III

Теперь рядом с подобного рода отзывами авторитетнейших представителей медицинского мира в пользу гомеопатии как разумного, научного и благодетельного для человечества способа лечения, необходимо взглянуть на состояние той аллопатической медицины, в заколдованном кругу которой пребывает масса врачебного мира, отрицающая гомеопатию в ослеплении своего неведения, предвзятости или непонимания отрицаемой ими системы лечения.

Недавно наша отечественная коллегия аллопатов была взбудоражена горячей исповедью своего сочлена, д-ра Вересаева, опубликовавшего свои "Записки врача" сначала в журнале "Мир Божий", а затем в отдельной книжке. "Записки врача" — это вопль измученной неудачами души единого из малых сих, тех рядовых работников медицинского дела, которые, обученные и воспитанные в известных односторонних воззрениях и направлении аллопатической школы, ежегодно массами выпускаются в публику из университетов совершенно непригодными для той роли, для которой предназначены врачи.

С самого поступления моего на медицинский факультет,— пишет Вересаев, — и еще более после вступления в практику, передо мной шаг за шагом стали подниматься вопросы, один другого сложнее и тяжелее. Я искал их разрешения в врачебных журналах, в книгах, — и нигде не находил... В лечении болезней меня поражало чрезвычайная шаткость и неопределенность показаний, обилие предлагаемых против каждой болезни средств — и рядом с этим крайняя неуверенность в действительности этих средств...

...То и дело мне теперь приходилось узнавать вещи, которые все больше колебали во мне уважение и доверие к медицине... Фармакология знакомила нас с целым рядом средств, заведомо совершенно недействительных, и тем не менее рекомендовала нам употреблять их...

...Профессор сообщал нам все это с самым серьезным и невозмутимым видом; я смотрел ему в глаза, смеясь в душе, и думал: ну, разве же ты не авгур? И разве мы с тобой не рассмеялись бы, подобно авгурам, если бы увидели, как наш больной поглядывает на часы, чтобы не опоздать на десять минут с приемом назначенной ему жиденькой кислоты с сиропом?..

...Чем больше я теперь знакомился с текущей медицинской литературой, тем все больше утверждался в своем решении. Передо мной раскрывалось нечто ужасающее. Каждый номер врачебной газеты содержал в себе сообщения о десятках новых средств, и так из недели в неделю, из месяца в месяц; это был какой-то громадный, бешеный, бесконечный поток, при взгляде на который разбегались глаза: новые лекарства, новые способы введения их, новые операции, и тут же — десятки и сотни... загубленных человеческих здоровий и жизней. Одни из нововведений, как пузыри пены на потоке, вскакивали и тотчас же лопались, оставляя за собой один-другой труп...

...Между тем, история медицины показывает, что теперешняя наука наша, несмотря на все ее блестящие положительные приобретения, все-таки больше всего, пользуясь выражением Мажанди, обогатилась именно своими потерями...

Мое положение оказывается в высшей степени странным. Я все время хочу лишь одного — не вредить больному, который обращается ко мне за помощью; правило это, казалось бы, настолько элементарно и обязательно, что против него нельзя и спорить; между тем, соблюдение его систематически обрекает меня во всем на полную неумелость и полный застой...

...Созданием бактериологии закончилась великая эпоха капитальных открытий в области медицины, и наступило временное затишье. И как всегда в такие времена, голову поднимает эмпирия, и практика наводняется целым морем всевозможных новых средств, без конца и без перерыву предлагаются все новые и новые химические вещества — анезин, козаприн, голокаин, криофин, мидрол, фезин и тысячи других; больным впрыскивают самые разнообразные бактерийные токсины (яды) и антитоксины, вытяжки из всех мыслимых животных органов; изобретаются различнейшие операции, кровавые и некровавые. Может быть, от всего этого урагана для нас и останется много ценных средств, но ужас берет, когда подумаешь, какой ценой это будет куплено, и жутко становится за больных, которые, как бабочки на огонь, неудержимо стремятся навстречу этому урагану...

...Наша наука в теперешнем ее состоянии очень несовершенна, мы многого не знаем и не понимаем, во многом принуждены блуждать ощупью... Уж и теперь среди антропологов и врачей все чаще раздаются голоса, указывающие на страшную однобокость медицины и на ее сомнительную пользу для человечества...

...Мне приходится теперь перейти к вопросу, на который возможен только один совершенно определенный ответ. Здесь грубо и сознательно не хотят ведаться с человеком, приносимым в жертву науке, — "Во имя грядущего льется здесь кровь, Здесь нет настоящего — к черту любовь!"

...Некий д-р Кох напечатал брошюру "Aerztliche Versuche an lebenden Menschen" (врачебные опыты на живых людях), которая доказывает, что живосечения уже давно переступили через порог наших больниц, — другими словами, что в современных больницах делаются опыты над живыми людьми, похожие на лабораторные живосечения низших животных.

...Факты эти документально засвидетельствованы самими их виновниками...

Об этих фактах немного ниже.

"Но какое же это свидетельство?" — скажут, может быть. Ведь Вересаев говорит, что он маленький человечек в медицинском мире, всего только "обыкновеннейший средний врач со средним умом и средними знаниями" и пр. Что же это за авторитет такой?

Допустим, что и так, и послушаем поавторитетнее экспертизу руководящей специальной прессы и признанных профессоров и академиков.

Слышны жалобы на то, — говорит "Allgem. Wien. Med. Zeit.", — что медицина ознахарилась, и на то, что в глазах публики врачи утратили свое достоинство. Но кто же в этом виноват, как не они же сами? Публике пользы никакой не приносит ни самая блестящая диагностика, ни самое изящное окрашивание бактерий: цель врачебной науки не заключается в определении, а в исцелении болезни.

Прежде всего, здесь должна быть речь о том величайшем шарлатанстве, — говорит другая газета, "Wiener Medic. Wochenschrift" (1872 г. № 44), — которому учат первосвященники врачебной науки своих учеников, хотя они сами и лучшие из врачей совершенно ему не верят, — я подразумеваю сказки так называемой фармакологии... Наверно, девять десятых содержания этой новейшей фармакологии, которую еще и теперь преподают в университетах, о которой пишут объемистые книги, которые учащиеся принуждены учить почти наизусть, принадлежат к области преданий и сказок и являются остатком прежней веры в колдовство. Что еще до сих пор все более и более стараются возможно более расширить эту область и увеличить это царство колдовства, об этом свидетельствуют во множестве появляющиеся объявления о вновь изобретенных лекарствах, которые мы встречаем во всех медицинских журналах (!!) с похвальными отзывами аптекарей и удостоверением врачей в их непогрешимости.

Современная, фармакология, — писал² д-р Е. Котляр, преподаватель фармакологии в Петербургской медицинской академии, — находится в бесцветном, если не бесполезном, и во всяком случае неестественном ее положении на медицинском факультете... грозящем свести в конце концов пользу современной фармакологии для медицины буквально к нулю...

Дело стоит так, — говорит Котляр, — что в учено-профессорских сферах до сих пор находятся в "полной невыясненности", как нужно разуметь даже самые слова "фармакология" и "лекарство".

Соглашаясь с д-ром Котляром, проф. фармакологии С. А. Попов точно так же констатирует³, что до сих пор

даже не указано с необходимой ясностью, что следует понимать под словом "фармакология" хотя бы в тесном смысле этого слова, какие при ее преподавании должны преследоваться цели, чисто ли теоретические (биологические) или же практические, т. е. ознакомление студентов с правильным, основанным на точных научных данных, применением лекарственных веществ у постели больного.

Вообще

в настоящее время всеми признается, что современная экспериментальная фармакология не соответствует целям практической медицины, ибо она не научает студентов знанию и искусству применять лекарственные вещества у постели больного, т. е., иначе сказать, не удовлетворяет одной из главнейших целей университетского врачебного образования.

В области медицины, — говорит проф. Скворцов⁴, — и до сих пор еще старые традиционные, эмпирические и схоластические воззрения и основанные на них действия находят ceбe обширное поле приложения — где по невежеству, где по косности, где даже по необходимости. В громадном большинстве случаев до сих пор врач-практик... по сущности своих воззрений мало чем отличается от знахаря, хотя в качестве ученого знахаря он располагает громадным арсеналом всевозможных снадобий, размещенных по рубрикам narcotica, drastica, febrifuga, expectorantia и проч."...

Вряд ли будет преувеличением, — пишет проф. Никольский⁵, — если мы современную медицину приравняем с алхимией, давшей в свое время много химии, но отнюдь не создавшей научной химии... Лечение (нехирургическое) представляет всего более недоразумений и отступлений от желательного в самых скромных размерах. В настоящее время, как было сказано, мы еще не имеем сколько-нибудь твердой и надежной почвы для весьма желательного индивидуализированного лечения.

Рекомендуемые средства

обыкновенно оказываются далеко не всегда пригодными для врачебных целей вследствие главным образом отсутствия какого-либо намека на наше знание условий целе6ных их действий.

Три недели, как начались лекции, — читаем мы в одном из писем нашей знаменитости, проф. Боткина, к д-ру Белоголовому⁶, — из всей моей деятельности — это единственное, что меня занимает и живит, остальное тянешь как лямку, прописывая массу почти ни к чему не ведущих лекарств. Это не фраза, и дает тебе понять, почему практическая деятельность в моей поликлинике так тяготит меня. Имея громаднейший материал хроников, я начинаю вырабатывать грустное убеждение о бессилии наших терапевтических средств. Редкая поликлиника пройдет мимо без горькой мысли, за что я взял с большей половины народа деньги, да заставил ее потратиться на одно из наших аптечных средств, которое, давши облегчение на 24 часа, ничего существенно не изменит. Прости меня за хандру, но нынче у меня был домашний прием, и я еще под свежим впечатлением этого бесплодного труда...

Профессор Al. Pribram в своих "Основах терапии" (лекции, читанные в Парижском университете в 1894–5 гг., стр. 9–10) говорит, что он считает "важным принципом" назначения лекарств стараться "прописывать лекарства не в самой приятной форме, а наоборот в неприятной форме, дабы больной по достижении эффекта был рад, что может прекратить лекарство", — все это ввиду того обстоятельства, что "средства, к которым больные легко привыкают, вследствие этого привыкания могут причинить большой вред"... Вообще превосходные рекомендации средств своего лечения и хорошее наставление больным, как им следует относиться к этим средствам!

Полагаем, достаточно и этого, чтобы надлежаще судить о состоянии той медицины, которая занимает господствующее положение и властно распоряжается народным здоровьем в государстве... Представляя собой учреждение, находящееся, как видно из этих отзывов ее представителей, в положении совершеннейшего банкротства, эта господствующая медицина еще властвует исключительно благодаря обману и насильственному замалчиванию ее печатью насущных вопросов медицинского дела, могущих иметь благотворное реформирующее на него влияние.

Предлагаемые мною "Записки", — пишет Вересаев, — вызвали против меня бурю негодования: как мог я решиться в общей печати, перед профанами, с полной откровенностью рассказывать все, что переживает врач... Все боятся, что если поднимать и обсуждать подобные вопросы, то это может подорвать доверие к врачам.. А между тем, это систематическое замалчивание сделало и продолжает делать очень недоброе дело: благодаря ему нет самого главного — нет той общей атмосферы, которая была бы полна сознанием насущной, неотложной надобности их разрешения... По поводу моих "Записок" мне приходилось слышать от врачей возражения, которые я положительно не решаюсь привести, до того они дики и профессионально эгоистичны...

Все это делает совершенно ясным, почему и такой жизненный, жгучий и безусловно важный в научно-практическом отношении медицинский вопрос, как вопрос о гомеопатии, ставящей систему лечения болезней на совершенно иных основаниях, чем какими она держится в господствующей школе, систематически замалчивался и извращался нашей руководящей медицинской печатью и от взоров врачей тщательно скрывалась и скрывается истинная его сущность...

Разительным тому примером хотя бы автор "Записок врача", д-р Вересаев. Ведь на что уже это добросовестнейший пытатель истины и искреннейший искатель правды, говорящий о болезни своей медицины только от избытка переполняющих его сердце чувств справедливого негодования, недоумения, печали. Но что же он узнал из "всех своих книг и журналов" о гомеопатии, которая могла бы разрешить немало недоуменных для него вопросов? Ни на йоту более того, чему обыкновенно учила врачей о гомеопатии и гомеопатах газета "Врач". Никакого проблеска не видно, что он хотя бы подозревает о существовании таких источников, таких книг и журналов, откуда можно было бы почерпнуть более верные сведения о гомеопатии, чем одни тенденциозные реляции о ней "Врача". Гомеопатия, вторит как эхо за "Врачом" д-р Вересаев, есть "обман общества", а гомеопаты — "мудрецы, которые с легким сердцем все бесконечное разнообразие жизненных процессов втискивают в пару догматических формул". И чуть только дело коснулось до гомеопатии, речь Вересаева всецело проникнута духом такой же непомерной предвзятости и самомнения, какими всегда проникнут "Врач", когда он говорит о гомеопатах и их способе лечения... "Теперешняя, — говорит Вересаев, — бессистемная, сомневающаяся научная (!!) медицина, хотя и несовершенна, но все-таки она неизмеримо полезнее всех выдуманных из головы систем и грубых эмпирических обобщений — гомеопатов, кнейпов, кузьмичей"... Не явно ли это предвзятое суждение, на веру позаимствованное из тенденциозного катехизиса "Врача"!.. Всю силу искреннего своего убеждения положил автор "Записок" Вересаев на то, чтобы показать своим читателям, что его медицина в научном отношении совершенный нуль и полное ничтожество, что в ней нет ничего верного и никакой научности, а тут чуть только речь зашла о гомеопатии, медицина — нуль, медицина — ничтожество стала сразу громадной положительной величиной, стала вне всякой аппеляции "научной". Весь пыл своей энергии употребил Вересаев на то, чтобы убедить общество, что ему уже давно пора перестать мириться с безобразиями медицины и немедленно же "принять собственные меры к ограждению своих членов от ревнителей науки, забывших о различии между людьми и морскими свинками", а теперь вдруг эта наука ("проклятая наука", восклицал Вересаев) с ее ревнителями и оказывается добродетелью во плоти, оказывается неизмеримо (!) полезнее (!) гомеопатии — той гомеопатии, которая никогда не имела принадлежащей медицине Вересаева привилегии оставлять поле своей лечебной деятельности усеянным одними трупами и походить на живодерню... И в таком ослеплении своей предвзятостью Вересаев совершенно не замечает того, что то общество, которое он так энергично приглашает восстать против своей якобы научной медицины, уже восстало и восстает, и, восставая, требует заменить медицину Вересаева — horribile dictu! — гомеопатией... Так, в 1897 г. германское общество потребовало от правительства через своих представителей в прусском парламенте признания за гомеопатией прав на одинаковое с господствующей медициной внимание со стороны Министерства народного просвещения и учреждения кафедры гомеопатии в германских университетах. И министр вынужден был заявить, что правительство не намерено впредь устанавливать столь нежелательное германскому обществу неравенство каким-нибудь преимущественным покровительством господствующей медицине. Такое же точно требование предъявлено в 1900 г. народными представителями в ландтаге Баварии, и министерство обещало считаться с ним. Тоже самое в Вюртембергском королевстве, где в палате представителей министр внутренних дел фон Шмидт отвечал на требования о введении в экзаменационную программу медиков знания гомеопатии следующими словами:

Не подлежит ни малейшему сомнению, что теперь нельзя уже отделываться от гомеопатии простым словечком "суеверие" или "предрассудок". Я должен признать как факт, что учение гомеопатии входит все в более обширное и широкое распространение во всех слоях населения и особливо в таких классах, которые отличаются образованием и высоким социальным положением; и можно смело сказать, что гомеопатия именно завоевала себе позицию как определенная отрасль медицины. Я пойду еще далее и скажу, что учение гомеопатов благотворно подействовало на развитие медицины в том смысле, что способствовало очищению ее от накопившихся нечистот. С этой точки зрения и ввиду все большего распространения гомеопатии в стране королевскому правительству придется серьезно взвесить свое отношение к гомеопатии. Но уже и сегодня для меня неопровержимо ясно, что как во всех других областях, так и здесь, должно быть исключено всякое преследование.

Эта речь министра неоднократно прерывалась знаками одобрения, и заключительные его слова встречены были аплодисментами. Вследствие этого ходатайства издан был 20 апреля 1888 г. циркуляр Королевского минист. вн. дел об испытаниях для поступающих на государственную службу и на должность судебного врача, коим предписывается при экзаменах на государственную медицинскую службу требовать от кандидатов знания оснований гомеопатии в указанном размере. И наконец, в настоящем 1901 г. большинством представителей Вюртембергской палаты (43 голосами против 31) было постановлено учредить кафедру гомеопатии в Тюбингенском университете...

Почему же проглядел все это Вересаев? Как он не сообразил надлежащего смысла подобного рода фактов и событий и игнорирует все это? Очевидно, как и почему. Вересаев — ученик медицинской школы, тщательно закрывающей глаза и уши на все, что неприятно ее самолюбию и честолюбию, и своей тенденциозностью извращающей в своих воспитанниках и здравый смысл, и чувство правды... И вот так, подобно Вересаеву, воспитываются университетами и медицинской прессой тысячи юношей, будущих врачей.

Молодежь, разумеется, слышит о гомеопатии, интересуется ею, видя ее распространение и слыша о ее успехах. Но кто же из этой молодежи узнавал о гомеопатии от своих учителей и руководителей иное что, кроме одного глумления, насмешки и т. п. проявлений тенденциозной предвзятости и нетерпимости? Все доброе, все хорошие отзывы о Ганемане и его учении тщательно прячется ими под спуд, а на место того на свет Божий выставляются одни лишь измышления злобы, ненависти и предвзятой тенденции, способной внушить публике и врачам одно недоброжелательство и нетерпимость. И разумеется, как это видно по Вересаеву и тысячам его коллег, их учителя достигли цели. Наша российская газета "Врач" до того успела в своих воспитательных стремлениях в этом направлении, что врачи-аллопаты считают унижением своего "научного" (какова величина этой научности достаточно видно из представленных выше аттестаций) достоинства даже велосипедную езду совместно с врачом-гомеопатом или получение от него денежных пожертвований в кассу недостаточных студентов... Едва ли кто из непричастных к медицинскому миру поверит, что прославленная медицинская этика доведена до такого позорного измельчания и опошления ее идеалов!..

Ганеман, по словам биографа⁷, много лет служил предметом очень злобных преследований своих товарищей за его беспощадные, хотя и совершенно справедливые и спокойные, разоблачения недостатков современной ему медицины. Врачи, как и все люди вообще, не терпят выслушивать правду, когда она неприятна, и с неудовольствием встречают всякое открытие, грозящее подорвать их авторитет в глазах публики. Господствующая практика представляла полнейший хаос и смешение всевозможных систем... Ганеман, порицая старую медицину, предлагал взамен новые принципы, но они были слишком преждевременны. Призыв Ганемана испытать лечение болезней путем similia similibus, посредством подобно действующих средств, казался революционным и абсурдным, причем было упущено из внимания, невзирая на указание самого Ганемана, что этот, по-видимому, новый, потому что забытый, принцип во все времена уже практиковался в медицине, что он лежит в основе многих специфических методов лечения и что он рекомендовался уже многими знаменитостями, но только что он никогда ясно не проникал в сознание медицинского мира. Но вместо серьезных опровержений оппоненты его предпочитали прибегать к личным нападкам и старались очернить его личность и обвиняли его в корыстолюбии... Но затем с появлением его книги "Органон"

противники Ганемана увидели, что имеют дело с гигантом, мощно потрясающим столбы старой медицины и бесстрашно вызывающим бойцов на жизнь или смерть. Нужно было защищать многовековые традиции и выдержать борьбу за собственное существование, потому что публика, введенная в курс дела самими противниками Ганемана, стала уже понимать всю нерациональность и даже всю опасность господствующих способов врачевания, а успехи гомеопатического лечения и убедительность рассуждений и доводов Ганемана все сильнее привлекали к нему и к его учению симпатии публики. Приверженцы старых традиций и неизменной рутины инстинктивно сплотились воедино для уничтожения опасного и ненавистного врага, и теперь на него посыпался буквально залп из всех неприятельских орудий. Принцип выбора специфических средств для каждого случая болезни или, как он теперь стал называться, гомеопатический закон подобия, отвергался и отрицался как абсурд, не требующий ни проверки, ни опровержения, ни доказательства. Испытание лекарств на здоровых людях подвергалось осмеянию и искажению, а малость доз, достаточных для требуемого импульса гомеопатического лекарства, давала обильную пищу зубоскальству и издевательству.

Огонь открыл берлинский проф. Геккер, обрушившийся в 1810 г. на "Органон" со всей страстностью лично раздраженного врага; за ним последовали многие другие, не щадя никаких средств для умаления заслуг Ганемана как ученого и унижения его достоинства как человека. И вот в самый разгар неприятельского огня мы видим Ганемана, спокойно появляющегося в главной квартире ожесточенных и озлобленных противников и предъявляющего право на преподавание своего учения в стенах университета! Но для осуществления этого права он должен был официально защитить диссертацию перед медицинским факультетом.

Можно себе представить всю сенсацию такого смелого и открытого наступления Ганемана в то самое время, когда возбуждение страстей против него достигло своей наивысшей точки! Врачи злорадствовали, потому что еще ни разу не имели случая соразмерить своих сил в правильном единоборстве с своим ученым противником, и зная господствующее настроение, с уверенностью ожидали его торжественное поражение.

Горько же было их разочарование.

Ганеман представил историко-медицинскую монографию на латинском языке "О геллеборизме древних".

Ганеман давно уже был известен как основательный знаток древних и новейших языков, но особенно в этой работе, потребовавшей изучения несчетного числа древних источников, он прямо удивляет читателя своими богатейшими знаниями греческого и латинского, а также и арабского языка, и обнаруживает самое близкое знакомство не только с медицинскими авторами, но также и со всеми классическими писателями древности.

Такая обширная эрудиция и начитанность, в связи с логической убедительностью доказательств, ставят эту работу в число выдающихся во всей медицинской литературе. Оппоненты его не знали даже, что и как возражать, и должны были против воли признать все превосходство Ганемана на ученом поприще, а декан факультета профессор Розенмюллер не мог воздержаться от выражения своего одобрения и удивления.

Блестящей защитой своей диссертации 12 июня 1812 г. Ганеман сделался Magister legens, что равносильно теперешнему званию приват-доцента. Теперь заветная мечта его осуществилась: он получил право официального преподавания, а преподавать ему хотелось не с тем, чтобы проповедовать искусственные теории или выдуманные гипотезы, подобные всем предшествовавшим и построенные на метафизических соображениях о том, что такое душа и тело, что такое болезнь и здоровье, жизнь и смерть, материя и сила — о, нет! Он был враг всякого умствования и резонерства и ясно сознавал, что на зыбком песке спекулятивных теорий не может быть воздвигнуто прочное здание рациональной терапии.

Он сгорал желанием передать товарищам результаты своих с лишком 20-летних опытов и наблюдений над усовершенствованием медицинского искусства, которые сводились теперь к следующим четырем положениям: 1) изучать действие лекарств в свете испытания их на здоровых людях; 2) применять таким образом изученные лекарства у постели больного на основании гомеопатического принципа, т. е. лечить болезни такими лекарствами, которые сами вызывают у здорового человека подобные болезни; 3) употреблять лекарства, выбранные по этому принципу в малых дозах, т. е. в таких приемах, которые уже не в состоянии проявить свое болезнетворное действие, руководствуясь в вопросе о дозе не рассуждениями, а клиническим опытом и наблюдением; и 4) назначать каждое избранное средство порознь, в простом виде, а не в смеси со многими другими. Эти четыре принципа, по его глубокому убеждению, должны были лежать в основе рациональной и успешной терапии, и они-то и составляют целое, здоровое и неизменное ядро того метода лечения, которое со времени появления "Органона" стало называться "гомеопатией", и именно этот метод он и стал теперь преподавать... Вокруг него сгруппировались талантливые и любознательные ученики, в числе которых были и юные студенты, и седовласые практические врачи, жаждавшие света просвещения. Он открыл курс лекций об "Органоне", которые он читал два раза в неделю, и кроме того, сейчас же образовал кружок для испытания лекарств, к которому примкнули не только медики, но и студенты юридического, философского и теологического факультетов.

Испытатели принимали лекарственные вещества, не зная их названия, и затем приносили Ганеману свои дневники, в которых записывались наблюдения их о действии испытуемого средства на разные части и отправления их организма. Ганеман переспрашивал каждого из них лично, сравнивал показания разных испытателей между собой и с своими собственными наблюдениями и, убедившись в надежности и достоверности полученных симптомов, вносил их в так называемый патогенез данного лекарства, т. е. в собрание тех болезненных симптомов и явлений, которые лекарственное вещество вызывает в здоровом организме.

Таким образом, он был в состоянии уже в первый год своего пребывания в Лейпциге выпустить 1-ю часть своего "Чистого лекарствоведения", названного "чистым" потому, что оно представляет простое, правдивое и точное описание фактов и наблюдения над действием лекарств на человеческий организм, без всякой примеси гипотезы, теории или толкования о внутренней сущности механизма такого лекарственного действия. Вслед за первой частью явились потом последовательно в течение нескольких лет еще 4 части, а также повторные издания со значительными добавлениями и исправлениями прежних частей этого труда, заключающего в себе богатейшие сведения о с лишком 60 лекарственных средствах.

Рядом с усердным преподаванием и неутомимым испытанием лекарств он ревностно занимался частной практикой и благодаря своим удивительным излечениям с каждым годом приобретал все бóльшую известность. Ученики его также применяли гомеопатический метод в своей практике; конечно, тоже получали выдающиеся случаи излечений, и таким образом способствовали успеху распространения гомеопатического лечения.

В первое время его пребывания в Лейпциге благодаря его блестящему завоеванию прочной и выгодной для себя позиции в университете, враги его находились в выжидательном положении и искали более удобного момента для нападения. Но по мере того, как практика его разрасталась и моральное его влияние на студентов и врачей увеличивалось, злобные и завистливые инстинкты медицинской толпы становились все злее и враждебнее. А неуклонное приготовление Ганеманом и собственноручная раздача больным собственных лекарств положительно растравляли больную рану аптекарей. Вообще столкновение Ганемана с аптекарским сословием, неизбежно вызванное самой сущностью его реформы, имело самое неблагоприятное значение для всей его социальной и медицинской карьеры. Ганеман был создателем метода лечения, требовавшего простых лекарственных средств в малейших приемах, и весь успех его лечения, а следовательно и всякий верный вывод о достоинстве его метода, должен был находиться в прямой зависимости от наивозможной точности приготовления его лекарственных орудий, вследствие чего он, конечно, ни на кого не мог так верно положиться, как на самого себя, а тем более, что самые ранние опыты его будущей реформы уже встревожили инстинкты самосохранения аптекарей и пробудили в них недоброжелательные предубеждения. Ганеман тогда еще и не предугадывал своей последующей теории динамизации и прописывал свои простые лекарства, хотя и в малых, но все еще в материально весомых приемах, но аптекари уже как бы предчувствовали естественное развитие новой реформы и ясно сознавали, что она подтачивала в корне их благополучие, находящееся в прямой зависимости от количества, сложности и дороговизны прописываемых рецептов, и поэтому недружелюбно относились с самого начала к опасному для них нововведению, а с другой стороны и не могли внушить к себе доверия со стороны Ганемана. Когда же Ганеман, клинически испытывая чувствительность больного организма к своим гомеопатическим лекарствам, постепенно и экспериментально, путем опыта, дошел до необходимости назначать столь разведенные растворы, которые уже совершенно ускользали от самого тонкого химического анализа, не переставая, однако, оказывать ясное терапевтическое действие на больной организм, то теперь уже всякий контроль врача делался невозможным. Поэтому, не имея возможности ни посредством органов чувств, ни посредством химических реактивов проверить доброкачественность или точность приготовления лекарств, не имея даже средства убедиться, отпущено ли именно требуемое или какое либо другое средство или не отпущено вовсе никакого, кроме спирта, врач-гомеопат становился бы таким образом в полную зависимость от аптекаря. Да и можно ли в самом деле ожидать или требовать от аптекаря столько самоотвержения или самоотречения, чтобы он в ущерб собственной выгоде добросовестно предался хлопотливому и медлительному делу приготовления гомеопатических разведений, в действительность которых он не верит. Ганеман поэтому не видел другого исхода, как воспользоваться старым обычным правом врачей лично раздавать лекарства пациентам. Но в 1819 году лейпцигские аптекари подали жалобу во врачебное управление... и в декабре 1820 года Ганеману было окончательно вменено в обязанность прописывать свои лекарства из аллопатических аптек, и таким образом был умерщвлен жизненный нерв его практической деятельности, так как весь успех гомеопатического лечения был отдан в руки его злейших врагов. Такое постановление было равносильно запрещению ему практиковать. Не желая подчиниться закону, который предавал честь и достоинство его искусства поруганию его непримиримых противников, он должен был покинуть не только Лейпциг, но и свое дорогое отечество — Саксонию.

Герцог Ангальт-Кетенский предложил ему убежище и звание лейб-медика в своем государстве с правом собственного приготовления и отпуска лекарств. Ганеман принял приглашение. Практика Ганемана росла и факт поразительно успешного терапевтического действия динамизированных лекарств, выбранных на основании гомеопатического закона подобия, не подлежит теперь ни малейшему сомнению, так как он выдержал уже строжайший контроль и проверку клинического опыта.

В 1829 году торжественно был отпразднован 50-летний докторский юбилей Ганемана, во время которого, между прочим, поднесен был поздравительный диплом от Эрлангенского медицинского факультета, в котором он 50 лет тому назад получил доктора медицины. В 1835 году 80-летний вдовец, но еще моложавый, бодрый и симпатичный, Ганеман женился на своей 35-летней пациентке, прибывшей к нему из Парижа в Кетен. В Париже имя его скоро прогремело на всю столицу Франции и гомеопатия, прежде прозябавшая в этой столице, теперь сразу получила необычайное развитие: возникли гомеопатические общества, лечебницы, журналы и явились талантливые врачи. Галликанское общество избрало его своим почетным председателем; врачи-гомеопаты отчеканили в честь его переселения в Париж медаль с его изображением. Известный скульптор Давид сделал его мраморный бюст, и каждое 10 апреля, день его рождения, к нему стекалась вся парижская знать и интеллигенция, представители искусства и литературы и многочисленные иностранцы с выражением своих поздравлений.

Из этой странички из жизни Ганемана мы видим, насколько велико и сильно было обаяние личности Ганемана как выдающегося образованием и знаниями врача. Когда он открыто направился к университетской кафедре, профессора невольно не могли отказать ему в своем уважении, а декан даже преклонился перед необыкновенным того времени ученым. Эрлангенский медицинский факультет в день юбилея Ганемана поднес своему юбиляру поздравительный диплом, а как отзывались о нем многие из профессоров его современников, было сказано выше. Что же видим теперь? Теперь этого ученейшего врача современные представители медицины не стыдятся награждать самыми унизительными добродетелями и наименованиями, а его последователей-медиков, получающих одинаковое же с противниками гомеопатии научное образование, как бы ни были они честны, сведущи и талантливы, но лишь только стало известным, что они ознакомились еще с методом Ганемана и находят его разумным, тотчас же крестят шарлатанами, неучами, глупцами, сумасшедшими и т. п., и исключают из своих обществ и коллегий. Такой же точно недостойной бранью осыпаются и последователи гомеопатии, хотя бы ученость, ум, талантливость такого последователя были признаны целой Европой, как это было например с известным химиком проф. Бутлеровым, который не только не находил бессмыслицы в гомеопатии, но рядом веских научных соображений подтверждал основательность принципов гомеопатии. Такой грубый деспотизм в науке, созданный самозванными ее опричниками, мало отдаляет наше время от времен средневекового инквизиционного мракобесия. Он наводит панику на медиков, ясно видящих, что легко могут потерять доброе и честное свое имя, если осмелятся открыто высказаться несогласно с указанной предвзятой тенденцией ученой опричнины; он деморализует печать, общество, юные поколения врачей, воспитывающихся на лжи предвзятой тенденциозности, узкой исключительности и нетерпимости; он тормозит прогресс медицины, превратившейся в ycлoвияx такого односторонне тенденциозного направления школы не в гуманное учреждение на пользу болеющего человечества, но в учреждение настоящей уголовной преступности, о чем так пространно повествует хотя бы в своих "Записках врача" Вересаев. "Клинические лекции о венерических болезнях, — пишет Вересаев, — замечательны по тому бесстыдству, с каким Уоллес рассказывает о своих разбойничьих опытах прививки сифилиса здоровым людям. Уоллес подробно рассказывает о прививках, сделанных им пяти здоровым людям в возрасте от 19–35 лет. У всех развился характерный сифилис". "Приводимые факты,— говорит Уоллес в 22-й лекции, — составляют только часть, и притом чрезвычайно незначительную часть фактов, которые я был бы в состоянии вам привести"... "Не нужно новых опытов на здоровых людях, — пишет Шнейф, — опыты Уоллеса делают их совершенно бесполезными"... "Но оргия только eщe начиналась". В 1851 г. были опубликованы "замечательные", "делающие эпоху" опыты Валлера.

Обоих больных, — прибавляет Валлер, — я нарочно показал г. директору больницы Ридлю, всем гг. старшим врачам города, нескольким профессорам (Якшу, Кубику, Оппольцеру, Дитриху и др.), почти всем госпитальным врачам и многим иностранным. Единогласно подтвердили все правильность диагноза сифилитической сыпи и выразили готовность в случае нужды выступить свидетелями истинности результатов моих прививок.

Какое, подумаешь, "замечательное" и "делающее эпоху" открытие: если привить здоровому человеку сифилис, то привьется сифилис! Какая поражающая атрофия нравственного чувства в этой "единогласной" готовности ученых и своих, и чужестранных, засвидетельствовать миру то, что не имеет другого названия, кроме названия уголовного преступления.

Опыты Валлера послужили сигналом для повсеместной проверки вопроса о заразительности вторичного сифилиса.

В 1855 году в Обществе пфальцских врачей сообщено было о прививке сифилиса 23 лицам от 17–25 лет. Семнадцать из них получили сифилис. В Киеве проф. Гюббенет привил сифилис фельдшеру Сузикову, 20 лет, находящемуся в цветущем состоянии здоровья, и солдату Максимову, 33 лет.

После множества сделанных успешных, т. е. успешно сообщивших заразу организму прививок, и в медицинских журналах опубликованных, в 1858 г. в Парижской медицинской академии вновь поднимается вопрос, заразителен ли вторичный сифилис, и только после бурных дебатов разрешается в пользу заразительности его.

Но ученым врачам все было мало. Каждому из них, как каким-нибудь деревенским дикарям и ротозеям, хотелось, так сказать, ткнуть пальцем в "новое" открытие, и все стремились наперерыв потыкать туда пальцем. Разумеется, никому из них не приходило в голову пользоваться для этого своим собственным, а не чужим пальцем, проверять новое открытие ценой здоровья собственной персоны, а не своих доверчивых пациентов.

Зимой 1863 г. в Калинкинской больнице, — рассказывает "знаменитый" проф. В. М. Тарновский в своем "Курсе венерических болезней" (СПб, 1870), — после 8 попыток мне удалось привить женщине, не страдавшей сифилисом, характерный сифилис.

После этого проф. Тарновский много раз еще проверял свои опыты. Тот же проф. Тарновский "весной 1897 г., покидая за выслугой лет кафедру Военно-медицинской академии, прощальную свою лекцию посвятил... врачебной этике. Молодежь устроила ему шумную овацию". В Калинкинской же больнице в С.-Петербурге доктор Р. Фосс привил молоко сифилитички трем девочкам: 13, 15 и 16 лет; 13-летняя получила "нарыв величиной с небольшой кулак" (и должна быть благодарна: все же лучше небольшой, чем большой); 15-летняя ничего не получила, а 16-летняя получила сифилис". Доктор Фосс, как и проф. Ге, уверяет, что его жертвы дали на опыт свое согласие". Это дети-то, неправоспособные и по закону иметь ясное понятие и разумение! Приведя целую массу таких учено-медицинских злодеяний, Вересаев в заключение восклицает:

Но что безусловно вытекает из приведенных опытов и чему не может быть оправдания, это то позорное равнодушие, какое встречают описанные зверства во врачебной среде. Ведь приведенный мной мартиролог больных, принесенных в жертву науке, добыт мной не путем каких-нибудь тайных розысков — сами виновники этих опытов печатно, во всеуслышание сообщают о них! Казалось бы, опубликование первого же такого опыта должно бы сделать совершенно невозможным их повторение; первый же такой экспериментатор должен был быть с позором выброшен навсегда из врачебной среды. Но этого нет. Гордо подняв головы, шествуют эти своеобразные служители науки, не встречая сколько-нибудь деятельного отпора ни со стороны товарищей-врачей, ни со стороны врачебной печати.

Изгнание? Отпор? Да разве же это гомеопатия, с которой не привьешь никакой болезни, ничем человека не отравишь? Когда в 1899 г. публика в Германии, возмущенная прививками сифилиса больным в университетской клинике в Бреславле проф. Нейссером, и ища законной защиты от разбойничества науки, потребовала в прусском парламенте предания Нейссера суду, то коллега последнего, проф. Р. Вирхов, император, по выражению проф. Васеlli⁸, современной медицины (собственно, не медицины, но лишь патологии и патологической анатомии, в медицине же, т. е. в терапии в ближайшем смысле этого слова, в способах лечения болезней, Вирхов совершенный нуль), всего два года перед тем возмущавшийся в том же парламенте требованиями депутатов относительно учреждения в германском университете кафедры гомеопатии и называвший ходатаев депутатов и последователей гомеопатии глупцами и невеждами, не только выступил в защиту Нейссера, но вторично обругал депутатов своих противников и публику, возмущенную прививками, невеждами и неучами, неспособными понять подобного рода благодеяний научной медицины.

Депутаты-противники, — говорил Вирхов⁹, — рассматривают  дело слишком односторонне и как люди некомпетентные, они не принимают при этом во внимание современного состояния экспериментальной медицины вообще и вопросов иммунизации и серотерапии в частности.

Вот тебе, глупая публика, научное слово: молчи и поклоняйся девизу современной науки "pеreat mundus, fiat наука"!.. A затем, говорит Вирхов, чего же возмущаться, пора бы и попривыкнуть! Ведь "Нейссер не первый, прибегающий к таким прививкам, и эксперименты над человеком не такое уж редкое явление как кажется, и проч". И в самом деле, нашла публика чему удивляться, чем возмущаться. Вот и д-р Штиклер, как и Нейссер, прививающий здоровым детям скарлатину в попытках получить предохранительное средство из слизи рта скарлатинного больного¹⁰. Вот и д-р Жеми, прививавший под кожу здоровых людей омертвелую мякоть от тяжко больного¹¹. Вот д-р Шиммельбуш, прививавший больным в Галльской клинике проф. Шварца микробов злокачественных карбункулов¹². Вот и кенигсбергский проф. Шрендер, прививавший "с разрешения" проф. же Дорна туберкулин новорожденным младенцам с целью посмотреть, что из этого выйдет¹³. Вот д-р Менге, ассистент Лейпцигской университетской клиники, вводивший 80 нерожавшим женщинам в полость женских органов различные микробы, чтобы испытать силу самозащиты женских отделений против означенных болезнетворных организмов¹⁴. Вот д-р Франк, вводивший здоровым в мочеиспускательный канал перелойное отделение, содержавшее гонококки, с целью испытать предохранительное и лечебное действие протаргола и всегда получавший у "поверочных" субъектов настоящий перелой, поддававшийся излечиванию труднее полученного естественным путем¹⁵. Вот д-р Веландер, производивший то же самое у 15 здоровых¹⁶. Вот туринский проф. Джиованини, прививавший гной шанкра мужчинам и женщинам для испытания целебного действия своего мыла, и весьма удачно прививавший им заразу¹⁷. Вот киевский проф. Высокович, производивший половине каждой из 8 рот солдат, всего 235 человекам, "с согласия сих последних" ("Желаешь, братец или полурота, получить прививку?" — "Рады стараться, ваше выскбродие: желаю!"), якобы предохранительные впрыскивания разводок брюшнотифозных палочек и получивший поголовное заболевание тяжелым гнилокровным заразным процессом, тянувшимся трое суток, с температурой до 40, бредом, рвотами, лимфовоспалительными инфильтратами в подкожной клетчатке и опухолью лимфатических желез, с такой сильной болезненностью в области прививки, что больные (т. е. сделанные больными) дрожали при одном приближении руки к месту укола, и проч., и проч.¹⁸

Почему всех этих университетских профессоров и их ассистентов "врачебная корпорация не выбрасывает из своей среды?" — недоумевает Вересаев. Почему все "они шествуют в ее рядах с высоко приподнятой головой?" — вопрошает он. А потому, что все ужасающее Вересаева преступление есть "последнее слово науки", освященное авторитетами и благословениями вирховых, что выставить за двери научной корпорации г-д прививкоманов, это значит осудить на смерть всю университетскую лечебную систему, в которой прививки ядов и противоядов, токсинов и антитоксинов представляют лишь эпизодическое применение к лечению болезней этой системы вообще. Эта лечебная система, так называемая аллопатическая система, говорит д-р Дюков¹⁹, проистекает из стремления врачей уничтожать болезни путем подавления их извне, путем противодействия им одними усилиями и средствами врача, путем contraria contrariis, леча "противное противным". Такая система лечения, во 1-х, требует, для достижения желаемого врачoм-аллопатом противодействующего эффекта (например, устранения запора слабительным, жара жаропонижающим, бессонницы снотворным, уничтожения микроба микробоубивающим, токсина [яда], вызвавшего болезнь, его антитоксином, противоядом и т. п.) применения лекарственных веществ в насилующих, больших их количествах (дозах), и вот результатом таких больших доз и являются все те лекарственные отравления, которыми переполнена практика аллопатической медицины вообще, а прививочная практика аллопатов в частности. В 2-х, аллопатическая система ради целей своего противодействующего лечения требует производства постоянных живосечений, задушений, отравлений и других насильственных и истязающих приемов так называемого экспериментального, испытательного, изучения на живом, хотя и сознающем, чувствующем и понимающем, но только чужом и беззащитном животном организме, без каковых опытов, говорил в своей защитительной по делу проф. Нейссера речи проф. Вирхов, "мы ни шагу теперь не можем ступить в своей науке". При таких условиях постоянного пребывания в атмосфере клинического и экспериментального насильничества, при таких условиях постоянного третирования живого организма как какого-нибудь бездушного механизма, мало-помалу воспитывается во враче болезненно преувеличенное, несоответственное здравому чувству человечности и человеческому смыслу представление о себе как о своего рода непререкаемом центре Вселенной, которому ради целей его якобы "научно-рациональных" наблюдений и испытаний все дозволено и подвластно все живое-здоровое и больное; об этом же последнем слагается представление только как об "объекте" изучения, как о "лабораторном или клиническом материале", с которым врачу свободно можно распоряжаться по своему желанию и произволу, и который, как выразился Вирхов в прусском ландтаге, невольно отражая этим извращенное представление об этом материале целой школы, сам же "умоляет" врача о производстве над ним экспериментальных его упражнений и сам "охотно" предоставляет себя для этого в его распоряжение. Что же теперь удивительного, если в подобной отупляющей чувство человечности и извращающей здравый смысл атмосфере медицинской системы, наряду с массой повседневных вольных и невольных отравлений экспериментального и клинического "материала" большими количествами ядов и лекарственных веществ, оказываются почти обыденным явлением и вышеприведенные случаи прививок больным и здоровым сифилиса, шанкра, триппера, скарлатины, гнилокровия и других болезней.

Таким образом, возмущающие Вересаева прививочные "зверства" и "жертвоприношения" в науке оказываются не проявлением злой воли отдельных представителей науки, но лишь логическим результатом ненормального направления медицины, ложности применяемой лечебной системы. Что все дело здесь именно в системе лечения, это ясно следует из слов и Вирхова в вышеприведенной его защите Нейссера, и из речей самого Вересаева, который никак не может понять того "в высшей степени странного" для него обстоятельства, что "я все время, — говорит он, — хочу лишь одного — не повредить больному, который обращается ко мнеза помощью", но это никак не удается, и желание соблюсти это правило лишь "систематически обнаруживает полную неумелость" достигнуть этого и вынуждает "на полный застой", т. е. вынуждает совесть отказаться от лечения... Но такая особенность положения, когда врач "систематически" не может применить лечебных средств без того, чтобыне причинить вреда больному, а желаниене повредить больному оказывается возможным только при условии, если врач совсем ничего не будет ему назначать, ясно говорит, что здесь причина не во враче, но именно в самом лечении, в самой лечебной системе. Аллопатическая система в существе своем сводится, как только что было сказано, к назначению больным противодействующих лекарств, т. е. таких, которые, по расчетам врача, могут, например, убить в организме известный болезнетворный микроб, уничтожить яд (токсин) болезни, подавить жар, нервное возбуждение, понос и т. п. Достигнуть такого результата врач может только такими дозами, которым свойственно противодействующее и подавляющее влияние, т. е. так называемыми большими, сильными, полными дозами. Но это подавляющее действие лекарств в полных и сильных дозах есть большей или меньшей степени отравление организма, и избежать такого отравления врач-аллопат при своем лечении не в состоянии, потому что при меньших, более слабых дозах, цель желаемого им противодействующего и подавляющего болезнь эффекта не может быть достигнута. И чем сильнее явления болезни, чем болезнь продолжительнее или упорнее, тем сильнее нужны дозы лекарств, тем настойчивее, чаще они должны быть повторяемы, тем обязательнее неминуемы те лекарственные заболевания организма, те отравления, которыми аллопатическая практика сплошь и переполнена в виде всевозможных острых и хронических "-измов" — морфинизмов, бромизмов, хлорализмов, кокаинизмов, цинхонизмов, сульфонализмов, меркуриализмов, иодизмов и многих других, к которым в последнее время аллопатическая практика добавила еще новый "-изм", итомаиниз или сентикизм, т. е. отравления животными ядами и животной гнилью в виде своих прививок сывороток и лимф дифтерита, оспы, собачьего бешенства, скарлатины, тифа и проч., и проч. Выйти врачу из этой ужасающей атмосферы медицинских "-измов" возможно только с устранением причины причин положения, с изменением системы аллопатического противодействующего лечения contraria contrariis на другую противоположную ей гомеопатическую систему подобно-действующего лечения, similia similibus. Гомеопатическая система лечения, имеющая в существе своем идею, что организм во время болезни вовсе не безучастен к своему положению, как это предполагается при аллопатическом лечении, но сам борется и умеет бороться с болезнетворными причинами, и что врачу поэтому следует, не мудрствуя лукаво с своими насильническими воздействиями на больного, лишь оказывать содействие больному организму в направлении его целебных самоврачующих ycилий, рекомендует назначать средства, действующие на организм подобно тому, как он сам борется во время своей болезни, откуда и правило гомеопатического лечения similia similibus, лечить подобное подобным. Чтобы содействовать целебному стремлению организма, врачу-гомеопату вовсе не нужны большие количества лекарственных средств с их угнетающим и подавляющим действием; ему нужно лишь возбуждающее и поддерживающее на организм влияние средства, которое свойственно только небольшим его количествам, слабым дозам. И чем сильнее явления болезни, т. е. чем энергичнее самостоятельная деятельность организма во время своей болезни, тем меньшее количество, тем слабейшая доза содействующего гомеопатического лекарства нужна врачу гомеопату для достижения цели его лeчeния. Вот почему врачи-гомеопаты, достигая вполне своей цели излечения болезней незначительнейшими дозами лекарств, в то же время совершенно незнакомы в своей практике с какими бы то ни было лекарственными "-измами", столь неизбежно обязательными спутниками аллопатического лечения.

Всем этим достаточно выясняется как вышеуказанное недоумение д-ра Вересаева, так и то недоуменное для него положение его медицины, о котором он так сокрушается и которое считает возможным изменить путем одних воззваний к чувству чести, долга и гуманности врачей. Тщетные надежды, тщетные попытки! Воззвания эти останутся безрезультатными совершенно так же, как безрезультатными оказались бесчисленные же попытки авторитетнейшей газеты "Врач" и авторитетнейшего ее направления проф. Манассеина воздействовать на нейссеров и других прививочников своими нравоучениями и наставительными сентенциями, что их медицинская деятельность "непозволительна" и "донельзя возмутительна", что смягчающим для них обстоятельством может быть единственно психическая их невменяемость, "естественное сомнение в их умственном здоровье", что их прививочная медицина приравнивается законом к уголовным преступлениям, наказуемым в Германии "каторжными работами от 1–10 лет", а в России “ссылкой в Сибирь или заключением в арестантские роты на срок до 3,5 лет, и в лучшем только случае тюрьмой не менее как на 8 месяцев"²⁰.

Безрезультатной вся эта "ужасная" мораль проф. Манассеина осталась потому, что "непозволительны", "возмутительны", "психически невменяемы" и "уголовно преступны" здесь вовсе не нейссеры, не отдельные представители школы, но, повторяем, сама медицинская система, та школа, в которой нейссеры играют роль лишь простых представительных статистов. И если уже возмущаться чем или кем в данном случае, то возмущаться здесь можно главнейшими актерами трагикомедии, теми самыми манассеинымии их "врачами", которые всеми силами, правдами и неправдами всегда старались уверять врачей-статистов, что их кумиры, верховники и сатрапы медицины, непогрешимы, и что в их руках имеется непререкаемая и безапелляционнейше "научная" система лечения... И теперь, имея вышеприведенную печальную самооценку одним из таких сатрапов, Манассеиным, своей "научной" системы медицины в практических результатах передовых своих коллег-прививкоманов, остается лишь воскликнуть: вот уж поистине "злонравия достойные плоды", собственноручно собранные со своих же собственных посевов! Вот куда и к чему — к уголовщине и к дому умалишенных — привели "сих малых" с их медицинским рукомыслом сами испрошенные и самозванные их опекуны и блюстители своего правоверия в науке, учебно-воспитательной системой которых было тенденциозное извращение и замалчивание истины: стремление, с одной стороны, представлять свою "однобокую", по хорошему выражению Вересаева, медицину "научной" во что бы то ни стало, а с другой — всячески закрывать опекаемым врачам глаза и уши на тот другой "бок" медицины, который представляет собой противоположная аллопатическому правоверию система гомеопатического лечения! В целом сонме таких тенденциозных воспитателей врачебной коллегии преимущественные лавры принадлежат вне конкурса помянутому редактору "Врача" как вдохновителю и насадителю указанной системы опекунства над медициной в нашем отечестве. Эта газета, всячески дискредитировавшая десятки лет способ гомеопатического лечения в глазах русских врачей, никогда не имела достаточно гражданской доблести, чтобы показать им на своих страницах ответное возражение и разъяснение по поводу печатаемых газетой тенденциозных освещений дела, лжи, инсинуаций и брани против врачей-гомеопатов. Систематически оказывая на своих страницах самый радушный приют бесцеремоннейшим торговым рекламам медико-фармацевтического шарлатанизма²¹, он тщательно не пропускал какого-нибудь коротенького объявления о выходе в свет той или иной гомеопатической книжки или журнала. И такой необычайной светобоязнью — боязнью показать врачам гомеопатию одновременно в ее за и против, показать им беспристрастно и аллопатический, и гомеопатический бока науки, или по крайней мере не насиловать совести врачей и не мешать им террором своей этико-цеховой морали знакомиться с гомеопатическим боком медицины, который им рекомендуется всегда как ересь, заблуждение, глупость, шарлатанство и объявляется запретным для врачей под угрозой анафемы и изгнания их из врачебных обществ и коллегий,— поражены у нас все сильнейшие и славнейшие в мире медицинском наши учителя и наши кафедры университетов²².

Для примера приведем хоть нижеследующий факт. Венским проф. Драше было предпринято издание обширной энциклопедии “Библиотеки медицинских наук”. Издание это переводилось и на русский язык под редакцией начальника Военно-медицинской академии проф. Пашутина, оповестившего врачей-читателей, что ввиду научного достоинства издания перевод его на русский язык будет производиться без малейшего отступления или изменения подлинника. Но, увы! Такого благого намерения хватило лишь до статьи, озаглавленной "Гомеопатия". Автор этой статьи, берлинский проф. А. Шперлинг, в своем предисловии писал:

Сотрудничество в Библиотеке медицинских наук, благосклонно предложенное мне г. издателем проф. Драше для ряда статей по электротерапии и неврологии, заставило меня отважиться посвятить довольно большую статью гомеопатии.

Мне удалось доказать, — говорит д-р Шперлинг, — что токи даже в 1/10 миллиампера, совершенно ничтожные по обычному представлению электротерапевтов, оказывались настолько превосходящими другие более грубые и сильные токи, что я в своей практике стал пользоваться почти исключительно ими, и опыт заставил меня придти к заключению, что когда они оказываются недействительными, то данный случай, вообще говоря, неподходящ для лечения электричеством. Отсюда естественный переход к мысли, что и дозы, назначаемые врачами, вообще слишком велики, и что иной раз действительность средств может быть усилена, во-первых, уменьшением их доз, и, во-вторых, болee тщательным выбором средства, вполне индивидуально подходящего для каждой болезни. Таковы были, коротко говоря, идеи, заставившие меня заняться гомеопатической фармакологией, о которой я до того времени знал немногим более того, что ее главный принцип составляют малые дозы. И это знание представлялось мне тогда заблуждением. Поэтому мне едва ли нужно доказывать, что мои "Electroterapeutischen Studien", в которых, например, изложение первой и второй реакции носит большое сходство с ганемановским учением о "первичном ухудшении" от действия лекарств, были написаны без всякого знания гомеопатии. Я рад, что могу сказать, что эти мои электротерапевтические наблюдения были сделаны еще в то время, когда я смотрел на гомеопатию и притязания гомеопатов с таким же величественным презрением, с каким на них смотрит еще и теперь большинство моих товарищей. Это возвышает мое мнение о достоинстве моих наблюдений; они далеко не имели бы того же значения, если бы сделаны были врачом, пропитанным гомеопатическими идеями...

Я решился предпринять обширные опыты с главными гомеопатическими лекарствами на больных своей поликлиники и своей частной практики. При первых же опытах я сразу имел положительный успех и увидел от нескольких средств, приготовленных и дозированных по правилам гомеопатии, в некоторых случаях такую быструю реакцию, что я должен был бы отказаться скорее от здравого человеческого смысла, чем отрицать их или искать для них какое-либо иное объяснение. Показание к применению этих лекарств, само собой разумеется, также было основано на гомеопатических положениях, так что я почувствовал известную радость не столько вследствие приобретения терапевтических результатов, сколько в особенности вследствие того, что я силой фактов был принужден оценить значение гомеопатического учения. Я имею удовольствие видеть, что один из наших авторитетных фармакологов, профессор Шульц в Грейфсвальде, производит фармакологические исследования по способу, который в главных чертах общ с гомеопатическим. В интересах полезного дела можно только пожелать, чтобы проф. Шульц нашел себе побольше приверженцев, и чтобы ему удалось вдохнуть новую жизнь старому фармакологическому коню, которого оптовая химическая промышленность нарядила в блестящую, но мишурную сбрую²³.

Такие мысли высказывает проф. Шперлинг в своем предисловии, а затем в строго научноми обстоятельном изложении своем доказывает как дважды два четыре, что единственный выход из неудовлетворительного и ненаучного состояния медицины — это принять принципы гомеопатии.

Но что же с этой статьей делает редактор русского перевода "Библиотеки медицинских наук" проф. Пашутин? Он решил статью проф. Шперлинга не доводить до сведения русского врача, потому что, говорит он, "автор статьи, видимо, тяготеющий к гомеопатии", придает ей "характер строго научной системы", и, выбросивши статью Шперлинга совсем, заказал г-ну К. Э. Вагнеру, ставшему вскорости после того тоже профессором университета, написать новую в духе отрицания, что тот по заказу начальства и исполнил. В статье своей, как то было угодно проф. Пашутину, Вагнер превратил гомеопатию из "строго научной системы" Шперлинга в исчадие ложного грубо эмпирического направления в медицине и проч.

Вот она, эта отеческая опека над российскими врачами, третирующая их на положении каких-то малосмысленных младенцев, неправоспособных и с аттестатами зрелости, и университетскими дипломами разбираться еще в научных фактах самостоятельно, без тенденциозного менторства и медико-чиновничьей указки! Вот воспитательная система руководителей высших медицинских учреждений, сводящаяся ко лжи и страху света истины, и явно и в явный ущерб науке, обществу и государству растлевающая учащееся юношество своим презрением к правде и гуманности!

Может ли медицина рассчитывать еще на какой-нибудь прогресс при таком мракобесии и недобросовестности, царящих в школе и руководящем ее представительстве? Но наряду с этим невозможно не отметить еще недобросовестности и другого рода. Приговаривая гомеопатию к изгнанию из ведомства "научной" медицины как ересь и ненаучное заблуждение, властные наши руководители и воспитатели юношества очень не прочь под шумок ими же самими посеянного неведения врачами гомеопатии, попользоваться ее добром во славу собственного имени.

Выше упоминалось, например, о грейсфальдском профессоре Гуго Шульце, опубликовавшем лечение холеры уже давно опубликованными в гомеопатии средствами — камфарой, мышьяком и чемерицей — и переделывающем фармакологию в своем университете на гомеопатических основаниях. Теперь же укажем на другую знаменитость, английского фармаколога профессора Л. Брентона, издавшего такое руководство фармакологии, в котором, к удивлению гомеопатов, чуть ли не на половину рекомендовались гомеопатические средства без указания источника их позаимствования. Когда 16 английских газет с "Тimes" во главе вывели все это на Божий свет, то Л. Брентон признал за лучшее заявить, что вся поставленная ему на вид гомеопатия попала в его руководство лишь по желанию переписчика.

Вот и недосягаемая по своей высоте "научная медицина", так презирающая "ненаучную" гомеопатию и не пренебрегающая тайком попользоваться ее презренным достоянием.

ПРИМЕЧАНИЯ

² "Врач", 1897 г., № 14.
³ Там же, № 19, стр. 550–551.
⁴ "Вестник медицины", 1897 г.
⁵ Вл. Никольский "К выбору о недоразумениях в медицине и о выходе из них". Варшава, 1897 г., стр. 3-4.
⁶ Д-р Белоголовый "С. П. Боткин, его жизнь и медицинская деятельность", стр 42.
⁷ Д-р мед. Л. Е. Бразоль "Самуил Ганеман, очерк его жизни и деятельности". СПб, 1896 г.
⁸ "Вестник гoмеопатической медицины", 1900 г. № 4, стр. 97.
⁹ "Врач", 1899 г., c. 1270.
¹⁰ Там же, 1896 г., с. 1108.
¹¹ Там же.
¹² "Южный край", 1899 г. 18 окт.
¹³ Там же.
¹⁴ "Врач", 1899 г., с. 1158.
¹⁵ Там же.
¹⁶ Бартошевич, д-р "Итоги XII международного съезда врачей в Москве", с. 5.
¹⁷ "Врач", 1889 г., с. 1425; "Терапевтический вестник," 1899 г., № 24, с. 893.
¹⁸ "Вестник гомеопатической медицины", 1900 г., с. 101.
¹⁹ "Врач", 1896 г., с. 1108.
²⁰ См. "Вестник гомеопатической медицины", 1900 г., с. 331.
²¹ Печальный результат такой системы закрывания глаз врачам мы можем видеть на авторе же "Записок врача" Вересаеве, который, осуждая с чужого голоса своих учителей гомеопатию и ставя ее неизмеримо ниже своей аллопатии, в то же время, руководясь лишь логикой одного здравого своего смысла, приходит к совершенно обратному: основную суть гомеопатического лечения, совсем того не сознавая, он объявляет отраднейшим идеалом медицины, а в основаниях аллопатической медицины усматривает лишь пагубную ложь. "Идеал, который ставит себе наша медицина, — говорит Вересаев, верно определяя суть своей насильнической аллопатической системы, это чтобы каждую болезнь убить в организме при самом ее зарождении или совсем не допустить ее до человека"; как "розовую надежду" будущего нашей медицины, говорит он далее, врачи ставят оградить организм от той разнообразной массы ядов, которые беспрерывно в него вносятся микробами, каким-нибудь таким одним общим антитоксином, который можно было бы ежедневно вводить в организм с целью предупреждения от вредного влияния ядов, ежедневно же вносимых в него микробами. "Но ведь это же ужасно! — восклицает Вересаев. — Каждый день, вставая, впрыскивай себе под кожу порцию универсального антитоксина, а забыл сделать это — погибай, потому что с отвыкшим от самодеятельности организмом легко справится первая шальная бактерия". Здесь наша медицина, "стремясь к своим целям, грозит оказать человечеству очень плохую услугу: здесь организм обнаруживает большую склонность терять уже имеющиеся у него положительные свойства, он совершенно отучится самостоятельно бороться с заражением". Между тем задачей медицины не должно быть, говорит Вересаев, делать и сильные организмы слабыми и стремиться всех людей превратить в жалкие, беспомощные существа, ходящие у медицины на помочах; она должна состоять в том, чтобы сделать и слабых людей сильными. "К великому счастию, — говорит он, — в науке начинают за последнее время намечаться новые пути, которые обещают в будущем очень много отрадного"; это путь "упражнения и приучения сил организма к самостоятельной борьбе с врывающимися в него микробами и ядами"; такая точка зрения может произвести "громадный переворот в самых основах медицины: вместо того, чтобы спешить выгнать из него уже внедрившуюся болезнь, медицина будет делать из человека борца, который сам сумеет справляться с грозящими ему опасностями"... Если бы Вересаев был знаком с действительной сущностью гомеопатии как учением и системой лечения, он был бы поражен, насколько он отстаивает таким своим идеалом идею гомеопатической медицины, насколько он близок от нее благодаря своему здравому размышлению и насколько изложенная выше система воспитания врачей мешает ему уже в настоящее время иметь то, что он чает для медицины только в весьма далеком будущем.
²² Д-р А. Шперлинг. "Критический этюд о гомеопатии". Перев. д-ра И. М. Луценко.
²³ Подобных же с позволения сказать "разбойников пера и мошенников печати" выставила нам и отечественная критика гомеопатии. И трех главнейших отечественных критиков гомеопатии такого сорта нельзя прoминуть своим молчанием. Первый из них проф. Э. Э. Эйхвальд. В свое время он был прославлен в газетах как наездник-рыцарь, наголову разбивший гидру-гомеопатию на специальных своих о гомеопатии лекциях для студентов Военно-медицинской академии. Лекции эти в печати никогда не появлялись, и о таковой доблестной победе над гомеопатией в аудитории Петербургской академии перед студентами никому и ничего неизвестно. Но вот после смерти Эйхвальда проф. М. И. Афанасьевым были изданы "Две лекции проф. Эйхвальда о специфическом способе лечения", читанные врачам в Клиническом институте Великой Княгини Елены Павловны... В этих лекциях проф. Эйхвальд, излагая свои воззрения на будущую судьбу медицины, заявляет, что, по его убеждению, она может достичь блестящего положения, если станет на путь "специфического" лечения по проф. Эйхвальду, а таковое, оказывается, сводится не более и не менее, как ко всему тому, что составляет существо гомеопатического лечения Ганемана... "Быть может, вы скажете, — спрашивает Эйхвальд своих слушателей, — что все, что я сейчас говорил вам, очень похоже на настоящую гомеопатию?" "Нет, — успокаивает слушателей профессор, — может быть, гомеопаты и назовут все, что я сейчас сказал, гомеопатией, мы же должны назвать это специфическим лечением..."
Второй русский витязь, разбивавший наголову гомеопатию, это проф. Родзаевский. Он выпустил в свет большую книжку, долженствующую уничтожить совершенно гомеопатию. Этой же книгой, между прочим, пользовался и проф. Вагнер, чтобы по заказу проф. Пашутина переделать успешнее гомеопатию из "строго научной системы" в продукт невежественной эмпирии. В учении и системе Ганемана проф. Родзаевский, конечно, не нашел ни капли здравого смысла: в ней все абсурд, все фантазия и все нелепость... Но затем профессором Родзаевским выпущено в свете несколько статеек, а именно "Специфический, или прямой, способ действия лекарств" (вступительная лекция, читанная в Харьковском университете 20 сент. 1895 г.) и "О значении олигодинамических явлений для животного организма" (напечатана в "Журнале медицины и гигиены" за 1894 г.), в которых повествуется ученому миру и о бесконечно малых дозах, и о динамизме, и о специфизме из гомеопатического учения, причем все это, по Родзаевскому, у гомеопатов одна фантазия, одна нелепость, один абсурд, а у Родзаевского то, другое и третье совершенно новое и неведомое еще в ученом мире "научное слово".
Таким же точно рыцарем является и третий критик Л. А. Лозинский. В своих брошюрах он раскритиковал гомеопатию в пух и прах, придерживаясь вполне системы помянутого выше Родзаевского и отличаясь от него лишь большей бойкостью и хлесткостью печатной речи... Но вот попадает А. А. Лозинский в один из российских медвежьих уголков, в г. Уральск, и в местном медицинском обществе делает "предварительное сообщение" об открытых им "новостях" медицины в статье "К вопросу о скрытых формах болотной лихорадки" ("Врач", 1896, № 23)... "Я, — говорит он, — открыл один признак для определения болотной лихорадки, который, насколько мне (т. е. Лозинскому) известно, нигде не описан"... Признак этот — "назначение нескольких приемов хинина" и тогда "лица, страдающие скрытой лихорадкой, в громадном большинстве случаев жалуются после таких приемов на небольшой озноб, а иногда также жар и пот, которые напоминают типичный приступ болотной лихорадки". "Настоящего объяснения этому, по-видимому, странному обстоятельству до сих пор нигде не существует". "Правду сказать, — поучал уральских медиков Иван Александрович Хлестаков-Лозинский, — некто гомеопат Ганеман тоже написал 'Юрия Милославского', также описал раньше меня все мною сказанное, но его 'Юрий Милославский' не настоящий, а мой — так это уже настоящий". "Ганеман, — говорит Лозинский, — придал своему наблюдению совсем неподходящее освещение и вывел из него пресловутый свой закон подобия и свою гомеопатию", но... все это чепуха: "Утверждения гомеопатов расходятся с действительностью; заявление их, что хинин вызывает лихорадку у здоровых вполне голословно", а вот я "решаюсь утверждать, что появление подобия болотного приступа можно наблюдать только у лиц ранее страдавших лихорадкой и еще не вполне излечившихся от нее".
Вот наши российские разбиратели гомеопатии! Не похожа ли такая критическая разборка на прямой разбой на большой дороге: впотьмах ограбят проходящего, а в захолустье еще и щеголяют его пальтишком, шляпой или часами; с одной стороны, пишут статьи и книги, читают лекции, наставляющие врачей не заглядывать в презренную гомеопатию, а с другой тайком, благодаря напущенному ими же в глаза туману, пользуются презренной гомеопатией как источником для своих "новых" научных открытий и новых слов, которые и сообщаются в ученых собраниях врачей под чужим ярлыком собственного имени.

 Часть I     Часть III