Проф. Ингрид Кёстнер (Германия), Марина Сорокина (Россия) |
||
Николай Габрилович и российское
|
||
Природа, 2008, 11, стр. 89–95 |
Сорокина Марина
Юрьевна— кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Архива РАН, зав. отделом
истории российской эмиграции Дома русского зарубежья им. Александра Солженицына.
Кёстнер Ингрид —
доктор философии, профессор Института истории медицины и естествознания Карла Зюдхоффа медицинского факультета
Лейпцигского университета, исследователь русско-немецких связей в медицине.
Впервые опубликовано: Zur Biographie des russischen Homöopathen Dr. med. Nikolaj Evgen'evich Gabrilovich (1865 bis 1941) anhand des Gabrilovich-Nachlasses // Staatlichen Archiv der Russischen Föderation // Albrecht H.; Frühwald M. (Hgg.): Jahrbuch der Karl und Veronica Carstens-Stiftung 13 (2006). Essen, 2007. Институциональная и персональная история гомеопатии в Российской Империи / СССР / Российской Федерации в XIX–XX веках до сих пор остается малоизученной страницей истории медицины. Нам уже приходилось писать, что одной из причин этого является то, что в российских государственных архивах сохранилось весьма ограниченное число источников1, позволяющих научно документировать процесс становления и развития гомеопатии в России. В то же время даже имеющиеся архивные документы минимально используются исследователями. До сих пор история российской гомеопатии реконструировалась на основе преимущественно устных свидетельств и опубликованных источников — прежде всего профессиональной периодической печати, которая по понятным причинам фиксировала в основном достигнутые результаты, оставляя в стороне процесс их достижения. Тем больший интерес представляют для историков медицины личные архивы российских врачей-гомеопатов, сохранившие немало бесценных документов, характеризующих деятельность не только конкретного специалиста, но и развитие всей дисциплины в целом2. Личный архивный фонд одного из лидеров российской гомеопатии, вице-президента Международной Гомеопатической лиги, доктора медицины Николая Евгеньевича Габриловича (1865—1941) представляет собой уникальное по полноте документов собрание материалов по истории гомеопатии в России за советский и дореволюционный периоды. Помимо авторских научных работ и биографических документов, этот архив аккумулирует все наиболее значимые документы по истории Санкт-Петербургского Общества врачей-гомеопатов: полные комплекты подлинных протоколов заседаний Общества и его Совета за 1868—1918 гг., Комитета лечебницы и аптеки Общества за 1873—1893 гг., подлинные отчеты правления Общества за 1895—1917 гг. и списки членов Общества за дореволюционный период. В архиве Габриловича сохранились документы общественных объединений гомеопатов и их лечебниц за советское время (1918–1938) — Всероссийского, Ленинградского и Московского обществ врачей-гомеопатов, а также обширная переписка и докладные записки самого Н. Е. Габриловича, адресованные высшим советским государственным и медицинским руководителям и свидетельствующие о борьбе автора и его коллег за сохранение легального статуса гомеопатии в СССР (среди них письма председателю правительства СССР Вячеславу Молотову (1890—1986), наркому СССР Анастасу Микояну (1895—1978), академикам Николаю Бурденко (1876—1946), Леону Орбели (1882—1958), Николаю Зелинскому (1861—1953), врачу Дмитрию Плетневу (1872—1941), и др.). Кроме того, в собрании Н. Е. Габриловича отложились уникальные документы, свидетельствующие о непрерывавшихся международных контактах российских гомеопатов в 1920—30-е годы и их влиянии на развитие гомеопатии внутри СССР, а также истории болезней пациентов Н. Е. Габриловича дореволюционного и советского периодов. Даже этот небольшой перечень основных категорий документов архива Н. Е. Габриловича показывает, какие обширные возможности представляет это собрание для выявления новых фактических и уточнения введенных ранее в научный оборот данных по истории российской гомеопатии3. Роль Николая Евгеньевича Габриловича в истории российской гомеопатии, несомненно, заслуживает монографического исследования. Со дня его кончины (27 мая 1941) прошло уже более шестидесяти лет, однако, несмотря на безусловный авторитет Габриловича для многих поколений российских гомеопатов, персонально в СССР о нем почти не писали. Только в недолгий период послесталинской "оттепели" признательные коллеги и ученики неоднократно проводили вечера памяти Габриловича (1961, 1965). С изменением политического строя в России после 1991 его имя вновь стало активно появляться в публикациях по истории гомеопатии, но лишь в перечислениях корифеев прошлого. Только в 2004 г., в связи со 140-летием со дня рождения Н. Е. Габриловича, на Украине появилась статья А. Котока, персонально посвященная выдающемуся врачу4.
В настоящей статье на основе документов из архива Н. Е. Габриловича мы приведем новые данные о том биографическом и историко-культурном контекстах, в которых происходило становление и развитие Габриловича-медика, а также коснемся его усилий по консолидации атомизированного после революций 1917 года российского гомеопатического сообщества и адаптации гомеопатии и гомеопатов в новой системе советского здравоохранения. Николай Евгеньевич Габрилович принадлежал к еврейскому роду потомственных медиков, истоки которого лежали на западе — в той части Литвы, которая после раздела Польши в 1795 г. оказалась под властью Российской Империи. Как и многие литовские евреи, стремившиеся максимально адаптироваться к новой социальной и политической среде, семья Габриловичей, жившая в Ковенской губернии (ныне Каунас в Литве) в начале XIX века, приняла православие, что позволило им воспользоваться всеми правами граждан Империи, и старшие сыновья отправились учиться в Петербург, в знаменитую Медико-хирургическую академию (МХА)5. Родной брат отца Н. Е. Габриловича — Густав Осипович (Иосифович) окончил МХА со званием провизора. Он занимался здесь в химической лаборатории выдающегося химика Николая Зинина (1812—1880) и в дальнейшем стал магистром фармации (диссертация "О действии едкого кали на касторовое масло". СПб., 1866), владельцем крупных аптек сначала в Ковно и Минске, а затем в Петербурге и Москве6. Отец Н. Е. Габриловича — Евгений Осипович (Иосифович) (1835—1918) окончил МХА в 1860 г. и специализировался по гинекологии и акушерству. В 1864 г. он был назначен городовым врачом в небольшой литовский городок Поневеж (ныне Паневежис в Литве), где 15/27 февраля 1865 г. у него родился сын Николай. В 1871 г. семья переехала в Петербург и здесь, согласно семейному преданию, произошло знакомство старшего Габриловича с гомеопатией в 1881 г.7 Возможности новой терапии настолько привлекли его, что в 1883 он отправился слушать лекции в Будапештский королевский университет, где единственную в то время в Европе гомеопатическую кафедру занимал профессор Т. Бакоди (Bakody; 1825—1911), а затем стажировался в клиниках Берлина. Вернувшись в Россию, Е. О. Габрилович вступил в Санкт-Петербургское Общество врачей-гомеопатов и вскоре стал бессменным и активнейшим членом его правления на многие годы8. Николай Габрилович, закончив 3-ю классическую гимназию в Петербурге9, пошел по стопам отца и в 1884 г. поступил в Военно-медицинскую академию, которую окончил со званием лекаря в 1890 г.10 Областью его специализации стала офтальмология. Поначалу карьера молодого врача складывалась вполне традиционно и благополучно: уже в 1891—1892 гг. он исполнял обязанности ассистента директора одной из лучших российских офтальмологических клиник — клиники глазных болезней профессора Германа Андреевича Донберга (1852—1900) в Клиническом институте Великой княгини Елены Павловны. Одновременно в 1892–1894 гг. Габрилович работал в недавно открытом Институте экспериментальной медицины, основанном принцем Александром Петровичем Ольденбургским (1844—1932) и состоявшим под покровительством, и в 1893 г. защитил там докторскую диссертацию "К вопросу об анатомической натуре стекловидного тела (на основании данных ранней эмбриологии глаза)". Одним из оппонентов Габриловича на защите был молодой, но уже тогда подававший большие надежды профессор ВМА по кафедре глазных болезней Леонид Георгиевич Беллярминов (1859—1930), знакомство с которым сыграло важную роль в становлении Габриловича как врача. Еще летом 1892 г. Габрилович был командирован Медицинским департаментом МВД на холерную эпидемию в Астраханскую и Оренбургскую губернии11, где имел возможность на практике применить рекомендации незадолго до того изданной книги его отца "Холера, ее происхождение, причины и лечение" (1-е изд. — СПб., 1890). После этой экспедиции, уже в 1893 г., он был приглашен ординатором холерного и женского барака по внутренним болезням в Петербургский Рождественский барачный лазарет. Здесь же он одновременно ассистировал Л. Г. Беллярминову12, который был автором проекта "летучих окулистических отрядов", рассылавшихся по всей России с целью оказания офтальмологической помощи незащищенным слоям населения в самых удаленных от столиц городах и селах. Два года подряд, в 1894 и в 1895 гг., Николай Габрилович возглавлял такие отряды соответственно в Могилевской и Тобольской губерниях13. В 1897 г. он становится членом-сотрудником состоявшего под Августейшим покровительством Государыни Императрицы Марии Федоровны (1847—1928) Попечительства о слепых Императрицы Марии Александровны (1824–1880), созданного благодаря неутомимой деятельности известного просветителя Константина Карловича Грота (1815—1897). Изучив за первые семь лет пребывания на врачебном поприще почти всю структуру российской системы медицинской помощи, от элитных клиник до "летучих отрядов" и холерных бараков, проехав с запада на восток почти всю Россию, Николай Габрилович прошел серьезную и суровую школу практической медицины и испытал глубокое разочарование как в российской социальной действительности, так и в результатах лечения больных методами традиционной медицины. В 1894 г. он вступил в Санкт-Петербургское общество врачей-гомеопатов, и с 1895 г. вся его жизнь была связана уже с гомеопатией. Сводные сестры Н. Е. Габриловича также посвятили свою жизнь медицине. Софья пошла по стопам отца и практиковала как врач-гинеколог в Петербурге; после революции 1917 г. она эмигрировала во Францию, где и скончалась в 1927 г. Ольга (р. 1879) стала первой русской женщиной, после защиты диссертации получившей степень магистра фармации14. Для ее школьного образования отец избрал знаменитую Анненшуле — петербургскую гимназию Св. Анны, учрежденную еще в 1722 г. сподвижником Петра I Я. В. Брюсом, где преподавание велось на немецком языке. Ориентация Габриловичей на передовую немецкую медицину сказалась и в том, что Ольга свой первый практический курс по фармацевтике прошла в аптеке при Александровской мужской больнице, учрежденной гражданами Германской империи в 1884 г., где от медицинского персонала требовалось знание трех языков: в обязательном порядке немецкого и русского, и на выбор английского, шведского или финского. Сдав в дальнейшем экзамен на звание провизора в Военно-медицинской академии, она в 1902—1903 гг. работала ассистентом на кафедре фармацевтической химии Женского медицинского института, которую возглавлял тогда еще приват-доцент ВМА, а с 1919 г. первый ректор Петроградского химико-фармацевтического института Александр Семенович Гинзберг (1870—1937). В 1904 г. О. Е. Габрилович сдала экзамен на звание магистра фармации в Московском университете, и 21 декабря 1906 г. защитила при Военно-медицинской академии магистерскую диссертацию15, посвященную причинам ядовитости так называемого "пьяного хлеба" (Ährenkrankheit, Gerste (Fusarium). Распространившийся в северных губерниях России в начале ХХ в. "пьяный хлеб", то есть хлеб, изготовленный из зерна, зараженного грибком Fusarium graminearum, вызывал острое отравление, напоминавшее алкогольное опьянение. В процессе исследования, проводившегося по заказу северных земств, весьма страдавших от последствий употребления опасного продукта, Ольге Габрилович удалось найти легкий и дешевый способ обезвреживания "пьяного хлеба", что имело значительный общественный резонанс16. После кончины отца в 1918 г., вместе с сестрой Софьей и матерью Ольга Габрилович эмигрировала во Францию, где продолжала работать в знаменитом Институте Пастера под руководством выдающегося микробиолога Александра Михайловича Безредки (1870—1940)17. Не менее любопытна фигура сводного брата Н. Е. Габриловича — Леонида Евгеньевича Габриловича (поэтический псевдоним Галич) (1878—1953) — поэта, публициста и философа. Как и сестры, он окончил гимназию Св. Анны, а в 1899 г. — Петербургский университет по физико-математическому факультету, и некоторое время состоял ассистентом по кафедре гистологии и эмбриологии в далеком сибирском Томском университете. В эти годы он симпатизировал российским политическим радикалам, и в 1905 г. даже заведовал отделом в первой легальной большевистской газете "Новая жизнь". Однако после революции 1905 г. его политические взгляды все более эволюционировали в сторону конституционных демократов, а философское призвание перевешивало образование натуралиста. Сдав магистерский экзамен, в 1909—1914 гг. Леонид Габрилович преподавал на кафедре философии Петербургского университета в качестве приват-доцента. В эти годы главная область его интересов — проблема истины и теория познания. Одновременно он много печатается в общественно-политической, литературной и театральной прессе и быстро становится одним из самых известных публицистов. После победы большевиков в 1917 г. Леонид Габрилович эмигрирует в Германию, а в 1921 г. уезжает в Париж. После прихода к власти нацистов он перебирается в США18, где уже давно жил его двоюродный брат, выдающийся пианист и дирижер Осип Соломонович Габрилович (Gabrilowitsch, Gabrilovich) (1878—1936). Женатый на дочери знаменитого американского писателя Марка Твена, Саре Клеменс19, Осип Габрилович с 1918 по 1935 гг. возглавлял Детройтский симфонический оркестр и деятельно помогал бедствовавшим в Европе и России родственникам. Этот беглый обзор семейной среды Н. Е. Габриловича хорошо показывает, что он принадлежал к тому поколению российской интеллигенции, которое, с одной стороны, было разнообразно и богато талантливо, а с другой, идеалы и устремления которого были тесно связаны с идеей социального преобразования России на основе своей профессиональной практической деятельности. Возможно, именно поэтому сегодня имя Николая Евгеньевича Габриловича ассоциируется прежде всего с той огромной работой по воссозданию профессионального сообщества российских гомеопатов, которую он проводил в 20-е годы, после тяжелейших социальных катаклизмов, потрясших Россию. За годы революций и гражданской войны и без того небольшое российское гомеопатическое сообщество понесло значительные потери20. Врачи гибли от голода, холода, болезней, вооруженного насилия и экспроприаций; выжившие стремились эмигрировать. По данным Н. Е. Габриловича, к 1923 г. в Петрограде оставалось всего 7 врачей-гомеопатов, в Москве — до 20-и, семеро в Харькове, по одному — в Киеве и Одессе; "Других мы не знаем", — писал Габрилович Л. Е. Бразолю21. По три гомеопатические аптеки продолжали свою работу в Петрограде и Москве; в Киеве, Одессе и Харькове — всего по одной. Прекратили свою деятельность региональные гомеопатические общества, существовавшие до 1917 г. "Мы старались оставаться в тени и не напоминать о себе… Мы должны были не напоминать о себе до того момента, когда поймут, что мы все-таки нужны…" — так определял Н. Е. Габрилович тактику выживания многих российских специалистов в эти годы22. Веских оснований для того, чтобы на время как бы исчезнуть из публичной жизни, у гомеопатов было предостаточно. Задолго до большевиков, еще весной 1917 г., когда после Февральской революции к власти пришла новая демократическая власть — Временное правительство, детище докторов Павла Васильевича Соловьева (1854—1911) и Льва Евгеньевича Бразоля (1854—1927) — гомеопатическая больница в память Александра II, с землей и капиталами была реквизирована и передана Петроградскому Женскому медицинскому институту. 17/4 июня 1917 г. 63-летний Бразоль писал Н. Е. Габриловичу из Киева: "Это известие меня расстроило и потрясло больше, чем все личные мои потери и лишения. Неужели такая лютая несправедливость войдет в силу и осуществится на самом деле? Не могу этому верить"23. Лев Бразоль, по личным причинам уехавший весной 1917 г. в Киев, быстро и в полной мере ощутил на себе все тяготы революционных перемен власти. "Мы переходим от одного бедствия к другому, — писал он Габриловичу. — Украинцы, большевики, массовые расстрелы, опять украинцы, немцы, колоссальный взрыв, разрушивший целую часть города, огромный пожар, уничтоживший третью часть Подола с дровяными и лесопильными запасами, мельницы и пр., все возрастающая дороговизна"24. Уже 3 июля 1917 г. он отправил письмо Габриловичу, в котором предлагал поговорить "по душам". Бразоль предупреждал Габриловича, что собирается "ликвидировать всю свою движимость и отряхнуть от Петрограда прах своих ног", "прекратить свою практику и уйти в какой-нибудь тихий приют для отдыха страдающей души". В этом письме, своего рода завещании, он просил Габриловича возглавить оба петроградских гомеопатических общества — врачей-гомеопатов и последователей гомеопатии, а также настоятельно рекомендовал их слияние. Впрочем, опасаясь "помех", Бразоль просил Габриловича никому не сообщать о его планах25 . Опасения старого гомеопата в полной мере оправдались. Как известно, в апреле 1918 г. большевики окончательно закрепили реквизицию гомеопатической больницы, передав ее здание и оборудование Государственному рентгенологическому и радиологическому институту. Банковский сейф, в котором Л. Е. Бразоль оставил свои рукописи, черновики и библиографические материалы, был конфискован. Его многолетний соратник по Петербургскому Обществу врачей-гомеопатов, отец Н. Е. Габриловича Евгений Осипович, скончался в конце 1918 г., а сам Николай Евгеньевич был вынужден снова работать глазным врачом в различных мелких больницах. Впрочем, в первые послереволюционные годы трудное положение гомеопатов —и врачей, и фармацевтов — преимущественно определялось общим тяжелым состоянием разрушенной страны, а не гонениями специально на гомеопатическое сообщество. Впервые после прихода к власти большевиков вопрос "О гомеопатическом методе лечения" был поднят на заседании Коллегии Наркомата здравоохранения (НКЗ) РСФСР 21 сентября 1918 г. В духе эпохи глобальных преобразований было признано необходимым "вырешить всесторонне" вопрос о допустимости гомеопатического лечения, для чего созвать съезд из представителей ученых — фармакологов, химиков, врачей разных специальностей и т. п.26 Из глухого протокола не ясно, кто персонально инициировал и что именно послужило причиной обсуждения вопроса о гомеопатии на этом заседании. В условиях всеобщей разрухи принятые решения, конечно, не имели продолжения, однако через год, 16 сентября 1919 г., Коллегия НКЗдрава вернулась к изучению положения гомеопатии и поручила фармацевтическому отделу наркомата заняться вопросом о возможности существования гомеопатических аптек ввиду того, что декрет о национализации обычных аптек в свое время их не коснулся27. "Особость" положения фармацевтов-гомеопатов очевидно проступала сквозь неопределенность их юридического статуса и за веским для власти суждением фармацевтический отдел 17 апреля 1920 г. предпочел обратился в главный научный орган наркомата — Ученый медицинский совет (УМС), возглавлявшийся известным бактериологом Львом Александровичем Тарасевичем (1868—1927)28. В результате бурного обсуждения, в котором приняли участие крупнейшие медики России — хирург, профессор Московского университета Федор Александрович Рейн (1866—1925), бактериолог, директор Санитарно-гигиенического института Петр Николаевич Диатроптов (1859—1934), директор Института акушерства Александр Николаевич Рахманов (1861—1925), директор Московского фармакологического института Станислав Иосифович Чирвинский (1849—1923), было принято весьма своеобразное решение. Оно гласило: "Гомеопатические аптеки не должны иметь места во врачебно-санитарном строе страны, а потому не подлежат национализации, и государственные учреждения не имеют основания поддерживать их или так или иначе субсидировать. Однако, не разделяя учения гомеопатов, УМС не берет на себя права запрещать хотя бы не разделяемого течения мысли, почему и не считает возможным высказаться за закрытие гомеопатических аптек"29. Таким образом УМС, мнение которого на государственном уровне в эти годы было решающим для развития тех или иных медицинских дисциплин и направлений, фактически дал зеленый свет восстановлению гомеопатии. В то же время после введения большевиками в 1922 г. новой экономической политики, способствовавшей значительному оживлению экономической и культурной жизни страны, все более становилось ясно, что и специалистам необходимо искать свое место в новых реалиях теперь уже "советской" жизни. Парадоксальным образом негативные последствия социальных катаклизмов способствовали вынужденной консолидации гомеопатического сообщества и создавали предпосылки для его профессионального объединения, которого так трудно было достичь в недавнем прошлом30. В архиве Н. Е. Габриловича, который всегда был сторонником единения российских гомеопатов, сохранился ряд интересных документов, раскрывающих первые шаги восстановления гомеопатического сообщества в СССР. Одним из таких документов является протокол первого после 1917 совместного собрания представителей петроградских31 и московских врачей-гомеопатов — учредителей нового Российского Ганемановского общества врачей. Это событие, которое могло сыграть выдающуюся роль в истории российской гомеопатии ХХ века, произошло в июле 1923 г. в Москве, на Петровке, 19, в помещении Центральной гомеопатической аптеки (бывшей аптеки Форбрихера)32. Формальным поводом для июльской встречи послужило издание новых законодательных актов, регламентировавших возникновение, оформление и деятельность обществ и союзов. Первый из них — постановление ВЦИК и СНК РСФСР "О порядке утверждения и регистрации обществ и союзов, не преследующих цели извлечения прибыли, и о порядке надзора за ними" был принят еще 3 августа 1922 г. и определил, что ни одно общество в СССР не может начинать свою деятельность без регистрации в Наркомате внутренних дел (НКВД) РСФСР и предоставления ему своего устава и списка членов33. Советское законодательное давление придало давно вынашиваемой идее об объединении врачей-гомеопатов в единое профессиональное общество вполне реальную форму. На первую встречу коллег по цеху приехали уполномоченные от Петроградского общества врачей-гомеопатов доктора медицины Н. Е. Габрилович и П. Е. Викторов, врачи Е. М. Хроновская-Власова, З. Л. Головач и фармацевт А. А. Сцитник. Московских гомеопатов представляли доктор медицины Д. П. Соколов и Е. Э. Эппле, а также врачи В. Т. Довебов, В. В. Постников, Г. Ф. Вагнер, Д. С. Трифановский, Ю. В. Климов и фармацевт П. О. Охоцинский. Председательствующим собрания единогласно был избран Н. Е. Габрилович, а секретарем Ю. В. Климов. На повестке дня стоял лишь один вопрос: "О возбуждении перед Народным Комиссариатом Внутренних Дел ходатайства об утверждении Устава Российского Ганемановского общества врачей-гомеотерапевтов". Коллеги решили передать заранее разработанный Устав на рассмотрение НКВД, а на переговоры с этим ведомством уполномочили московских гомеопатов — Д. П. Соколова и Е. Э. Эппле. Параллельно гомеопаты стремились максимально упрочить свои позиции и в Наркомате здравоохранения, глава которого, нарком Николай Александрович Семашко (1874—1949), врач-выпускник Казанского университета и бывший политический эмигрант, много лет проведший в Европе, был весьма позитивно настроен по отношению к "нетрадиционной" медицине. 13 августа 1923 г. Ю. В. Климов сообщил Габриловичу, что был у Семашко и "принципиально решили вопрос на том, что если Медицинский Совет согласится на дачу нам полной свободы и агитации, то со стороны правительства препятствий не будет". По словам Климова, от имени московских гомеопатов он написал заявление в УМС с просьбой рассмотреть вопрос о развитии гомеопатии на его заседании в присутствии самих врачей-гомеопатов. Это письмо должно было достичь УМС при содействии профессора Шервинского, с которым Д. П. Соколов поддерживал тесные связи. "Что из этого выйдет, не знаю, — констатировал Климов. — Но в успех верю и теперь только важна поддержка вас — петроградцев, от коих тоже необходимо подобное же требование"34. Петроградские гомеопаты в лице Н. Е. Габриловича также предприняли серьезные усилия по расширению своего влияния в Наркомздраве РСФСР. В связи с очередным проектом по закрытию гомеопатических аптек Габриловичу удалось добиться выступления со специальным докладом о гомеопатии на заседании научно-фармацевтической комиссии Наркомата под председательством И. И. Левенштейна 18 апреля 1924 г.35 в присутствии более чем 60-и врачей и профессоров, среди которых был и выдающийся фармаколог, член-корреспондент Российской Академии наук Николай Павлович Кравков (1865—1924). Присутствие и выступление Кравкова на этом заседании сыграло важную роль в поддержке гомеопатов. Заведующий кафедрой фармакологии Военно-медицинской академии, Кравков был очень авторитетной и значимой фигурой, как в медицинском сообществе, так и в партийно-государственных кругах. В послереволюционные он активно занимался проблемой "оживления тканей умерших"36 (напомним, что лидер большевиков В. И. Ленин скончался незадолго до описываемых событий, 21 января 1924 г.) и всемерно поддерживался властью. При обсуждении доклада Габриловича Кравков заявил, что считает основателя гомеопатии С. Ганемана великим человеком и подтверждает своими опытами его положение о действенности веществ в минимальных количествах. Положение "similia similus curantur", продолжал ученый, это возможный в некоторых случаях ключ к отысканию подходящих средств, однако экспериментально оно еще не доказано. О терапевтическом значении метода Ганемана, не имея личного опыта, Кравков предпочел не высказываться, но подтвердил, что знает много случаев, где врачи-гомеопаты получали заметный терапевтический эффект37. Всего через несколько дней после этого заседания, 24 апреля 1924 г. Н. П. Кравков скончается от инсульта, но общественный резонанс от его выступления позволил в очередной раз спасти гомеопатические аптеки, а в 30-е годы при защите гомеопатии от нападков воинствующих марксистов Николай Габрилович будет всегда прибегать к авторитету Кравкова как сторонника развития гомеопатии. Наконец, в начальной истории "советской"38 гомеопатии 1924 год ознаменовался еще одним важным событием. 13 июня 1924 г. Ученый медицинский совет НКЗ РСФСР провел заседание по обсуждению доклада комиссии медицинского образования наркомата под названием "Какая медицина нам нужна — алло или гомео"39. Поводом для доклада послужило заявление "гражданина" Эммануила Георгиевича Гипари (1865 — не позднее 1938) из Краснодара, незадолго до этого выпустившего небольшую брошюру под аналогичным названием, в которой он призывал к широкому распространению гомеопатического метода лечения и гомеопатического образования. Гипари, приехавший из Одессы в Краснодар в 1922 г., не имел диплома врача, но по его собственному заявлению, в течение 40 лет занимался гомеопатической практикой. Действительно, еще в 1904 г. в Одессе он издал весьма любопытные "Мысли гомеопата-неврача о 'Записках врача' г. Вересаева"40, а в Краснодаре часто выступал с лекциями, страстно пропагандируя гомеопатию как удобный и доступный метод лечения. Его усилиями в июне 1927 г. было создано Кубанское Ганемановское общество последователей гомеопатии, в которое за короткое время вступило около 800 человек41. Мнения гомеопатов о книге Гипари и ее авторе полярно разделились. С. Ф. Струбчевский сообщал Габриловичу, что Гипари — "старый уже человек, идейный коммунист и производит впечатление психопата, который искреннее убежден, что он совершает великое дело освобождения гомеопатии"42. В то же время известный харьковский гомеопат доктор Евграф Яковлевич Дюков (1863 — после 1933) писал, что "книга Гипари написана очень интересно"43. Тем не менее, сам факт приглашения на заседание столь высокого государственного органа, как УМС НКЗ РСФСР, провинциального гомеопата-любителя у всех вызывал немало удивления. По-видимому, решающим обстоятельством для вызова Гипари в Москву послужило широкое использование им в своей риторике одного из знаковых и ключевых терминов времени — "марксизм". "Увязывание" любой научной дисциплины и "марксизма" было очень в духе новой эпохи и своей маскирующей функцией удовлетворяло всех — и ученых-медиков, и врачей-гомеопатов, и администраторов Наркомздрава. УМС даже предложил московским врачам-гомеопатам избрать из своей среды содокладчиков для обсуждения записки Гипари, и таковыми, по сообщению Ю. В. Климова, были избраны доктор В. Н. Дункель44 — для освещения вопроса с точки зрения научной, и сам Климов — с политико-экономической45. Несомненно, московские гомеопаты надеялись использовать заседание УМС для дальнейшего расширения своего влияния. Поэтому, когда при открытии заседания председатель УМС профессор Тарасевич заявил, что Совет согласен их только выслушать, а свое мнение выскажет без них, гомеопаты отказались от какого бы то ни было участия в обсуждении доклада46. Несмотря на этот демарш, УМС в очередной раз принял позитивное для гомеопатов постановление, указав, что нет никаких оснований запрещать врачам применение тех или других, в том числе гомеопатических средств, как нет оснований запрещать и гомеопатические аптеки. Как и несколько лет назад, Тарасевич констатировал: гомеопатия не должна поддерживаться государством, но и не подлежит национализации. В то же время УМС призвал аллопатов и гомеопатов избегать противостояния и противопоставления аллопатии и гомеопатии47. Таким образом, на начальном этапе советской истории взаимодействие гомеопатов с новыми высшими медицинскими администраторами закончилось вполне позитивно для сообщества гомеопатов, однако само оно так и не смогло консолидироваться, создать представительные общероссийские профессиональные структуры, что в значительной степени ослабило позиции гомеопатов в дальнейшем. Но это уже тема следующей статьи, немало материалов для которой можно почерпнуть в архиве Н. Е. Габриловича. ПРИМЕЧАНИЯ1 Marina Yu. Sorokina Gegner und Mazene: Aus der Geschichte der
Moskauer Homöopathie im 19. und 20. Jahrhundert // Kaestner I., Pfrepper R. (Hgg.)
"Deutsche im Zarenreich und Russen in Deutschland: Naturforscher, Gelehrte, Ärzte und
Wissenschaftler im 18. und 19. Jahrhundert — Vorträge des Symposiums vom 26. und 27.
August 2004 am Karl-Sudhoff-Institut für Geschichte der Medizin und der Naturwissenschaftchen.
Aachen: Shaker Verlag, 2005. S. 185–186
|