— 152 —

предполагал доставить доступ в общество и неврачам, которые в качестве почетных членов и соревнователей могли содействовать oбpaзoванию капитала пожертвованиями и обязательными срочными взносами. В 1858 году по инициативе Дерикера было подано министру внутренних дел Ланскому прошениe, подписанное 50 лицами, a вместе с тем был представлен и проект устава гомеопатического общества. Просителями было отказано. Отказ министра мотивировался тем, что

гомеопатический способ лечения только терпим, но научно не исследован, и что специальное ученое общество не имеет права допускать в свою среду посторонних лиц,

а потому он, министр, находит, что для дозволения учредить общество врачей-гомеопатов необходимо, чтобы врачи, подписавшие прошение, доказали бы действительность гомеопатического лечения и преимущество его перед общепринятой терапией. Доказательство это может быть достигнуто прениями врачей-гомеопатов с членами комитета, избранного Медицинским советом, по особо составленной для этой цели программе.

Решениe это было подписано министром внутренних дел Ланским и директором Медицинского департамента Министерства внутренних дел Отсолихом¹.

Казалось бы, чего лучше? Противники гомеопатии заявляют о своем желании убедиться в действительности ее терапии, стоит только добросовестно приступить к опытам. К такому заключению приводит всякого здравомыслящего человека первая часть ответа министра или, лучше сказать, представителей административной медицинской власти. Но тот же здравомыслящий человек, сообразив, какие предлагаются гомеопатам средства для оправдания их учения, увидит, что предложение им сделанное ничто иное, как фарисейская уловка, заранее расчитанная на то, чтобы не только соглашениe, но и самую попытку к нему сделать невозможной. В самом деле: об опыте, при помощи которого только и возможна поверка гомеопатического лечения, не говорится ни слова, а говорится о прениях, да еще по какой-то программе, которую обещают составить без участия гомеопатов. Само собой разумеется, что такое безрассудное предложение было оставлено ими без внимания, но так как находившиеся в Петербурге врачи-гомеопаты чувствовали потребность в ближайшем общении между собой, чтобы иметь возможность в живой беседе обмениваться

¹ "Zeitschrift für homöopathische Klinik". Bd. 7. pag. 148.

— 153 —

мнениями, касавшимися предмета, их интересовавшего, то они, благодаря обязательному предложению Ф. К. Флеминга, стали время от времени собираться для совещаний у него в доме, а в гомеопатической аптеке, по его же предложению, принимать приходящих больных. Таким образом, хотя и неоффициально, было положено начало будущему Обществу врачей-гомеопатов и амбулаторной лечебнице, долженствовавшей предшествовать учреждению постоянной больницы. Душой всего дела был Дерикер, а ближайшим сотрудником его Флеминг. Труднее было осуществить мысль об издании журнала, так как по значительности издержек он мог издаваться только на средства Общества, но и это дело уладилось благодаря Флемингу, который, несмотря на риск предприятия, в виду общей пользы решился принять все издержки по изданию на свой счет. После долгих и усиленных стараний разрешение на издание было дано, и с 1861 г. начал выходить ежемесячно "Журнал гомеопатического лечения". Ответственным редактором был доктор Б. Б. Геринг, но все дело велось опять-таки Дерикером, который не имел еще тогда научной медицинской степени, не мог открыто принять на себя редакцию. Первая книжка журнала открылась превосходнейшей вступительной статьей "Чего мы хотим и для кого издаем журнал". Эта статья profession de foi редакции; вместе с тем, она выясняет цель, содержание и направление журнала, а потому для незнакомых с этим изданием мы считаем нелишним привести ее в подлиннике.

Мы хотим — виноваты, мы желали бы, — говорит Дерикер, — ускорить признаниe за гомеопатией до сих пор еще оспариваемого права гражданства в науке, что, по нашему убеждению, принесет большую пользу человечеству. Пора этого признания, конечно, рано или поздно должна же наступить: за это ручается не только полувековое существование и постоянно возрастающее распространение ганеманова учения во всех частях света, но и очевидное его влияние на старую медицину, прямое и косвенное, сознаваемое и несознаваемое. С тех пор, как Ганеман указал настоящий способ исследования лекарств, факультеты тоже занялись этим вопросом и теперь уже в один голос требуют знания физиологических действий каждого лекарства. Чрезвычайно строгая (в начале) гомеопатическая диета повела многих аллопатов к заключению, что несомненно доказанные гомеопатические излечения следует приписывать единственно самоцелительной силе природы;

— 154 —

новая аллопатическая школа, физиологическая, почти совершенно отвергает все лекарства, ограничиваясь при лечении большей частью одними диететическими средствами. Кровь отцеживается уже не так обильно; многиe аллопаты уже давно всеми средствами науки стараются доказать, что кровопролитие, прежде столь неизбежнoe, не только бесполезно, но даже вредно. Врачи вообще стали человеколюбивее и сострадательнее, геройские потрясающие средства, прижигания, моксы и т. д., придуманные как будто нарочно для истязания больных, расточаются уже не так щедро, как бывало. Указание на вред oт больших приемов и требованиe гомеопатов давать простые несмешанные лекарства незаметно повело и аллопатов давать лекарства в малых количествах и в менее смешанном виде; в этом может удостоверить всякого один взгляд на бóльшую часть нынешних аллопатических рецептов, не говоря уже о том, что в этих рецептах мы на каждом шагу встречаемся с старыми приятелями (Асоn., Nux vom., Bell., Pulsat. и т. д.), которые нечаянно забрели в чужой лагерь, где были прежде вовсе неизвестны. Наконец, довольно часто случается читать о новых "открытиях" удивительно целительных специфических средств, давно прописанных в гомеопатической фармакологии. Все это доказывает, что гомеопатия необходимо должна тем временем вступить в свои права, а между тем с одной стороны, несмотря на ежедневные заимствования, в большинстве врачей предубеждение против гомеопатии еще очень сильно, с другой — начинают все чаще и чаще появляться такие новые приверженцы гомеопатии, которые, следуя очень похвальному правилу нe клясться словами учителя, — не веровать слепо в авторитеты, рассуждать самостоятельно, думать своим умом — уже слишком зашибают через край, не дознавшись хорошенько, в чем дело, не только становятся гомеопатами понаслышке, но даже прямо приступают к ней со своими самородными идеями и с тем, чтобы усовершенствовать и преобразовать ее, дать ей новое направление. Таких новых гомеопатов, никогда не читавших Ганемана, мы знаем много. Они разводятся у нас в особенности со времени Мандта и его мнимо-новой атомистической системы, оторванной в виде "клочка медвежьего ушка" от того же зверя. Мандт по крайней мере знал, что откуда брал. Учено-литературная добросовестность — другой вопрос, а в незнании его упрекнуть нельзя. Но он прошел, и Бог с ним — след его недолго останется заметен. Мы здесь имеем в виду в особенности

— 155 —

тех новых гомеопатов, которые даже и на Мандта непохожи, потому что не видали еще источника, из которого черпают свою мудрость.

Предубеждение большинства врачей против гомеопатии, конечно, вредит, задерживая правильное развитие науки и лишая массу общества возможности пользоваться ее приобретениями. Но еще больший вред угрожает со стороны полузнания и искажения истины самонадеянным невежеством.

Скептицизм в науке вещь преполезная. Серьезный ученый, осторожно и недоверчиво приступающей к рассмотрению всякого нового факта и нового открытия, избегающий всякого увлечения и самообольщения, заслуживает глубокого уважения. Такой скептицизм составляет самую сильную пружину, двигающую науку по прямому пути и в то же время удерживающую ее в пределах положительного и рационального. Он служит к охранению науки от наплыва незрелых, невыработанных идей и недостаточно исследованных фактов. Он в особенности должен быть свойствен академиям, факультетам и ученым обществам, по преимуществу предназначенным к тому, чтобы, разрабатывая, сохранять науку. Отсюда привязанность к преданиям и утвержденным авторитетам, отсюда вообще консервативный дух этих корпораций и трудность, медленность, с какими у них принимаются новые идеи и новые открытия. Академии должны быть такими, иначе науке грозило бы распадение от слишком легко развивающейся страсти к нововведениям и от слишком бойких наездов тщеславных мечтателей. Всякий, у кого в голове зашевелилась своя непереваренная фантазия, явился бы с претензией на титул преобразователя, и наука вконец запуталась бы в противоречиях. Очевидно, что осмотрительность, осторожность и недоверчивость необходимы для пользы самой науки. Если недоверчивость порождает предубеждение, иногда довольно сильное и вредящее успеху хорошей идеи и действительно полезному открытию, как это, к сожалению, не раз уже случалось в истории науки, то оно объясняется неизбежным влиянием различных весьма естественных человеческих страстей. На первом плане здесь эгоизм, самолюбие, самосохранение, пристрастие к своим личным издавна уже усвоенным понятиям, а затем даже личные положения, личные отношения и разные тоже человеческие страсти помельче. В числе этих второстепенных мелких есть и одна крупная... страсть-не страсть, а тоже общечеловеческое,

— 156 —

и притом весьма консервативного характера. Это, с позволения сказать, лень. Она защищается чуть ли не отчаяннее всех прочих. И чем круче поворот, которым угрожает новая идея, чем радикальнее предстоящее преобразование, тем сильнее, разумеется, разжигаются страсти и тем упорнее сопротивление.

Такое сопротивление выпало на долю гомеопатии именно потому, что она захватила известную отрасль науки под самые корни. Если бы толчoк был не так силен, ему легче поддались бы. Если бы втиралась исподоволь, она давно бы может быть втерлась. Но кто знает, сколько бы обрывков пришлось тогда оставить на пути, а ей ради собственной и общей пользы нельзя было подвергаться такому риску, следовало прежде всего сохранить свою целость. Очень может быть, что занимай Ганеман до своего открытия какую-нибудь видную кафедру или кресло в академии, его идеи при поддержке приятелей-собратов имели бы более легкий доступ в святилище. Но тогда неизбежны были бы и разные уступки, которыми вообще на свете добывается всякий быстрый успех, и едва ли гомеопатия тогда была бы здоровее. Напротив, упорное сопротивление было ей полезно: она развилась самостоятельнее и созрела в борьбе.

Не раз Ганеману при жизни и по смерти были сделаны более или менее язвительные упреки за то, что он пустил свою идею в народ, выразив ее живым общепонятным и всякому доступным словом, и тем "профанировал" науку, вместо того, чтобы, как приличествовало истому жрецу Эскулапа, принести жертву на алтарь науки сообразно древним преданиям, писать на языке мертвом и печатать в журналах неудобочитаемых, под эпиграфом "Odi рrofanum vulgus et arceo". Упреки не совершенно справедливые: первое свое сочинение о гомеопатии Ганеман написал на латинском языке¹, но скоро догадался, что этим путем совершенно новая живая мысль слишком медленно, а может быть, и вовсе не проникнет куда для общей пользы нужно. Он предвидел, что с одной стороны, учение его не уцелеет от уступок, которые потребуются, с другой — необходимо не только убедить и склонить в свою пользу врачей, но приготовить и массу публики к перевороту в понятиях о врачебных средствах. Оказалось, что публика, несмотря на двадцативековую

¹ Fragmenta de viribus medicamentorum positivis sive in sano corpore humano observatis. P. I. II. Lipsiae, 1805.

— 157 —

привычку, развитую под влиянием внушений, оказалась менее предубежденной в пользу древних преданий, и не имея достаточных поводов охранять их, скорее и легче ученых усвоила ясную и общепонятную новую истину, в которой увидела свою пользу. Переворот идей вдруг сделался популярным, стал развиваться преимущественно через посредство профанов и тем еще усилил сопротивление факультетов. Мы уже заметили, чем все это было полезно. Истина, усвоенная массой, уже не может быть ни затеряна, ни заглушена, как это было прежде, когда она пробивалась противoположным путем, начиная с тесного круга ученых по ремеслу. Не говоря уже о вскользь промелькнувших заметках врачей разных времен о гомеопатическом свойстве лекарств, ни о пропущенном без внимания мнении самого Иппократа на этот счет, вспомним только об участи, постигшей парацельсов специфизм. Парацельс может почитаться предшественником Ганемана, но он был забыт, прославлен обманщиком и шарлатаном на три столетия именно потому, что масса профанов ничего положительного не знала об его идеях, и посвященным легко было, сообразно своим видам и страстям, не уразумевши, исказить и затереть их.

Следовательно, для пользы общей так нужно, так хорошо было, что гомеопатия прошла именно этим новым, а не старым путем науки. Притом дух времени подвел еще одно весьма важное обстоятельство: понятие о науке вообще очень изменилось против старого, средневекового. Наука для науки отвергнута. Она из замкнутого неприступного святилища вышла в народ и оценивается уже по мере своего служения общей пользе. Она сама старается сделаться популярной, общедоступной, и для этого принуждена была, отбросив свои прежние условия и полутаинственные формы, заговорить общепонятным языком. Нынче ни для кого уже не подлежит сомнению, что наука только тогда достигает истинной своей цели, становится полезной, когда умеет быть общепонятной. Впрочем, это понятие принадлежит не исключительно новому времени. В нем скорее выражается возврат к древности. Вот, например, что говорит Иппократ: "Желающий рассуждать о врачебном искусстве должен в особенности стараться говорить вещи понятные простым людям, потому что рассуждения и изыскания врача имеют предметом болезни, которыми может страдать всякий"¹.

¹ Hippocrate, De l'ancienne médecine. 2. Œuvres, competes, ed. Littré, t. I, p. 537.

 Стр. 146–151     Стр. 158–164