президенту и дипломатам, они самые лучшие. Я не делаю этого, поскольку для президента не приглашают людей со стороны. Если меня пригласят в Государственный департамент, то лишь на незначительную работу, поскольку важную делают штатные служащие. С другой стороны, когда приезжают такие люди как Шеварднадзе, Горбачев или Солженицын, то зовут меня.

Вы, вероятно, знаете разные интересные истории о тех временах?

О да!

Можно ли их рассказывать?

Некоторые можно, некоторые нет. Я подумаю (пауза). Ну, они либо очень глупые, либо страшные (смеется). Вы не захотите разговаривать о глупых, а об ужасных лучше не надо (смеется).

Даже если я говорю по-английски, будучи из Новой Зеландии, иногда происходит странное наложение культур, когда мое слово не попадает здесь в контекст. Между английским и русским все должно быть гораздо сложнее. Вероятно, были трудности в общении.

Конечно, надо изучать культурный контекст. Есть вещи, которые не надо говорить и делать. Одна из них, которую русские не принимают, это что американцы слишком много улыбаются. У американцев всегда оскал и видны все зубы. Человек приехал, чтобы иметь дело с кипами счетов на сотни долларов, и с оскалом на лице выглядит как акула: "Привет! Я так рад вас видеть!" А русские хмурятся и удивляются: "Что происходит? Кто это? Нечего тут улыбаться. Мы не сделали дела, а лишь встретились. Так что же он улыбается?" Русские так много не улыбаются. Когда я с русскими, я делаю над собой усилие, чтобы не улыбаться. Я делаю мрачное выражение лица, если не забываюсь и не начинаю вести себя как американец. Я делаю такое мрачноватое лицо, и они мне за это доверяют. У них прекрасное чувство юмора. Они хохочут над всем, всегда смеются и иронизируют. В любой ситуации они видят юмористическую сторону. Они действительно веселые, мне очень нравится быть с ними.

Случалось ли вам переводить там?

Я перевожу там для американских групп. Я выезжаю туда на несколько недель.

Для туристических групп?

Нет, для государственных делегаций. Я работаю в области атомной энергетики. Все аспекты атомной энергии. Мы были на самих заводах и на атомных станциях. Я был в том месте, где собирают урановые стержни, берут оксид урана и лепят небольшие "оладьи" — их долго пекут и помещают в стержни, а затем стержни увозят на кораблях. Я был в Белоруссии в Институте изучения атомной энергии, я общался с поставщиками оборудования и защитной одежды. Я изучил все аспекты. Я был в центральных министерствах в Москве, где они обсуждают финансирование, я был в Венгрии, Словакии и в Украине. Теперь моя специальность — ядерная энергетика.

Как вы до этого подключились к Национальному центру и Американскому фонду?

Когда я приехал в Вашингтон в 1962 году, я знал о д-ре Панос и отправился к ней, в то время был Американский фонд гомеопатии, одна-единственная организация. Они взяли меня в совет директоров, я был единственным человеком, занимающимся гомеопатией, кто родился в двадцатом веке (смеется). Да, это так! Билл Бойсон родился в 1895, и он был самым молодым, не считая меня. Да, Мэйзи Панос родилась в 1911 году, была ближе всех ко мне по возрасту. Знаете ли вы, что ее отец сражался на гражданской войне? Это забавная история. Ему было 65 или около того, когда она родилась.

Итак, они взяли меня… Несколько лет я был в совете директоров Американского гомеопатического фонда, Ральф Пэкмен был исполнительным директором, мы вместе прекрасно работали. Потом произошел раскол Национального центра. Американский фонд финансировал Национальный центр в то время, когда Мэйзи устроила свой "дворцовый переворот". В результате этого переворота, если вы помните, выкинули всех руководителей Национального центра, и она посадила в управление целую когорту новых людей, таких как Ник Носсмен, Джордж Гесс и Дик Московиц. Я оказался среди "врагов", поскольку был с Ральфом Пэкменом. Это была очень запутанная история, но по сути это было столкновение личностей Пэкмена, который вместе с доктором Виртом Пост Бэйкером и старой гвардией спонсировали организацию, и Мэйзи, которая пришла с новыми людьми и свежими силами. Она была права, но я был со стариками. Я не допускал мысли о бунте, поэтому встал на сторону Пэкмена и фонда. И мы создали новую организацию, Американский центр гомеопатии, который прожил недолго. В любом случае, это была моя большая политическая ошибка, и я стал своего рода персоной нон грата, но я пытался втереться к ним в доверие (смеется).

Я все пропустил, поскольку пришел в 1981 году, когда все закончилось.

Это было занятно. У нас были Дик, Ник и Джордж, в основном эти трое. Те были молодыми забияками, а я был стариком-ретроградом. Я совершил большую ошибку. Мне надо было дружить с Мэйзи. Но я любил Ральфа, он столько для меня сделал. Но и Мэйзи тоже немало для меня сделала. Мэйзи и Ральф могли видеть, что я делаю больше, чем кто-либо еще, и что они и фонд должны меня поддержать. Они дали мне 15 тысяч долларов на научную книгу, а также большую моральную поддержку. Но когда они стали воевать друг с другом, мне стало трудно. Я должен был выбрать кого-то одного, и это было нелегкое решение. И я решил идти с Ральфом.

Я встречался с ним, в прошлом году я брал у него интервью.

Да, он был славный человек. Он держал нас вместе довольно долго. По-моему, случилось вот что: был очень плохой период между 1965 и примерно 1975 годами, тогда в гомеопатии ничего не происходило. Все затухало и сокращалось, медленно, но неумолимо. Приходили новые люди, но они не могли ничего сделать. У нас были эти молодые люди, и они росли и обозначали свое присутствие — Рэнди Нойштедтер, Гарви Поуэлсон и Дана Ульман в Калифорнии, они основали группу изучения гомеопатии в Беркли, но еще не имели влияния.

Ральф создал искусственную жизненную силу. У него всегда были программы, встречи, воззвания, сбор средств, но ничего не работало. Мы все время теряли деньги. Но он делал так, что все были заняты и заинтересованы (смеется). И он получал за это деньги, он так зарабатывал, и мы не можем его осуждать. Но все это было искусственным.

Но когда выдвинулись новые люди, в этом не было больше необходимости. У нас было настоящее, честное политическое движение — с Диком, Ником, Джорджем и другими. Поэтому, беря это в расчет, Ральф больше не играл важной роли. А Мэйзи интуитивно была права. Она понимала, что старую гвардию надо выбросить на помойку.

Итак, вы написали третий том…

Да. А после этого я начал первый том. Затем вышел второй том в 1977 году. А после этого я написал "Гомеопатическую науку и современную медицину".

А как же маленькая оранжевая книга, которая смотрится так, будто бы на обложке рассыпаны гранулы?

Это была первая опубликованная книга. Я написал ее в 1975 году. Затем я опубликовал "Гомеопатическую науку и современную медицину" после второго тома, который вышел в 1977 году. Затем я занялся вопросами вакцинации, в основном случайно. В моей жизни было много случайностей.

Как это произошло?

Энтони Моррис. Тони Моррис. Знакомо ли вам это имя? Он бактериолог в нашем городе. Когда я заканчивал "Гомеопатическую науку и современную медицину", я позвонил ему и спросил: "Какие новости?" Я был писателем, и меня интересовали новые темы. И Тони сказал: "В Виргинии эпидемия коклюша. Почему бы тебе не поинтересоваться этим, может, найдешь что-нибудь интересное". Если бы не было этих слов, я бы, вероятно, не написал книг о вакцинации. Я не держал никаких обид на вакцинацию. Мои дети были привиты, вернее, мой старший сын. Катя не хотела их прививать, она считала, что это опасно, а я говорил: "Не будь смешной, это безопасно". Вы знаете, женщины всегда делают из мухи слона. Я пофыркал, и мы не стали вакцинировать других детей, благодаря ее настойчивости. Я занялся этим. Так же, как и онкологией, которой я сейчас занимаюсь. Моя жизнь полна случайностей. Множество случайностей определили то, чем я занимался. Я пришел в медицину в основном потому что Катя болела, у меня не было такого намерения. Я никогда не брал курсов по физиологии или биологии, никогда не брал курсов по химии.

А по гомеопатии?

Нет, я также никогда не брал курса по гомеопатии. Хотя я многих обучил (смеется). Итак, я занялся вакцинацией потому, что Энтони Моррис позвонил мне и предложил изучить эпидемию коклюша; я занялся лечением рака, потому что Ральф Мосс позвонил мне и предложил встретиться с одним доктором в Москве. Этот загадочный тип совпадений определил ход моей жизни. Это очень и очень странно.

Книга по клиническим испытаниям очень интересна.

Я сам решил это проделать.

Однако читать ее следует совсем не тем, кто ее читает.

Мои книги требуют много времени для осмысления, при надлежащем изучении они заставляют задуматься. Но со временем, отнюдь не с первой минуты.

Итак, вы собрались писать книгу о DPT (вакцина АКДС. — Прим. перев.). Что произошло?

Это было еще одно невероятное совпадение. Я только собрался писать про коклюш… и вот я пишу о нем статью... Я собирался привести "за" и "против". Были статьи, отстаивающие одну точку зрения, были отстаивающие другую. Я обзваниваю людей, ищу источники и встречаю эту женщину, Барбару Фишер. Она говорит мне: "Ну вот, я пишу книгу про вакцинацию", а я говорю: "А я пишу статью". Мы немного поговорили по телефону. Она говорила очень грамотно, поэтому я предложил: "Давайте работать вместе". Так мы решили этим заняться. Мы никогда не встречались. Я даже не представлял, как она выглядит. Я ничего не знал о ней. И я думал, что поскольку являюсь автором пяти опубликованных книг, я буду…

Руководить?

Да… что она будет носиться по библиотекам в поисках материалов для меня. Но это не сработало (смеется). Она была решительной женщиной. И очень способной. У нее были сильные стороны там, где я был слаб. Она разбиралась в политике. Она понимала политическую подоплеку вещей и знала, как представить американской публике материал с интервью и подобными вещами. Она производила гораздо лучшее впечатление на журналистов, чем я. И она превосходно брала интервью в семьях. Она брала интервью в семьях, где ребенок пострадал от прививки DPT — вы читали книгу, там в каждой второй главе интервью с семьей, — это была полностью ее работа, я совсем этим не занимался.

Я в какой-то степени занимался научной и исторической стороной, а она — семьями. Я не был полностью начальником над всем, она не давала мне трогать свои интервью, но настаивала, чтобы я побольше высказывался об исторической стороне. Барбара очень умна, очень талантлива.

А как вы вышли на проблему преступности?

Когда мы с Барбарой писали книгу "DPT — выстрел в темноте", я видел, что некоторые области исследования ее не интересуют. Она думала, что я слишком… да… слишком сильно отклоняюсь от главной темы. Я говорил об аутоиммунных заболеваниях и об эмоциональных воздействиях неврологических заболеваний. И она считала, что я слишком далеко выхожу за рамки книги. Возможно, это так и было, книга уже насчитывала около 500 страниц, и не хватало места для того, что мы добыли. Поэтому мы решили убрать бóльшую часть этого материала и сосредоточиться на физическом воздействии прививок, а также включить социальные последствия, статистические исследования и некоторые главы о политической стороне дела. Все это мы поместили в "DPT — выстрел в темноте". Однако оставалось многое из того, что меня заинтересовало и что мы не в состоянии были включить в книгу. Хотя мы и упомянули, что вакцинация, возможно, имеет отношение к эпилепсии, гиперактивности и подобным вещам, но мы совсем не углублялись в это. Потом я решил написать вторую книгу, и я позвонил Барбаре с вопросом, готова ли она помогать. Однако она занималась какими-то личными делами, и не смогла. Поэтому я писал ее сам. Мне нравилось работать с Барбарой, мы никогда не конфликтовали, при том, что оба были сильными, волевыми и определившимися людьми. У нас все отлично получалось. По-моему, это было отличное сотрудничество.

Это прекрасная книга!

Она остается актуальной. Она переиздается. Жаль, что я не могу получить с этого больше денег. Я получаю 50 центов за каждый экземпляр. Если бы мы продавали миллион экземпляров, это было бы прекрасно, но продавать десять-двадцать тысяч за раз… сейчас дело дошло до 50 тысяч копий, так что…

Это даже не окупает затрат. Той работы, которую вы проделали.

Нет. Но вы и не можете рассчитывать на это. Не следует ожидать, что вы вернете деньги, если пишете книгу, которая, скажем так, не апеллирует к низменным и массовым инстинктам людей. Если вы пишете книгу, которая немного выше обыкновенного уровня понимания, не ждите очень больших продаж, однако вы получите огромное удовлетворение

А новая книга, четвертый том, когда вы ее начали?

Я начал ее много лет назад. Но в 1977 году я все отложил. Я взял большую пустую коробку и поставил ее около шкафа. Всякий раз, когда я видел что-либо на темы, которые я собирался обсудить в четвертом томе, я бросал это в коробку. Я боялся медицины двадцатого века. В этой медицине столько новых знаний, что я не мог понять, как этими знаниями оперировать. Я не мог изучить все, что надо, это само собой разумеется. И я не хотел выглядеть дураком. Поэтому мне захотелось понять, как со всем этим разобраться, чтобы сэкономить свое время и усилия в изучении высокотехнологичных областей медицины. Сначала я не мог понять, как это сделать. Я делал попытки в разных направлениях. Нужно выучить азы иммунологии. Я обнаружил, что фармакология не была большой проблемой. Фармакология — это просто болото. Это как средневековая теология: невозможно выучить. Достаточно просто знать, что ЭТО средневековая теология, и этого достаточно. Назови это по имени, и ему настанет конец (смеется).

У меня ушло много лет, чтобы перестать бояться решать эту проблему.

Между 1977 годом и нашими днями. Многое из того, что казалось очень непонятным, стало ясным.

Да, появляется критическое движение.

Вы отложили это в сторону, а когда в конце концов вернулись к этому, то обнаружили, что появился подход?

Это так. Работа над двумя книгами по вакцинации прояснила мое мышление в иммунологии. Затем работа над книгой по контролируемым клиническим исследованиям подсказала мне еще кое-что о теоретической структуре аллопатической медицины. К своему приятному удивлению, я обнаружил, что подход, которому я следовал с первого предложения этих четырех томов, разделяющий эмпирический и рациональный пути во взглядах на вещи, полностью применим и для двадцатого века. Мне не следовало бы удивляться этому, но я был удивлен. Я не думал, что такая удача мне улыбнется, но это случилось, и я стал относиться к двадцатому веку так же, как я относился ко всем остальным векам. И это не выглядит натянутым аргументом. Я думаю, что он развивается довольно естественно и не оставляет впечатления, что я подгоняю материал к неподходящим рамкам.

Книга читается легко. Как детектив.

Приятно слышать это от вас. Вы разборчивый читатель (смеется).

Мне кажется интересным, что исторически, всякий раз, когда вещи начинают казаться трудными для понимания, и люди начинают углубляться в проблему, они начинают соскальзывать в эмпирическую сторону, затем оглядываются и говорят: "Мы не можем туда идти!", и смещаются назад к рационалистическому методу.

Идея индивидуализации ужасна для аллопатических докторов. Они не могут этого сделать. Идея, что вы не можете лечить пациента как одного из группы, а нужно понять метод индивидуального лечения пациентов, более всего неприемлема для них. В гомеопатии именно это их раздражает. Это не принцип малых доз или подобия, а идея, что вы лечите каждого пациента отдельно и у вас должна быть методология отдельного лечения каждого пациента, именно это бесит их. Они с максимально возможной скоростью стремятся в другом направлении.

Расскажите, чем вы занимаетесь сейчас?

У меня соглашение с российским доктором Валентином Ивановичем Говалло, он известный в Москве иммунолог и врач, написавший 220 статей и 12 книг. Он продуктивный человек и прекрасный доктор, он провел несколько исследований по лечению разнообразных состояний. Он начал лечение женщин, страдающих множественными выкидышами, или спонтанными абортами. Он сообщил мне, что по непонятным ему причинам в начале 1970-х годов в клинику стало обращаться все больше женщин, неспособных доносить ребенка до срока и имевших множественные выкидыши. Он работал над этим, и пришел к заключению, что причиной невынашивания является несовместимость иммунной системы матери и плода; иммунная система матери подавляет плод и отторгает его из организма. Поэтому лечение включает в себя усиление сопротивляемости иммунной системы плода так, чтобы он мог выдержать воздействие иммунной системы матери. Он добился этого, вводя антигены, приготовленные из тканей отца, и обнаружил, что это может укреплять иммунитет плода. Здесь вы видите параллели между этим и возможным лечением рака. Этим способом он вылечил 600 женщин с 91% успеха.

Затем он перешел к лечению рака. Однако вместо того чтобы думать об этом как о реакции мать против плода, следует рассматривать теперь реакцию хозяина против опухоли. И вместо того чтобы усиливать иммунную систему плода, доктор теперь пытается подорвать иммунитет опухоли. Однако, в сущности, это та же самая техника анализа и терапевтическая процедура. Теперь он использует плацентарные экстракты, взятые после рождения или кесарева сечения. Он берет эти экстракты и вводит их больным раком, это вызывает очень сильную реакцию, похожую на гомеопатическую реакцию, вероятно, даже сильнее. Она приводит к очень сильной лихорадке у пациента, а затем во многих случаях опухоль, вероятно, рассасывается. Не во всех случаях, но в достаточных для того чтобы он считал, что "взял верный след".

Поэтому я собираюсь привезти это лечение в США и добиться его признания здесь как метода лечения рака. Я думаю, что эта работа вычеркнет еще десяток лет из моей жизни (смеется).

Я нашел д-ра Говалло через Ральфа Мосса, издателя журнала "Хроники рака" и автора книги "Синдром рака и индустрия рака". Это превосходные исторические исследования по неортодоксальному лечению рака.

Звучит увлекательно.

Я с нетерпением этого жду. Это похоже на еще одну битву, но это для меня не проблема. Спокойная жизнь делает меня раздражительным (смеется). Движение и борьба продолжаются, именно так и должно быть.

Это либо другой проект, либо игра?

Да, это так. Один из моих детей сказал: "Папа, почему бы тебе вместо этого не наклеить у себя дома обои?" (смеется). Я считаю, что он, возможно, прав. Но я сначала разберусь с раком, а затем наклею обои (смеется).

Хочу задать вам личный вопрос. Поскольку я практикую как гомеопат, мне интересно знать, насколько вы используете гомеопатию в лечении себя или других?

О, полностью. Я не лечу других людей, но я использую гомеопатию исключительно для себя. Это не относится к вышеописанному плацентарному лечению, я впервые признал что-то не относящееся к гомеопатии. Но по сути оно очень "гомеопатическое", поскольку следует закону исцеления. Д-р Говалло говорит, что индивидуализирует лечение. В этом лечении есть аспекты, в которые я не вник. Он более тщательно, чем я рассказывал, ставит диагноз, но лечение всегда одинаковое — плацентарный экстракт. Он даже не использует его разновидности, всегда одно и то же. В этом смысле, это, конечно, не индивидуализация, но факт остается фактом, он следует закону исцеления.

Вы долго занимались гомеопатией и были знакомы с некоторыми известными людьми прошлого поколения. Каковы ваши впечатления от них? Например, Элизабет Райт-Хаббард, вы знали ее?

Ну, д-р Хаббард была, скажем так, трагической фигурой. Ей не повезло с мужем и это, похоже, было для нее причиной страшного горя. Ее муж был не человеком интеллекта, а настоящим профессиональным атлетом. Он не знал и ничего не хотел знать о гомеопатии. Единственное, что у них было общего, это то, что они вместе играли в бридж и много пили. И, конечно, у них были дети. Она производила большое впечатление как женщина и как гомеопат. Очень уверенная в себе и с прекрасным инстинктом доминирования в любой ситуации. Мы были хорошими друзьями. Несколько раз мы с Катей проводили уикэнд в их доме. Она приезжала к нам домой на обед, что было необычно, поскольку она редко выезжала, приехала с мужем. Мы были довольно близкими друзьями с д-ром Хаббард. Не думаю, что кто-то из ее пациентов был ближе к ней, чем мы.

Она обучала д-ра Джеймса Стефенсона. Джим был ужасным неврастеником, невротическим персонажем, он провел пять лет в немецком плену. В 18 или 19 лет он летал на бомбардировщике и был сбит. Это сделало его ужасным мизантропом — он всех ненавидел. Он ненавидел своих пациентов (смеется). А также он был трагической фигурой. Я считаю, что он был хорошим доктором, но пациенты покидали его. Он был груб с женщинами.

К сожалению, я никогда с ним не встречался.

Он умер в 60 лет от скоротечного рака. Был такой д-р Билл Бойсон, это был великий человек, он вел постдипломный курс Национального центра. Он был полон веселья. Это был прекрасный человек, но при этом ужасно неорганизованный гомеопат. Я не думаю, что он хоть раз в жизни заглядывал в реперторий Кента. У него были только любимые книги по этому или по другому вопросу. Он был прекрасным семейным доктором и гомеопатом. Был еще д-р Аллен Сазерленд из Братлборо, штат Вермонт, который вел школу после Бойсона. Это был приятный, но безвольный человек. Он даже медицину мало практиковал. Он проводил шоковую терапию в сумасшедшем доме, такая была у него работа. А в летнее время он учил гомеопатии, он был прекрасным оратором. Но эти люди жили в плохие времена. Если ты практиковал гомеопатию, то считался вне системы. А эти ребята были весьма консервативны, им не хотелось слыть шарлатанами. Я очень любил Уильяма Григгса. Он умер в возрасте около ста лет. Я познакомился с ним, когда ему было 96. Он был активным и напористым. А также очень веселым. Я также был знаком с Берике — Гартом, он не произвел такого впечатления, как Григгс.

Наверное, как д-р Рэй Сидел, который направил меня на этот путь.

Да. Во многом как Сидел, я видел его два раза. Там была целая компания стариканов, о Боже, имена многих я уже стал забывать, они были еще из докентианских времен, совсем допотопные.

Есть еще много людей, помнящих этих старых практиков. Я разговаривал с Майком Сомерсоном, у которого были пациенты, прошедшие через многих старых докторов в Огайо, затем попавших к Мэйзи, а когда та отошла от дел, они стали лечиться у Майка. Они переживают своих гомеопатов.

Ну да. Из всей этой когорты Мэйзи наиболее интересна. Она была все время молода и полна жизненных сил. Мы все многим обязаны ей. И она пронесла гомеопатию через тяжелые времена со значительными потерями для себя.

Видели ли вы д-ра Джулию Грин?

Да. Я дважды видел д-ра Грин. Она держалась отчужденно и неприязненно. Я так и не поговорил с ней.

Все говорят, что она была миниатюрной женщиной.

Она мне показалась очень большой. Но это должно было быть психологическое впечатление. У нее был брат, как же его звали… Артур Б. Грин. Он был…

Скрягой?

Да, но он тоже был не слишком умным (улыбается). Он был удручен, поскольку "Лэймен спикс" (ежемесячное издание Американского фонда гомеопатии/Национального центра гомеопатии) которое он издавал, плохо продавалось. Он все делал один, и подлинной задачей "Лэймен спикс" было обеспечение дохода Артура Грина. А мы каждый год теряли столько же подписчиков, сколько добавлялось новых. Мы получали пятьдесят новых и теряли пятьдесят старых. Поэтому у нас было около четырехсот членов Американского фонда гомеопатии, а затем Национального центра, каждый год. Артур однажды созвал собрание и сказал: "Я хочу, чтобы вы ходили, стучались во все двери и продавали подписку на 'Лэймен спикс'". Он хотел, чтобы мы охватили Вашингтон и основные центральные районы. Представляете, какого рода успех бы нас ждал? Ральф давал работу как раз для таких людей. Он делал их счастливыми и занятыми, пока они в конце концов не умирали и не дали молодым возможность преуспеть и занять их места.

А как насчет продажи книг Американского фонда гомеопатии?

Да, было ужасно продавать все эти книги из Национального центра. Старые доктора умирали, их библиотеки посылались в Американский фонд гомеопатии, а д-р Джулия Грин держала книги у себя в подвале. После ее смерти в 1963 году я смог разобрать их и отделить дубликаты. Затем Ральф (Пэкмен) складывал дубликаты в своем погребе в Филадельфии год за годом, и мы старались сохранить их. Никто не хотел их покупать, гомеопатия никого не интересовала. Мы держали их десять лет. В конце концов, мы распродали их по доллару за штуку. Если бы мы подержали их еще пять лет, образовался бы целый рынок. Ральф заботился о них, но в итоге он сказал, что возникли проблемы со страховкой, и он больше не может их держать. Поэтому мы распродали их.

Все ассоциируют вас с гомеопатией, но вы гораздо шире. Гомеопатия — лишь точка приложения, а вы на самом деле ищете более широкого взгляда на вещи.

Погрузившись в тему, я пришел к заключению, что гомеопатия — это просто аватара, символ XIX и XX веков, или персонификация эмпирического способа мышления. Именно это меня интересует.

Я люблю гомеопатию, потому что это эмпиризм в фармакологии, но и в акупунктуре он тоже есть. В обоих случаях мышление одно и то же. Я очень ценю хиропрактов, потому что они являются воплощением еще одного эмпирического способа мышления. В моей книге есть глава о хиропрактах и классической остеопатии. Натуропаты иногда путаются, но и они стараются быть эмпиричными. Натуропаты пытаются сделать много дел за раз, это проблема, и они знают об этом. Но это эмпиризм, который меня интересует, как и все аспекты эмпирического мышления.

Ну, если вы изучаете все это так долго, какие перспективы теперь вы видите у гомеопатии?

Я считаю, что в общем эти вещи цикличны. Гомеопатия вошла в 1826 году, и первый цикл длился с 1826 до, примерно, считаю, 1905—1910 годов. Итак, прошло 85 лет. Затем второй цикл длился с 1910 до 1970-е годы, гомеопатия была в упадке, а примерно в 1968 или 1970 годах покинула свой угол. Это был примерно 60-летний цикл. История немного ускоряется. Первый цикл был 85 лет, следующий спад 60 лет. Я бы предположил, что следующий цикл подъема гомеопатии продлится около пятидесяти лет, начиная с 1970 года. Таким образом, у нас будет подъем до 2020 года, а затем цикл вновь сменится. Эти циклы определяются многими факторами, которые нам неподвластны (смеется).

Существует одна положительная вещь — это компьютеризация гомеопатии, которая проделала черную работу, эту ужасную трудоемкую работу поиска подобнейшего в Материи медике. На самом деле это началось с репертория Кента, но произошло уже в конце цикла. Если бы Кент выполнил эту работу лет на тридцать раньше, она могла бы продлить цикл.

Несомненно, ближайшие тридцать лет принесут нам много интересного!