Д-р Карл Боянус-ст. (Москва) |
![]() |
Гомеопатия в России.
|
— 110 —положительно, что буду сам пользовать сына своего гомеопатически теми же средствами, которые
спасли его с год тому назад, и припустил только по убеждению г. Колышко две пиявки к горлу
дитяти. Aconit, потом Spongia tosta и наконец Hepar sulph. исцелили его совершенно. Уже после
пpиeмa первых двух средств не было сильного приступа, и ребенок оставался веселым и спокойным,
только хрипота особенного рода, изменение голоса и по временам свист продолжались несколько дней.
После первого приемa Spongiae был ночью один только приступ или припадок, чем болезнь и
прекратилась, а постепенного уменьшения и облегчения припадков, с возрастающими между ними
промежутками, как это бывает при обыкновенном лечении крупа, здесь не было вовсе. Болезнь
пресеклась, остановилась, не достигнув высшей степени и не исполнив обычного течения своего. Кому
угодно или кто по совести может, пусть приписывает все это пиявкам или, пожалуй, случаю,
случайности, природе. Я изложил дело в таком виде, как оно было, и более с той целью, чтобы показать
вам личное мое убеждение и веру в гомеопатию, чтобы устранить возгласы, подобные тому, который
недавно сделан был каким-то остряком в "Северной пчеле". Он восклицает: "Укажите мне
гомеопата, который бы пользовал детей своих в опасных болезнях гомеопатически, и я
поверю!" — 111 —замечательное, и осмелюсь спросить: если болезнь эта, обыкновенно довольно скучная, упорная и
продолжительная, если она прекращается каждый раз в течении немногих часов от одного ничтожного
приема, то неужели тот, кто испытает это десять, двадцать раз сряду, будет прямо глядеть вам в
глаза, не смигнет и скажет: "Это случай; болезнь и двадцать раз может пройти сама собой". И
неужели такой человек заслуживает в глазах ваших больше доверия, нежели тот, кто при явлении этом
усомнится, призадумается и наконец рассудит, что природа не может же обманывать нас таким образом
каждый раз, при каждом новом опыте? Иначе не было бы никакой нужды лечиться. К чему же пиявки и
мушки, и летучие мази, и несносные для больного полосканья, при коих болезнь тянется нередко две,
три недели и наконец все-таки частенько переходит в нагноение? К чему это все, если природа
исцеляет и сама собой каждый раз в течении нескольких часов при одном недействительном
гомеопатическом приеме? Если так, то не лучше ли потешать эту упрямую природу, как тешат любимого
баловня в семье, дать, рассмеявшись на странные причуды ее, прием вздорного, пустого, но совестно
изготовленного средства, и избавить больного от тягостной, несносной болезни, которая не дает ни
говорить, ни глотать по целым дням и неделям. — 112 —Данию, Северную Америку, посмотрите списки гомеопатов, остановитесь на каждом имени, известном в ученом мире, и спросите себя: "И этот лжет или блуждает?" И вы устанете, господа, а может статься и покраснеете невольно, и призадумаетесь. Взгляните на каталоги бездны гомеопатических книг, журналов, газет, и дайте сами себе отчет: возможное ли, сбыточное ли дело, чтоб все это было соткано из обмана, плутовства и заблуждений? Не забудьте, что у гомеопатов теории еще нет, а есть одна только практика, опыт; что много, и с году на год более, врачей переходит от старого учения к новому, но не слыхать что-то о переходах обратных: кто испытал однажды и убедился, того сбить с пути и воротить трудно! Мы привели только те места из письма Даля к кн. Одоевскому, которые относятся прямо к факту признания им гомеопатии, но кроме этих мест, есть еще другие, не менее любопытные, в которых Даль высказывает взгляд свой на гомеопатию, удивляется недоверию к ней врачей и возможности споров о новом учении. Все это, по мнению нашему, настолько важно, что мы ни на минуту не допускаем сомнения в необходимости сообщить читателям мысли его об этом предмете, заимствуя их как из письма к кн. Одоевскому, так и из статьи Даля "Верующие и неверующие". Мы обязаны это сделать и по другой причине — из глубокого уважения к памяти такого человека, каков был Даль, а он желал, чтобы исповедь его была известна свету, о чем он заявляет в первых же строках письма своего к кн. Одоевскому. Вы хотели знать, любезный друг, — говорит он, — каким образом я убедился в
действительности гомеопатической медицины и признал, вопреки прежнего мнения моего, основательность
этой школы; охотно расскажу вам это во всей подробности; напечатайте, если хотите, письмо мое; я
обязан отчетом этим и свету, по крайней мере тем, которые читали то, что писал я прежде против
гомеопатии. — 113 —могут быть опровергаемы одной школой как безусловно ложные, между тем как другая школа признает
их видимой, неоспоримой истиной? Это, согласитесь, более нежели странно и непонятно, это
непростительно. Чему верить в науке, если и самый опыт не может служить руководителем нашим, если
нет пробного оселка ни на что, между тем как здравый смысл, рассудок нам говорит, что дело подлежит
опыту, чувствам и что один только опыт и чувства эти могут решить недоумения? Неужели мне слепо
верить словам и не добиваться до того, чтобы ощущать вещь и дело пальцами, славами, ухом, если дело
это подлежит поверке чувств моих? Неужели ссылаться всегда только на то, что говорили и испытали
другие, а самому сидеть сложа руки? Извините и не осудите: я знаю, что вы вовсе не этого мнения, но
самое дело навело меня невольно на этот вопрос — дело, о котором ученье и неученые целой
Европы спорят уже более четверти века, а воля ваша, ларчик отпирается очень просто — стоит
только приняться за дело и испытать его самому. Опыт, несомненный и неоспоримый опыт, решит спор, и
непростительно, непонятно, непостижимо, как можно спорить и торговаться о явлении, которое подлежит
нашим чувствам. В особенности это обязанность каждого добросовестного и благомыслящего врача.
Тридцатилетнему практику, заслуженному ветерану, можно сказать, не уронив достоинства своего: "Я уже стар, век свой отжил и меня на новую науку не станет; я держусь того, что знаю, чем
успевал 30 лет, — пусть дети мои принимаются за указку, это их обязанность". — 114 —где обязанность каждого честного врача исследовать и убедиться опытом — ложь ли это или
правда? Дело слишком важно, господа, его нельзя оставить без внимания; люди ждут развязки от нас и
имеют полное право требовать ее. А мы дразним друг друга, ссоримся и миримся, принимаем или
отвергаем то или другое учение, признаём и превозносим то, с которым сблизили нас случай и
обстоятельства, презираем другое, отвечаем любопытным: "Это вздор, вымысел или обман", а
между тем вопрошающий нисколько не удовлетворен, потому что он слышит с другой стороны почти то же,
и слышит еще об опытах, подтвержденных и засвидетельствованных людьми, заслуживающими ничуть не
меньше доверия, как и самодовольные отразители; слышит и видит, что люди, которым мы до времени и
причины вовсе не вправе отказать в доверенности, называют нас жалкими коновалами, а свое учение
превозносят как небывалое, единственное в своем роде открытие! Помилуйте, господа, кому же верить?
О, если вы не испытали этого сами, то вы не знаете, как тяжело и грустно избирать больному и
приближенным его между этими двумя крайностями: два умных, искусных и обожаемых в своем кругу врача
не могут сойтись для обоюдного совещания у изголовья умирающего, потому что они друг друга не
ценят, не понимают, а называют каждый один другого невеждой или обманщиком! Не грустно ли это? А
чья вина? — тех, которые упорно и настойчиво уклоняются от опыта. Почти все гомеопаты были
некогда аллопатами, учились по крайней мере гиппократовой медицине, но ни один аллопат не был
гомеопатом. — 115 —случай решить. В чем именно состоит главнейший, основной вопрос? |