— 116 —

свое на новом, доселе неизвестном явлении природы, которое и заслуживает в этом случае полного нашего внимания. Следует ли тогда предпочесть учение Ганемана старому испытанному учению Гиппократа и последователей его? — это вовсе иной, и здесь, по крайней мере на первый случай, посторонний вопрос. Если гомеопат и аллопат сойдутся только до того, что будут взаимно доверять друг другу, если не станут называть себя взаимно обманщиками, невеждами, тогда пусть каждый из них следует тому учению, которое по убеждению его преимущественнее другого, так точно, как и ныне очень нередко врачи одной и той же аллопатической школы дают в одной и той же болезни различные средства, каждый в той уверенности, что достигнул своим путем одной и той же цели. Но тогда уже они, гомеопат и аллопат, не станут бесчестить звания своего, не будут называть друг друга пройдохами, гаерами, обманщиками, а подадут один другому руку братской помощи и каждому воздастся свое. Итак, если решим положительно, заключается ли в гомеопатических приемах какая-либо лекарственная сила или нет, то этим самым решим несомненно и судьбу этого учения, определим, быть ли ему или не быть. Если мне скажут на это, что гомеопатическое учение, принятое в строгом значении слова, то есть пользование помощью сходно действующих (с болезнью) снадобий может быть допущено и независимо от бесконечно малых приемов, то я буду отвечать, что это вовсе иное и здесь некоторым образом постороннее дело, и самый cтpoгий аллопат действует, может статься, в этом смысле иногда гомеопатически. Я говорю только о действительности средств, изготовленных принятым у гомеопатов способом, и говорю, что сущность спора относится только до этих бесконечно малых приемов.

Странно и непостижимо, каким образом вовсе ложное учение, основанное на обмане, могло бы распространиться в такой степени, как распространилось ныне учение Ганемана! Непостижимо, как тысячи, миллионы людей, всех званий и сословий, а в этом числе и люди образованные, ученые, не одна чернь, могли бы утверждать положительно и с совершенной уверенностью, что испытали на себе силу и влияние средства, если бы сила эта была мнимая, вовсе не существующая! Согласитесь, что это было бы явление крайне странное и вовсе неутешительное. Чему верить, к кому и к чему иметь доверие, если ложь и обман, в соединении с ошибками и заблуждением, являются перед нами с этим

— 117 —

медным лбом, со всеми признаками и приметами правды, со всеми законными доказательствами на неопровержимую истину? Мне скажут: "Да мало ли суеверий разлилось в народе, и народ верует в них слепо, упорно; разве это доказательство их истины?"

На это я отвечу, что здесь уже речь идет вовсе не о толпе, не о черни; образованные, умные, здравомыслящие, ученые люди сотнями, тысячами признают основательность ганеманова учения, причем все-таки прошу заметить, что учение это не раскол, на котором фанатики легко могут блуждать, и не толк философический, нет, это дело осязаемое, познаваемое пятью чувствами. Если же мы, не исследовав дела, не доказав ничего, назовем людей этих поголовно шутами и чудаками, обманщиками и обманутыми, то согласитесь, что они имеют полное право отвечать нам тем же, и дело опять кончится одной перебранкой и вперед не подвинется ни на шаг.

Сверх того, позвольте мне заметить еще мимоходом: почти все народные поверья имеют некоторым основанием истину; иногда, правда, довольно трудно доискаться корня и начала, так поверья эти искажены и переиначены, но искра истины таится в них почти всегда. Так, например, я не призадумаюсь высказать перед вами и перед целым светом, что всеобщее суеверие о сглажении, о порче от глаза — не сказка, не басня, а быль, явление, основанное на естественных законах природы. Не распространяясь об этом, скажу только во избежание недоумений, что поверье это ныне по безусловной всеобщности своей обратилось в смешную сказку, но не подлежит сомнению, что есть люди, коих магнетическая сила глаз сильно влияет на человека слабейшего и в особенности на ребенка. Поэтому, возвратившись к гомеопатии нашей, скажем положительно, что здесь позволено благоразумному, добросовестному, благомыслящему человеку только сомневаться; дело по себе весьма невероятно, а изнасиловать убеждение свое, верить вопреки убеждению невозможно. Итак, сомневаться, доколе неоспоримое доказательство нас не убедит, а неоспоримое доказательство — это и есть собственный опыт под руководством хорошего гомеопатического врача.

Рассказав затем о пребывании своем в университете и о сомнениях, которые там волновали его относительно действительности гомеопатических доз, о полном разочаровании своем при знакомстве с гомеопатическими врачами, о встрече с Зейдлицем, которому дал слово осмеять гомеопатию, и наконец об испытаниях

— 118 —

над собой действия древесного угля в Оренбурге, он спрашивает кн. Одоевского:

Теперь я осмелюсь спросить, что мне оставалось делать, верить ли или не верить, когда я многократно испытал на себе самом и на других действие дециллионных долей; держаться ли теории умозрения, которое говорило мне тогда и говорит теперь, что все это вздор и быть не может, или верить опыту, тому ощущению, которое напоминало мне ежеминутно о перемене, происшедшей в состоянии здоровья моего? Прикажете ли, несмотря на все личные для меня невыгоды, признаться откровенно, что верю, неохотно, принужденно, но верю поневоле, или нагло запираться и подымать по прежнему дело на смех, вопреки совести и собственного убеждения?

Я знаю по опыту, что нелегко отступиться от слова, за которое по крайнему разумению и убеждению стоял горой; нелегко принять и отстаивать другое, которое сам называл доселе исчадием сумасбродства и обмана. Насмешки, толки, пересуды — все это может устрашить и застращать даже и честного, благомыслящего человека.

На тебя будут указывать как на какого-то переметчика; немногие тебя поймут, немногие из немногих поверят чистоте твоих действий и намерений; станут искать скрытых причин и пружин, побудивших тебя отщепиться, отложиться — словом, я сам вижу, что гораздо выгоднее, спокойнее и безопаснее было бы остаться при старом мнении своем, предоставить спор ретивым охотникам, притаиться в тиши и отдать дело на власть судьб.

Выслушав исповедь Даля, не усомнившегося во имя правды публично сознать свое заблуждение, кто не отдаст чести его гражданскому мужеству и не признает за ним права на общее уважение его соотечественников?

В статье "Верующие и неверующие" Даль говорит:

Капля камень долбит; гомеопатия исподволь пробилась во все слои общества и равнодушных к ней или ничьих найдется немного — одни за, другие против. Желательно бы сохранить и в этом важном деле, как во всех делах человеческих, разумное, трезвое суждение и устранить участие сердца, страстей:

¹ Письмо к кн. Одоевскому

— 119 —

легкими против печенки не сговоришь. Разум — свет, сердце — теплота, но потемки.

Верующие нередко впадают в крайность и верят сами или в горячности своей заверяют других, будто гомеопатия исцеляет всякий недуг как сказочное искомое зелье Средних веков. Заступники вредят этим общему делу, потому что такое бахвальство изобличить нетрудно, а сделав это, противники наши трубят победу не над похвальбой, неосторожно высказанной, а над всем учением. Тут, конечно, нет ничего общего, но не всякому досужно и сподручно вникать в дело до дна, и решая спор по частному вопросу, многие готовы верить, что решили и сущность дела, коей вовсе не касались.

Итак, посоветуем самым ретивым заступникам этого учения не выходить из границ самой строгой истины: гомеопатия у постели хворого ни в чем не уступит старшей сестре своей и всегда может подать по крайней мере равную с ней помощь; одного этого было бы уже довольно для предпочтения нашего способа, но мы прибавим к этому смело, что есть случаи, может быть нечастые, но они есть, когда гомеопатия делает гораздо более этого: она приносит изумительную помощь там, где аллопатия бессильна. Независимо от этого, гомеопатическое лечение обеспечивает нас от отравы ртутью, йодом, наперстянкой (Digitalis) и проч., никогда не заставляет больного одолевать последствия действий снадобий, а потому наши больные раньше встают с постели и скорее выхаживаются. Возьмите отчет Петербургской гомеопатической больницы, подписанный ординаторами обоих половин, гомеопатической и аллопатической¹, разочтите кругом за все годы число дней на каждого больного, и вы легко в этом убедитесь.

Расскажу один, очень близкий мне случай, где гомеопатия сделала более, чем можно было рассудительным образом ожидать от всякого и иного лечения.

Тут Даль приводит рассказ, уже переданный нами, о помощи, оказанной гомеопатом Лессингом оренбургскому полицеймейстеру Соколову.

Перейдем к неверующим, — говорит Даль. — Их можно разделить на три главные части: на добросовестных, на пустобаев и на упорных. К первым принадлежат все ученые и образованные отрицатели с оконченным и порешенным научным

¹ Читатель найдет сведения об этой больнице ниже.

— 120 —

взглядом. Повторяя за Гамлетом: "Много, друг, такого на свете, чего мы с тобой и во сне не видывали", они, однако же, не применяют изречения этого к делу, потому что привычка заставляет их понимать и принимать все явления в том виде, в каком они подходят под школярную законность. Но этот разряд отрицателей, если только не присоединится к третьему, не прочь от опытов и убеждения; узнав дело ближе, они уже не спорят против очевидности, хотя и не всегда решаются оглашать свои верования. Общее мнение сильно; сколько бедствий видим мы, например, от поединков, от этой невольной уступки общественному мнению о чести и беcчестьи, и много ли найдете людей, которые бы решились идти прямо и открыто наперекор этому мирскому потоку, обычаю?

Разряд такальщиков самый обширный; есть между ними, не во гневе будь сказано, варахушки, есть и настоящие попугаи, но большей частью это добрые и даже рассудительные люди, которые, однако, не привыкли к самостоятельным убеждениям и в этом деле придерживаются мнения своего доктора. А доктор этот — благодетель всей семьи их, и говорит, что гомеопатия — надувательство, что крупинками можно шутить там, где дело терпит и природа свое возьмет, а в болезни важной, где помощь необходима, гомеопатия — убийца. Как же ему не верить?

И вот мы подошли к третьему разряду, к упорным отрицателям, к неверующим по долгу, по обязанности, по отношениям своим к науке, к ремеслу или званию, к обществу и к себе самим. Ученые, не вникнув в дело, видят в науке нашей противоречие с установленными ими законами и потому не хотят ее знать. Эти люди забыли, что все законы их образовались как выводы из явлений и что, следовательно, нельзя брать явлений этих на выбор, нельзя выбирать одно подходящее; надо отыскивать и принимать все явления, стремись к истине, а не к школярству, и основывать законы свои, т. е. общие выводы и правила, на том, что и как есть, а не на том, чего бы хотелось. Эти люди сами себя ставят в тупик, а потому бывают раздражительны, гневны. Они полагают, что отринутое и не признанное их обществом явление убито навсегда и что его нет. Так, одна из первых в мире академий, Парижская, постановила, что животного магнетизма нет. На этом протоколе своем она покоится, и кто же тут в дураках?

Неверующие по ремеслу, званию, упорнее всех. У этих людей

— 121 —

первое убежище — брань. "Ты сердишься, стало быть, ты не прав", — сказал один из древних мудрецов, а здесь подавно можно бы сказать: "Ты бранишься, стало быть, виноват". Доводы этих господ недальние, остроты пообношены, брань пóшла, но смирный человек отойдет в сторону, а им только этого и нужно. С этими людьми толковать нельзя; им убеждаться нельзя, они убеждений не хотят и потому-то зажимают всякому рот бранью, остротами об отраве моря каплей или крупинкой, об исписании целого листа цифрами для выкладки доли грана на один прием и проч. Чтобы верить чему-нибудь, дóлжно наперед убедиться, то есть путем рассудка или чувствами познать, что это так, верно, истинно; это убеждение, сначала внешнее, усваивается человеком и переходит внутрь, приобщаясь его духу навсегда; оно может отрешиться от него только вследствие новых убеждений в ошибочности первого. Из этого ясно, что для убеждения наперед всего самое чистое и ничем не смущаемое хотение дознать истину, а коль скоро этого нет, то и помощи нет, и никакие толки и пересуды не помогут¹.

Так защищал Даль новое учение, когда убежденный собственным опытом познал истину его. Пример его добросовестности и честного отношения к спорному вопросу навсегда останется живым укором тем, которые идут в этом деле противоположным путем.

В 1841 году брат В. А. Перовского Лев Алексеевич, бывший в то время товарищем министра уделов и министром внутренних дел, уговорил Даля перейти к нему на службу в Петербург. Занимая в течении восьми лет при министре место правителя его канцелярии, Даль, как передают современники, был правой рукой Перовского. Такое положение дало ему возможность оказать делу гомеопатии существенную услугу: он не только убедил самого Перовского в пользе гомеопатического метода, но и склонил к открытию при С.-Петербургской больнице чернорабочих особого отделения в 50 кроватей для лечения больных исключительно гомеопатическим способом, а для лучшего сравнения этого лечения с аллопатическим открыть для 50 больных другое, параллельное отделение, аллопатическое. Прием больных в то и другое был безвыборный, очередной, по мере поступления их в больницу. Оба отделения были поставлены под

¹ "Журн. гом. леч." 1801 г., статья Даля "Верующие и неверующие", стр. 216 и далее.

 Стр. 110–115     Стр. 122–127