О научном статусе гомеопатии

Оригинал здесь

Абстракт

Критики часто объявляют гомеопатию ненаучной. Философия науки, располагающая средствами для анализа основ, структуры и результатов научных теорий, способна внести ясность в этот медицинский спор. Однако гомеопатия пока еще не привлекла сколько-нибудь значительного внимания философов науки. Среди многих тем, в которые философия науки может внести свой вклад, для данной работы выбраны две, не только из-за их важности самих по себе, но и в силу их необходимости для дальнейшей плодотворной дискуссии. Продемонстрировано, во-первых, что в гомеопатии, созданной Ганеманом, можно распознать два взаимосвязанных, но различных уровня. Затем указано, что по крайней мере один из них, феноменологический уровень, может рассматриваться как включающий в себя широкую самостоятельную программу исследований, и для гомеопатической лечебной практики этого достаточно. В заключение доказывается, что согласно одному влиятельному современному подходу в философии науки, эта программа проявляет основные теоретические и методологические признаки истинной науки. Отмечены некоторые разногласия, проявившиеся в ходе дискуссии.

1. Введение

История науки полна примеров, когда научный статус дисциплин, в которых фигурируют новые феномены, поначалу находится под вопросом. Научный истеблишмент относится с подозрением не только к подобным теоретическим концепциям, принципам и методам, но зачастую отрицается сама реальность явлений. Полемика может вестись годами и десятилетиями, пока сторонникам непризнанной дисциплины не удастся развить теорию и ее экспериментальную базу, которые смогут быть признаны научными для своего времени. Если же это не удается, на дисциплину навешивается ярлык "ненаучной", и она полностью выпадает из сферы интересов научного сообщества.

Гомеопатия представляет собой особо интересный образец такого рода, и странно, что до сих пор она не привлекла сколько-нибудь значительного внимания философов науки. Данная работа имеет целью прояснить разногласия по поводу научного статуса гомеопатии, представив предварительный анализ этой дисциплины с позиций современной философии науки.

Следующий раздел знакомит неподготовленного читателя с важным различием между двумя типами научных теорий — феноменологическими и конструктивными. В 3-м разделе доказывается, что гомеопатия Ганемана содержит в себе теории обоих типов. Приводятся цитаты, иллюстрирующие мнение Ганемана о значительной автономности феноменологической теории гомеопатии и ее гносеологическом приоритете над конструктивной теорией. Раздел 4 представляет собой упрощенное изложение основных философских точек зрения по поводу главного вопроса — размежевания науки от ненауки, с акцентом на теорию науки Имре Лакатоса. В заключение в разделе 5 мы пытаемся показать, как гомеопатия, ограниченная феноменологическим уровнем, может быть проанализирована в свете идей Лакатоса. Важную, но самостоятельную тему о научном статусе конструктивной теории Ганемана мы рассмотрим в другой статье. Обсуждение экспериментальных данных за и против гомеопатии также осталось за рамками настоящей статьи^1,2.

2. Теоретические уровни

Как заметил философ Эрнест Нагель в § 1 гл. 5 своей классической "Структуры науки"³,

Научная мысль имеет своей отправной точкой проблемы, возникающие из обыденного опыта при наблюдении событий и явлений; ее целью является понять эти наблюдаемые явления, обнаружить в них некий систематический порядок; окончательной же проверкой законов, служащих инструментами объяснения и предсказания, является их соответствие подобным наблюдениям.

В той же главе Нагель рассматривает важное эпистемологическое различие между двумя видами научных суждений. Попытаемся изложить это в упрощенном и слегка отличающемся варианте.

Учитывая научные аспекты, изложенные в предыдущей цитате, можно выделить широкий класс суждений, формулирующих свойства объектов и процессов, которые в том или ином смысле поддаются непосредственному наблюдению. Суждения или, точнее, законы этого рода часто называются экспериментальными, или феноменологическими, законами. Типичным примером служит закон Бойля-Мариотта, согласно которому давление газа определенной массы при постоянной температуре изменяется обратно пропорционально его объему. Другим простым примером будет закон наследственности, утверждающий, что у голубоглазых родителей рождаются только голубоглазые дети. Теория, включающая в себя только феноменологические законы, считается феноменологической теорией. Наиболее важными примерами феноменологических теорий в физике служат классическая термодинамика и специальная теория относительности Эйнштейна. В биологии можно обратиться к дарвиновской теории, согласно которой эволюция происходит путем естественного отбора.

Феноменологические теории систематично описывают явления в своей области, позволяя нам предсказывать конкретные явления, исходя из наличия других конкретных явлений. Однако объяснительная сила теорий этого типа весьма ограничена, и это часто заставляет ученых разрабатывать теории другого рода, которые можно назвать конструктивными теориями. В отличие от феноменологических теорий, конструктивные теории не замкнуты на наблюдательный уровень. Для получения более глубоких и обобщающих объяснений постулируются ненаблюдаемые процессы и объекты. Эти теории показывают, как феномены выводятся или "конструируются" из предполагаемых ненаблюдаемых слоев реальности. Конструктивные теории имеют целью отразить каузальные механизмы, ответственные как за проявление феноменов, так и за законы, описанные в феноменологических теориях. Большинство теорий современной физики, химии и биологии принадлежит к данной категории.

С научной точки зрения, теории обоих типов являются легитимными и играют свою роль в науке. Случается даже, что одна и та же область явлений одновременно описывается как феноменологической, так и конструктивной теориями. Термодинамика и статистическая механика дают нам классическую иллюстрацию подобной ситуации. В то время как первая систематизирует тепловые явления при помощи экспериментальных понятий, таких как температура, энергия и удельная теплоемкость, вторая постулирует существование на микроуровне атомов и молекул, механическое поведение которых объясняет феномены, описываемые в термодинамике, давая лучшее понимание их проявлений и взаимозависимости. В биологии многие феноменологические законы наследственности, подобные упомянутому выше, объясняются современной конструктивной теорией молекулярной генетики.

Однако с философской точки зрения, различие между феноменологическими и конструктивными теориями приводит к важным последствиям. Феноменологические теории, учитывая природу их законов, менее спекулятивны и более пригодны для непосредственных экспериментальных проверок и подтверждений, чем конструктивные теории. Как результат, в целом они обладают большей стабильностью по сравнению с теориями второго рода. Однако за это преимущество они платят высокую цену существенной потери обобщающей и объяснительной силы. Конструктивные теории намного лучше в этом отношении, но их подтверждение приводит к дополнительным эпистемологическим проблемам. При обсуждении этих проблем между гносеологами возникло глубокое расхождение. Один лагерь сформировали философы, полагающие, что человеческое знание может простираться за пределы явлений, и что реальность ненаблюдаемых объектов и событий, постулированных конструктивными теориями, может быть в принципе установлена. Такие философы, именуемые научными реалистами, как правило, предполагают, что определенные сверхэмпирические теоретические преимущества, такие как простота, унифицированность и объяснительная сила, являются эпистемологическими доказательствами и могут при этом условии дополнять опыт при подтверждении ненаблюдаемых суждений. Это утверждение оспаривается антиреалистами, заявляющими, что эти достоинства, хоть и важные, но не более чем прагматические и не могут обосновать веру в реальность вымышленных вещей. Существует также глубокое расхождение среди самих антиреалистов касательно интерпретации конструктивных теорий: например, как обойтись с веским аргументом реалистов, базирующемся на общеизвестной роли многих конструктивных теорий в открытии абсолютно новых видов явлений? Естественно, что анализ этого пункта лежит за пределами данной работы.

В главе 6 упоминавшейся ранее книги Нагеля дано простое обсуждение этого вопроса. Хорошие примеры недавних статей о научном реализме можно найти в Churchland & Hooker, 1985⁴ и Leplin, 1984⁵. Наиболее важная современная критика научного реализма представлена у van Fraasen, 1980⁶; Leplin, 1997⁷ предлагает новейшую вескую защиту реализма.

3. Гомеопатия как феноменологическая теория

Философски образованный читатель ганемановского "Органона медицины"⁸ не сможет не заметить явных упоминаний отдельных эпистемологических проблем, поднятых новой системой медицинской терапии, которая предложена в книге. Ганеман знал, что его теория не слишком вписывается в научную систему взглядов того времени. Тем не менее находясь под глубоким влиянием эмпирической эпистемологии, он ясно осознавал эпистемологическое разграничение, упомянутое в предыдущем разделе, и ухватился за им самим открытые феномены и феноменологические законы. Он взял их в качестве научного ядра новой дисциплины. Ганеман не просто предпочитал феноменологический подход в гомеопатии, но и осознавал его философские и научные pro и contra. Главным преимуществом, как мы указывали в общем обсуждении, является минимизация умозрительных построений и недостоверности, в то время как главным недостатком является потеря объяснительной силы. Но, по суждению Ганемана, первое перевешивало последнее. К слову, таков был типичный взгляд большинства из тех, кто развивал науку в предыдущие два столетия. Это, естественно, не означает, что новая физика и химия были исключительно феноменологическими, просто акцент был сделан на эмпирической стороне новых теорий.

Проникнувшись этим настроем, Ганеман предполагал развивать гомепатию на основе самостоятельных единых феноменологических принципов. В дополнение он выдвинул несколько гипотез относительно глубинных причин виталистических, патологических и терапевтических феноменов. Эти гипотезы вращаются вокруг концепции жизненной силы, или виталистического принципа, формируя последовательную качественную конструктивную теорию. Так как Ганеман главным образом был занят научной, а не философской деятельностью, то два теоретических уровня гомеопатии он развивал совместно. Наш тезис заключается лишь в том, что они могут и должны быть разделены в целях философского анализа.

Перед тем, как процитировать несколько отрывков из "Органона", в которых Ганеман демонстрирует свой гносеологический выбор, рассмотрим сначала, что он говорил в примечании к § 1. После утверждения, что высшим и на самом деле единственным предназначением врача является, как это обычно называют, лечение, в сноске он добавляет:

Его задачей не должно быть создание так называемых систем, сотканных из пустых спекуляций и предположений о внутренней сущности жизненного процесса и способе возникновения болезней в невидимых недрах организма (на что многие врачи до сих пор, движимые амбициями и честолюбием, растрачивают свои таланты и время). Задачей врача также не может быть придумывание бесчисленных объяснений болезненных явлений и их вероятных причин, которые навсегда должны остаться скрытыми от нас. [...] Мы располагаем более чем достаточным количеством этих ученых фантазий, которым было присвоено наименование теоретической медицины. [...]

Как и некоторые другие утверждения, которые будут процитированы впоследствии, это утверждение должно восприниматься в смягченном варианте, поскольку нам известно отношение Ганемана к варварским практикам и скудной успехами медицине того времени, а также тот факт, что в этой же книге он предпринял крупное теоретическое начинание. Однако при помощи этих слов определялось направление, в котором, по его мнению, должна развиваться и интерпретироваться его собственная медицинская теория. В дальнейшем сущность теории Ганемана и его философская позиция станут для нас яснее. А сейчас приведем цитату из § 6:

Непредубежденный наблюдатель, хорошо осведомленный о тщете трансцендентальных, не подтверждаемых опытом спекуляций, сколь бы проницательным он ни был, при рассмотрении каждого индивидуального заболевания не учитывает ничего, кроме изменений в здоровье тела и духа (болезненные явления, события, симптомы), которые могут быть восприняты внешним образом при помощи чувств; то есть он отмечает у больного пациента только отклонения от прежнего состояния здоровья, которые ощущаются самим пациентом, отмечаются окружающими и наблюдаются врачом. Все эти воспринимаемые признаки представляют болезнь во всей ее совокупности, то есть вместе образуют они истинную и единственно возможную картину болезни.

Сформулировав основной феноменологический закон своей медицинской теории, Ганеман в § 28 вновь недвусмысленно подтвердил его приоритет перед любым другим возможным объяснением:

Так как этот естественный закон лечения проявляется в каждом чистом эксперименте и при каждом верном наблюдении везде в мире, и факт его существования, следовательно, установлен, то не имеет большого значения, каким могло бы быть научное объяснение того, как это все происходит, и я не придаю большого значения попыткам объяснить это. Однако следующая точка зрения представляется мне наиболее вероятной, поскольку основывается на предпосылках, почерпнутых из опыта.

Высказывания подобного рода встречаются, в частности, также и в §§ 54, 70, 100 и 144. Но и вышеприведенных отрывков достаточно для демонстрации, как Ганеман разделял эпистемологические и научные достоинства двух аспектов своей гомеопатической теории. Знаковыми являются также слова последнего процитированного предложения. Невозможно утверждать, что конструктивные теории, такие как ганемановская теория жизненной силы, непосредственно опираются на опыт. Индуктивно они не опираются на опыт (сравните с разделом 4, см. ниже), поскольку они основываются на концепциях и законах, простирающихся за эмпирический уровень. Тем не менее можно считать, что они базируются на опыте в том смысле, что их окончательное подтверждение зависит от их способности соответствовать экспериментальным данным. Эмпирическая адекватность — наивысший критерий признания любой теории. Таким образом, убеждение Ганемана, что несмотря на неизбежно гипотетический характер его объяснительная теория основана на опыте, полностью совместимо с эпистемологическим анализом. Здесь мы абстрагируемся от реальной поддержки, которую опыт может оказать этой теории, речь лишь о том, что ганемановская конструктивная теория в принципе способна по-настоящему опереться на опыт. Необходимо отметить, что как и в других случаях сосуществования конструктивных и феноменологических теорий, в отношениях конструктивной теории Ганемана и опыта посредником служит феноменологическая гомеопатическая теория. Таким образом, эмпирическая адекватность первой теории должна оцениваться, исходя из эмпирической адекватности последней.

Неспособность различить два теоретических уровня в гомеопатии приводит к серьезной недооценке ее научности. Так, недоверие к ганемановской теории жизненной силы либо, в более общем случае, к попыткам объяснения гомеопатических феноменов, часто используется для дискредитации феноменологической гомеопатической теории, вплоть до неверия в саму реальность этих феноменов. С другой стороны, защита теории зачастую излишне запутана попытками оправдать гипотезу жизненной силы или другие объяснительные гипотезы по поводу механизма действия гомеопатических лекарств. Основатель гомеопатии не смешивал эти вопросы, и нужно отдать должное его прозорливости. Это не означает, что Ганеман не осознавал той позитивной роли, которую играют в науке конструктивные теории, когда предлагал, например, плодотворные направления для экспериментальных и теоретических исследований.

4. Разграничение науки от ненауки

Разграничение науки и ненауки, или псевдонауки, является одной из главных тем философии науки. Определение науки, как она понимается в наше время, появилось примерно в семнадцатом веке, когда возникли новые подходы при изучении природных явлений, которые привели к беспрецедентному предсказательному и объяснительному успеху. Изучение феноменов в разных областях становилось все более и более специализированным, и от общего ствола натуральной философии ответвилось несколько самостоятельных дисциплин. С тех пор философы, заинтересованные природой человеческого знания, пытались установить отличительные черты подобных дисциплин, именуемых ныне науками. В противоположность многим другим философским проблемам, проблема разграничения имеет несомненно прогрессивную историю. Описание этой истории лежит за пределами этой статьи.

Простые, но надежные сведения по этой проблеме можно найти в Chalmers, 1982⁹.

Однако краткий экскурс в некоторые темы, касающиеся философии науки, может прояснить определенные аспекты дискуссии о научном статусе гомеопатии, и он будет предпринят в этом и следующем разделе ценой сверхупрощения.

Одним из первопроходцев в философском изучении науки был Фрэнсис Бэкон, чей основной труд "Новый Органон" увидел свет в 1620 г.¹⁰ За последующие двести лет многочисленные философы и ученые убедились, что идеи Бэкона внесли весомый вклад в формирование концепции науки, которая даже сегодня твердо удерживает свои позиции в общественных и научных кругах. Согласно этой концепции, наука в своей основе рассматривается как совокупность достоверных, "испытанных" суждений о мире. Наука развивается посредством добавления вновь испытанных суждений к этой совокупности. Суть так называемого "научного метода" была отождествлена с процессом научного генезиса. Считалось, что построение науки начинается с обширного накопления протоколов наблюдений, то есть отдельных суждений о явлениях. Считалось, что процесс наблюдения способен дистанцироваться не только от явно предвзятых мнений, но также и от каких бы то ни было теоретических предпосылок. Только полностью нейтральное наблюдение рассматривалось как истинно научное. После накопления достаточного количества данных нейтральных наблюдений может начаться разработка научных законов. Для "извлечения" законов из экспериментальных данных существует надежный нейтральный метод. Такой абстрактный процесс умозаключения называется индукцией.

От этой концепции науки, несмотря на ее привычность и, возможно, содержащиеся в ней зерна истины, философы науки двадцатого столетия отказались под давлением логических и эпистемологических аргументов, равно как и фактов, явившихся результатом всесторонних и реалистичных исследований в области истории науки. Одним из первых шагов в направлении нового подхода к проблеме разделения стало осознание того, что при характеристике научного метода процесс генезиса либо открытия должен в большой степени быть отмежеван от процесса подтверждения. На научный генезис, по-видимому, глубоко влияют психологические, исторические и контекстуальные факторы, не подлежащие систематической трактовке и никак не гарантирующие истинность результатов. Однако, безотносительно своего происхождения, теории могут быть подвергнуты определенным процедурам a posteriori, при помощи которых они получат доступ в храм науки или будут изгнаны из него. Карл Поппер выделял этот пункт (помимо прочих) и, более того, утверждал, что не только не существует заслуживающей доверия абстрактной индуктивной процедуры, но даже сама идея об абсолютно нейтральном наблюдательном базисе весьма проблематична. Попперовская критика старой концепции включает в себя некоторые иные положения, которые мы не сможем рассмотреть в настоящей статье (см. прим. 11, 12, 13).

Одним из отличительных признаков попперовского взгляда на науку является настоятельное требование, чтобы перед непосредственной проверкой теории были исследованы на саму возможность их противоречия опыту. По причинам, которые сложно объяснить в статье, предназначенной для широкой аудитории, Поппер сформулировал свое требование в негативной форме, и приписал ему центральную роль в разграничении: теория научна только если она фальсифицируема (опровергаема), то есть в принципе открыта для экспериментального опровержения. Фальсифицируемые теории, которые в действительности не были опровергнуты, признаются на основании опыта, если только они удовлетворяют определенным дополнительным условиям (некоторые из которых станут понятны в дальнейшем). Наука развивается путем замены опровергнутых теорий лучшими, пока еще не опровергнутыми, однако фальсифицируемыми теориями. Научное знание безнадежно гипотетично.

Фальсифиционизм Поппера имеет много преимуществ перед традиционной концепцией науки, однако более поздние философы подвергли сомнению некоторые из его основных положений. Одна из главных атак на теорию Поппера была предпринята в начале 1960-х Томасом Куном¹⁴. Еще более радикальную позицию занял отпавший от Поппера его ученик Пауль Фейерабенд, утверждавший, что не существует научного метода, общего для всех научных дисциплин, и что в науке "все позволено"¹⁵. Другой ученик Поппера, Имре Лакатос, пытался преодолеть ограничения теории Поппера, избегая, однако, скрытого (или, возможно, явного) релятивизма и иррационализма, продемонстрированных при анализе науки Куном и Фейерабендом.

Умеренная концепция науки Лакатоса, в основном сформулированная в 1970-х, основывается на определении программ научного исследования¹⁶. Центральным элементом подобных программ являются теории. Теории, однако, более не рассматриваются как простая совокупность (предположительно) истинных утверждений, но как взаимосвязанная и иерархичная система суждений. Фундаментальные суждения или законы формируют, по определению Лакатоса, жесткое ядро программы, а удаленные от ядра вспомогательные законы формируют защитный пояс. Именно посредством суждений, расположенных в поясе, фундаментальные законы обеспечиваются связью с экспериментом. Это можно представить схемой на рис. 1.

Рис. 1 Иллюстрация структуры программы научного исследования по Лакатосу

Помимо теорий, программа научных исследований включает, что существенно, методологические правила, или "эвристику", которая может быть "негативной" или "позитивной". Негативная эвристика программы является, по существу, методологическим решением ее приверженцев не изменять суждения жесткого ядра в течение реализации программы. Когда факты свидетельствуют об обратном, рекомендации негативной эвристики сводятся к внесению подходящих поправок в законы защитного пояса (и именно поэтому он назван "защитным"). Позитивная эвристика "состоит из ряда полусформулированных предположений или намеков на то, как изменить и развить 'опровержимые варианты' программы исследований, как скорректировать и усовершенствовать 'опровержимый' защитный пояс" (прим. 16, стр. 135). Обычно правила позитивной эвристики явно не определены и даже не определяемы, а возникают непосредственно в процессе научной деятельности.

Изменения в поясе являются частью нормального развития научной программы, а изменения в жестком ядре ведут к отказу от программы, поскольку в ядре заключена ее идентичность. Эпизоды последнего рода в науке, разумеется, не исключены, но случаются достаточно редко. По известному выражению Куна, это "научные революции". Кун и Лакатос солидарны в том, что научное сообщество прибегает к революции только как к последнему средству, когда все приемлемые попытки спасти программу (или, по Куну, "парадигму") провалились и, прежде всего, когда уже появилась жизнеспособная альтернатива. Научная программа считается прогрессивной, если она приводит, по крайней мере время от времени, к открытиям новых явлений; в противном случае она вырождающаяся.

Лакатос использовал эти определения, чтобы по-новому отграничить науку:

Мой подход предполагает новый критерий разграничения между "зрелой наукой", состоящей из исследовательских программ, и "незрелой наукой", состоящей из взятых на живую нитку проб и ошибок (прим. 16, стр. 175).

Чуть далее на той же странице он добавляет:

Зрелая наука состоит из исследовательских программ, в которых предсказываются не только новые факты, но также и новые вспомогательные теории; зрелая наука — в отличие от прозаичных проб и ошибок — обладает "эвристической силой" (везде курсив оригинала).

Этот критерий разделения, очевидно, более совершенен по сравнению с упомянутым ранее, а его использование в реальных ситуациях, как подчеркивал сам Лакатос, является одновременно и более плодотворным, и более сложным.

6. Научный статус феноменологической теории гомеопатии

В конце третьего раздела мы обратили внимание на то, что как необоснованная критика, так и неумелая защита гомеопатии проистекают зачастую от неумения различить два теоретических уровня. Другим важным источником путаницы в процессе дискуссии служит привязанность к "старым" концепциям науки. Аргументом для критиков служит, например, то, что методы, использовавшиеся при создании гомеопатии, устарели, а посему гомеопатическая теория безосновательна. С другой стороны, сторонники нередко пытаются оправдать гомеопатию с помощью безыскусных индуктивных цепочек. Внутренняя последовательность гомеопатической теории, ее эмпирическая адекватность, ее предсказательная сила и другие теоретические достоинства наивысшей важности редко выходят на первый план, как были бы должны, согласно представлениям современной философии науки.

Обсуждая научность гомеопатии, необходимо сразу отметить, что подобно любой другой медицинской дисциплине гомеопатия является прежде всего искусством, практикой или техникой, цель которых — сделать больных людей здоровыми. Предполагаемое классифицирование гомеопатии как науки должно, следовательно, восприниматься только в контексте знаний жизненных, патологических и терапевтических процессов, лежащих в основе этой практики. Если это знание удовлетворит минимальным требованиям для научных знаний, то базирующийся на нем медицинский метод косвенным образом получит право именоваться научным.

Теория Лакатоса представляется особо плодотворной отправной точкой для анализа научного статуса гомеопатии. Попытаемся приложить предварительные выводы этой теории к феноменологической теории гомеопатии. Первым шагом является проверка, выказывают ли феноменологические законы какую-либо иерархическую структуру, свойственную любой истинной науке. Исследуя текст "Органона", нетрудно заметить, что Ганеман выделил горстку законов, фундаментальных для его теории. Принцип первостепенной важности сформулирован в сжатом виде в § 70:

Единственно возможный способ лечения (гомеопатический), при котором в соответствии со всей совокупностью симптомов естественной болезни назначается лекарство, способное вызвать у здорового человека максимально подобные симптомы.

Это утверждение часто считают распадающимся на три подзакона:

1. Закон подобия: подобное излечивается подобным (§§ 22–28);

2. Закон совокупности симптомов: исцелению способствует лекарство, патогенное действие которого соответствует совокупности симптомов пациента (§§ 6, 7, 18, 22, 58, 67); и

3. Закон испытаний на здоровых индивидуумах: целительная сила веществ определяется по их действию на здоровых людей (§§ 21, 108, 135).

Легко видеть, что подобный анализ основного гомеопатического закона выглядит искусственным, приводя к утверждениям с незавершенным смыслом. Но не это должно нас сейчас волновать. Для текущего анализа важно, что закон или ряд законов, является полностью феноменологическим, никак не ссылаясь на ненаблюдаемые объекты и механизмы. Более того, исторические изыскания показывают, что основатель гомеопатии, по его собственному признанию, придерживался этого принципа на всем протяжении развития новой теории, несмотря на множество недочетов, характерных для нее на начальном этапе. По крайней мере еще один теоретический (или, возможно, методологический) элемент, по-видимому, удостоился такого же особого статуса в ганемановской программе: принцип "уницизма" (§§ 124, 273, 274), гласящего, что испытывать на здоровых и прописывать больным можно только одно лекарственное средство за один раз.

Из этих принципов может быть сформировано жесткое ядро Лакатоса. Вопрос о том, какие другие законы гомеопатии, если таковые существуют, должны считаться интегрированными в ядро, имеет несомненную научную и медицинскую значимость. Однако с точки зрения представленного здесь философского анализа этот вопрос можно опустить, поскольку граница между жестким ядром и защитным поясом в любой научно-исследовательской программе не является абсолютной. Может случиться, что закон, поначалу числящийся в программе второстепенным, затем оказывается существенным, и с определенного момента становится частью ядра. Изменения в обратную сторону также возможны.

Открытая и целенаправленная политика Ганемана по защите ядра своей теории представляет собой хороший пример того, что Лакатос называл негативной эвристикой. Воспользовавшись преимуществом ретроспективного взгляда, мы можем убедиться, что стойкая приверженность Ганемана основополагающим феноменологическим принципам была существенна для теоретического и экспериментального развития гомеопатии. В трудах Ганемана можно распознать также и позитивное эвристическое направление развития гомеопатии. По ходу своих исследований он обнаружил, например, сопутствующие эффекты различной степени важности и пытался преодолеть их, внося поправки в некоторые аспекты процесса приготовления и назначения лекарств. При этом он случайно натолкнулся на ставящий в тупик факт, что даже в высокой степени "потенцированные", или "динамизированные", вещества сохраняют свою лечебную силу. Использование высоких "потенций", или "динамизаций", в которых нельзя отыскать следов исходных химических веществ, было узаконено Ганеманом (ср. §§ 253, 278) и большинством его последователей, став частью общего представления о гомеопатии. Другие аспекты метода приготовления лекарств и изменения дозировки стали ключевыми точками для улучшения подгонки теории к эксперименту (ср. §§ 11, 128, 269 и §§ 253, 278 соответственно). Все эти изменения иллюстрируют гибкость защитного пояса. Постепенно Ганеман включил в свою теорию много добавочных законов, среди которых можно упомянуть законы, касающиеся гомеопатического обострения (§§ 157–8, 161, 280–2); индивидуализации назначений (§§ 82, 278); определяющем значении психических симптомов (§§ 210–11, 217); важности второстепенных (§ 95) и необычных симптомов (§ 153); о психосоматических эффектах лечения (§ 255); закон о связи "внутренних" и "внешних" проявлений болезни (§ 201); использовании "простых веществ" (§ 273) и т. д.

Идентификация и оценка законов, формирующих ядро и защитный пояс гомеопатии, являются задачей для исследователей-медиков. Приведенные выше ссылки просто иллюстрируют иерархическую организацию законов гомеопатической теории, как задумывал ее Ганеман. Объединенная с несформулированными и явными методологическими правилами, предложенными Ганеманом, эта теоретическая структура может рассматриваться как образующая программу истинно научных исследований. Следовательно, можно утверждать, что гомеопатическая теория Ганемана является потенциально научной. Необходимо подчеркнуть, что это минимально научная характеристика гомеопатии является независимой от любого расширения теории в область ненаблюдаемого.

Будет ли гомеопатия признана действительно научной, зависит, очевидно, от дальнейшего выполнения важнейших требований эмпирического соответствия и прогрессивности. К тому же эту тему лучше оставить медицинским исследователям, а не обсуждать здесь. Однако необходимо отметить, что главный критерий разделения Лакатоса должен быть слегка модифицирован для феноменологических теорий, поскольку в силу их природы от них нельзя ожидать проявления одного из отличительных признаков прогрессивности — предсказания новых видов феноменов, свойственного хорошим конструктивным теориям. Этот пункт является одним из многих, которые в данной работе не могут быть оценены по достоинству. Более детальный анализ нашей темы потребует более пристального внимания к сложным эпистемологическим связям между конструктивным и феноменологическим теоретическими уровнями. Это будет предметом следующей публикации.

ЛИТЕРАТУРА

¹ BELLAVITE, P. & SIGNORINI, A. Homeopathy, a Frontier in Medical Science. Experimental Studies and Theoretical Foundations. Berkeley: North Atlantic Books 1995.
² BELLAVITE, P. et al. Scientific reappraisal of the "principle of similarity". Med Hypoth 1997; 49: 203-12.
³ NAGEL, E. The Structure of Science. Indianapolis and Cambridge: Hackett Publishing Company, 1979.
⁴ CHURCHLAND, P.M. & HOOKER, C.A. (eds.) Images of Science. Chicago: University of Chicago Press, 1985.
⁵ LEPLIN, J. (ed.) Scientific Realism. Berkeley and Los Angeles, University of California Press, 1984.
⁶ VAN FRAASSEN, B. C. The Scientific Image. Oxford, Clarendon Press, 1980.
⁷ LEPLIN, J. A Novel Defense of Scientific Realism. New York and Oxford, Oxford University Press, 1997.
⁸ HAHNEMANN, S. Organon of Medicine. Transl. J. Künzli, A. Naudá and P. Pendeleton. London: Victor Gollancz Ltd. 1986.
⁹ CHALMERS, A. F. What is this Thing called Science? 2nd. ed. Buckingham: Open University Press 1982.
¹⁰ BACON, F. Novum Organum. Translated and edited by P. Urbach and J. Gibson. Chicago and La Salle: Open Court 1994.
¹¹ POPPER, K. R. The Logic of Scientific Discovery. 5.ed., revised. London: Hutchinson 1968.
¹² POPPER, K. R. Conjectures and Refutations. 4.ed., revised. London: Routledge and Kegan Paul 1972
¹³ POPPER, K. R. Objective Knowledge. Oxford: Clarendon Press 1972
¹⁴ KUHN, T. S. The Structure of Scientific Revolutions. 2 ed., enlarged. Chicago and London: University of Chicago Press 1970.
¹⁵ FEYERABEND, P. K. Against Method. London : Verso 1978.
¹⁶ LAKATOS, I. Falsification and the methodology of scientific research programmes. In: LAKATOS, I. & MUSGRAVE, A. Criticism and the Growth of Knowledge. Cambridge: Cambridge University Press 1970, pp. 91-195.