Д-р Майкл Э. Дин (Англия) |
Гомеопатия и "прогресс науки" |
History of Science, 2001, vol. 39, p. 255–283
Перевод Зои Дымент (Минск) |
ГАНЕМАН И НАУЧНОЕ СООБЩЕСТВОГомеопатия могла быть детищем противоречивого бунтаря, но вначале она рассматривалась как часть ортодоксальной медицины, о чем свидетельствует описание Гегелем ее фармакологического механизма74. Тем не менее она не была нацелена на поиск гипотетических ближайших и первостепенных причин, как это было принято в рационалистической или симптоматической медицинах. Ее выраженная холистическая индивидуализация не обеспечивала врача мешком легко запоминаемых эмпирических спецификов против отдельных болезней, для выбора которых требовалось лишь минимальное обоснование. Даже "фиксированные" заразные болезни, с которыми сталкивались при эпидемиях, требовали подбора различных гомеопатических лекарств при каждой вспышке75. "Органон" отличался от других немецких и французских книг по медицине, хотя он появился в то время, когда Ганеман хотел получить надежную академическую базу для содействия гомеопатии и преобразования терапии, и примечательно, что подробная критика существующих практик, благодаря которой он стал известен, в нем отсутствовала. Было бы удивительно, следовательно, если бы эта книга осталась единственным примером риторического использования Ганеманом терминологии и конструкций, соответствующих типу мышления в немецкой академической медицине. Через два года после "Органона" он представил свою диссертацию на получение доцентуры (habilitation) в Лейпцигский университет, в котором правила позволяли всем, способным защитить диссертацию, читать лекции в качестве не получающего жалования приват-доцента76. Доказывая, что Helleborus (чемерица, морозник), использовавшийся в античных Греции и Риме, а также в исламском мире, был не чем иным, как растением, известным его современникам как Veratrum album, он процитировал на оригинальных языках свыше 500 работ греческих, римских, арабских, английских, французских и итальянских авторов до 1200 года. Идея отчужденности этой работы может быть понята из пренебрежительного замечания Ганемана в предисловии, что он "оставил другим возможность описать использование Helleborus в нынешнее время". Медицинская и лингвистическая историография, которая сочетала "потрясающую эрудицию и скрупулезную ученость, достаточно далекие от практических проблем медицинской практики"77, была необычным отклонением для Ганемана, учитывая его открытое отрицание исторических авторитетов и философского теоретизирования в медицине, и, вероятно, требует объяснения, отсутствующего в тексте. В обсуждении созданной для различных дисциплин научным и академическим сообществами иерархии, Николас Жарден указывает на то, что они важны, когда мы хотим выяснить, какие дисциплины послужили моделью для методов и способов представления других78. Например, в эпоху Возрождения итальянские врачи почти всегда получали докторские степени по философии и медицине, что было частью процесса профессиональной легитимации, направленной на повышение статуса простых эмпириков. Аналогичная ситуация существовала в немецкой медицине в первые десятилетия XIX века, и это проливает свет на выдающуюся диссертацию Ганемана. По мере того как ограниченность браунизма становилась яснее, медицинские учебники становились все более одержимыми историческими прецедентами, вплоть до отказа от современной теории и практики. Эта "историческая мания" стала характерной для романтического движения в немецкой медицине, так называемой натурфилософии, и привело ее последователей к преклонению перед "памятниками проявлений оригинальных идей, лежащих в основе здравой медицинской теории и практики". Переосмысление ганемановской диссертации в этом свете показывает, что для того чтобы получить право на лекции в Лейпциге, Ганеман в то время, в 1812 году, отказался от хорошо известной практической необходимости, оживляющей остальную часть его значительного наследия, и представил руководству академическую работу, предназначенную польстить ему или смягчить его. Эта стратегия сработала. Оппоненты предвкушали удовольствие отвергнуть гомеопатическую диссертацию, но на защите Ганеман не встретил возражений и получил место в университете. ПРЕОБРАЗОВАНИЯ "ОРГАНОНА"Эту историографическую демонстрацию можно было ожидать после знакомства с введением к "Органону" 1810 года, хотя оно и было посвящено требованиям повседневной терапии. Немецкий академический мир, однако, не было побежден на своей собственной территории, и последовали яростные нападки Геккера и других на Ганемана79. В то же время привлекательность натурфилософии начала становиться для многих непреодолимой. Кизер, профессор патологии в Йене, опубликовал в 1817 году медицинскую систему, в которой в менее чем одной пятой раздела по диагностике упоминаются практические наблюдения, а основная часть посвящена рассуждениям о значении различных симптомов в связи с теориями Шеллинга о полярности между мужчиной и женщиной и положительным и отрицательным электрическим зарядом80. В том же году Ганеман подтвердил свою традиционную практическую позицию, заявив, что гомеопатия устоит или падет на основе подтверждений из правильно проведенных клинических экспериментов81. Сложность установки единой непричинной методологии в дедуктивных иерархиях, таких как у Решлауба и Кизера, без сомнения, не объясняет еще одно важное изменение во втором и последующих изданиях: новое название, Organon der Heilkunst, указывает, что по своей сути гомеопатия начиналась с терапии и заканчивалась ею. Кроме того, для Ганемана гомеопатия была единственным направлением, заслуживающим названия терапии. При этом стихи Геллерта были заменены новым девизом: словами Горация aude sapere, "Дерзайте знать" (Эподы I, 2, 40). Это можно рассматривать как еще одну связь с Кантом, в эссе которого "Что такое Просвещение?"82 говорится: "Девиз Просвещения: sapere aude! Имейте мужество использовать ваш собственный разум!" [Курсив автора]. Но Ганеман был дитем Просвещения в буквальном смысле, после того, как отец воспитал его в соответствии с принципами Руссо83, и едва ли нуждался в уроках Канта. Уже в 1784 году Ганеман написал в одной из своих ранних публикаций, что истинный врач "не отвергает ничего, что не исследовал сам, не верит другим на слово и имеет смелость думать за себя и лечить соответственно"84. Краткий первый афоризм "Органона" приобрел длинную сноску, сжигающую академические мосты, которые в тот момент могли строиться. В нем атакуются "ученые грезы" о сущности жизни и происхождении заболеваний, выявление заболевания по его причинам, "невразумительные и напыщенные выражения", предназначенные впечатлять, кафедры "теоретической медицины", и заканчивается он призывом к борьбе: Настало время, чтобы все те, кто называет себя врачами, прекратили обманывать страждущее человечество словами, которые не имеют никакого смысла, и начали действовать — другим словами, приносили облегчение и по-настоящему излечивали больных85. Ганеман стремился реформировать терапию, но на его пути стояли многие концептуальные, научные, экономические, социологические и психологические препятствия. Мода в медицинском жаргоне также играла некоторую роль в борьбе гомеопатии за признание. Термин Heilkunst — разработка медицинской теории на индивидуальном уровне — был заменен уже в начале 1800-х praktische Heilkunde, а позже терапией. К середине XIX в. за пределами гомеопатической литературы термин Heilkunst был оттеснен к маргинальным направлениям, таким как Wasserheilkunst, гидротерапия — другими словами, к областям, от которых быстро избавлялась растущая биомедицина86. Венский "терапевтический нигилист" Йозеф Дитль жаловался в 1845 году, что врач слишком долго оставался просто Heilkünstler — терапевтом, а должен стремиться стать Naturforscher — научным исследователем87. Термин Heilkunde претерпел процесс семантического смещения и упадка: Ютте указывает, что в 1880-х годах "раскольнические" терапии были отвергнуты практиками научной Schulmedizin как Naturheilkunde, природолечение88. Однако Ганеман утверждал, что он развивает передовую научную терапию до логического конца, что подчеркивают ссылки на rationelle Heilkunst в более поздних изданиях "Органона". Все больше это выражение использовалось иронически в адрес последователей различных медицинских богов или тех, кто увековечивал старые злоупотребления, или таких как Дитль, чей призыв к новой rationelle Therapie бессознательно вторил риторическому призыву Ганемана тридцатилетней давности89. Читатели переводов, не основанных на традиционной немецкой терминологии, сталкиваются с разными проблемами. Например, единственный английский перевод первого издания "Органона", полезный и ясный во многих отношениях, объединяет названия первого и второго изданий, искажая при этом немецкие термины: rationelle Heilkunde — научная медицинская теория и Heilkunst — терапия, превратились в "рациональное искусство исцеления"90. Так как все врачи верят, что они действуют рационально и практикуют "рациональное искусство", им можно простить вопрос, что же имел в виду Ганеман. ЭВОЛЮЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯАвгуст Бир, влиятельный немецкий хирург, критически исследовавший отношение к гомеопатии в 1920-х годах, отмечал стремление скептически настроенных оппонентов гомеопатии основать всю свою критику на априорно невозможном действии бесконечно малых доз, игнорируя более фундаментальные компоненты терапии, такие как испытание лекарств, принцип подобия и индивидуализация назначения91. Обычно замалчиваются ранние фармакологические испытания чистых эффектов лекарств на людях, которые проводил Ганеман, хотя это была приоритетная масштабная работа, как подчас замалчивается и ясно выражавшаяся его методам благодарность таких канонических первопроходцев как Мажанди, Орфила и Пуркинье, поскольку гомеопатия "противоречит самим основам научного знания"92. Однако бесконечно малые дозы не были частью гомеопатической гипотезы, редко применялись в испытаниях лекарств и лишь постепенно вводились в лечение по мере того, как Ганеман набирался опыта в применении своего метода93. Это было усовершенствование системы, а не ее требование. Несмотря на неоднократные заявления Ганемана, что химия не годится для анализа его измельченных и подвергнутых встряхиваниям лекарств, как не подходит для определения различия между простым и намагниченным железом, тот факт, что лекарства всегда были открыты для клинических испытаний, вне зависимости от представлений об их пригодности, говорит о том, что тотальное отрицание гомеопатии официальной медициной держится на чем-то другом94. Философия и медицина были явно связаны в немецкой интеллектуальной жизни в 1790—1840 годах, но это была своеобразная связь, не встречающаяся больше нигде. Позже романтическая медицина стала восприниматься как тупиковая ветвь поступательного прогресса медицины, отрицаемая в Германии более чем где бы то ни было, и эта эпоха, совпавшая с трудовой жизнью Ганемана, предопределила отношение к нему как части этой ветви. Заявление Шрайока, сделанное им в 1936 году, что "гомеопатия была создана в Германии в последние дни существования натурфилософии, и для нее были характерны… монистическая патология и терапия", типично для того периода с неточными данными, особыми интеллектуальными отношениями, нозологией и лечением95. Тем не менее все же верно, что в результате переориентации научной историографии во второй половине XX в. с внутрипрофессионального триумфализма и "великих людей" на социально-ориентированную рефлексивность в целом, содержание гомеопатии и ее методы остались в стороне, а актуальными стали региональные исследования ее клиентуры и ее политические и экономические сражения с аллопатией96. Поэтому многое еще предстоит изучить в отношениях гомеопатической науки к интеллектуальной среде, в которой она родилась, и к параллельному формированию биомедицины в XIX в. Ганеман пришел к Канту на почве пиетизма, и воплощение категорического императива в медицинском контексте стало делом его жизни, несмотря на то, что он перешел границы пиетизма. Однако Ганеман не связал себя одобрением веры Канта в теорию Брауна. Ганеман, подобно Шеллингу, критически отнесся к преувеличенной ценности этой теории97, и считал — казалось, справедливо, — что ошибочная ассоциация с натурфилософией и романтической медициной тормозит принятие гомеопатии98. По иронии судьбы, хотя философия, вероятно, оказывала такое большое влияние на критическое мировоззрение Ганемана, именно заявление Канта о легитимных областях научного исследования ускорило маргинализацию гомеопатии тоньше, но, возможно, даже полнее, чем "бесконечно малые" дозы, казавшиеся само собой разумеющейся нелепостью. Как отмечалось, Ганеман подчеркивал индивидуальность каждого больного человека и решающее значение эмоционального и когнитивного состояния при определении подобнейшего — наиболее подобного и, таким образом, самого подходящего лекарства. Не будет преувеличением сказать, что психические симптомы пациента часто являются определяющим фактором при выборе лекарственной противостоящей силы. Они являются характеристиками, которые наблюдательный врач менее всего может себе позволить упустить из виду99. Кант говорил, что содержание ума нельзя изучить научно из-за интересной причины: оно существует во времени, но не в пространстве, а потому не поддается математическому описанию. Такая ориентация помогла созданию направления идентифицировать болезненные процессы на основе существующих повреждений организма, что привело к характерному "госпитальному" или "лабораторному" определению болезни100, в котором предполагалось, что классификация и диагностика болезни должны основываться на существенных органических и биохимических характеристиках, общих для всех пациентов, ею страдающих, и что любое симптоматическое и причинное лечение должно в идеале быть верным всегда, везде и для каждого человека. Поиск единого неопровержимого ответа на каждый вид болезни вышел на первый план в терапии в среде, провозгласившей свою преданность эмпирическим фактам громче всех, но этот поиск был связан не только с исчезнувшим рассказом о своей болезни пациента, но, более того, с явным и официально признанным неверием в то, что может сообщить пациент или экспериментальный "субъект"101. С тех пор многие натренировались в применении доминирующей медицинской модели, в том числе практикующее большинство, которое не интересуется нозологией и с трудом постигает терапию, обходящую стороной причинно-следственные связи и ставящую субъективный опыт выше общих реакций млекопитающих102. Другим возражением против гомеопатической непричинной описательной индивидуализации была невозможность проверить ее назначения по подобию103. Ганеман отверг уместность априорного понимания болезни по Канту, но поиск подобнейшего основан на другом виде кантовского априорного принципа, который функционирует как идеальный образец или парадигма (в традиционном аристотелевском смысле парадигмы, paradeigma, как образца). Кант обсуждает это под заголовком "Регулирующее использование идей чистого разума", применяя геометрические и физические иллюстрации, такие как круг или вакуум: Cамое замечательное обстоятельство, связанное с этими принципами, заключается в том, что они кажутся трансцендентными, и хотя только содержат идеи для руководства эмпирическими упражнениями разума, и хотя это эмпирическое использование состоит только в асимптотической связи… то есть они постоянно приближается, никогда не будучи в состоянии достигнуть их, они являются, несмотря ни на что, априорными синтетическими предложениями, объективными, хотя с неопределенной обоснованностью, и доступными как правила для возможного опыта. При разработке нашего эксперимента они также могут быть использованы с большим преимуществом в качестве эвристических принципов104. Многие лекарства могут вызвать симптомы, подобные симптомам пациента, но выбирается только одно, наиболее близкое к его симптомокомплексу. Отсюда следует, что подобнейшее остается идеалом лечения, который может быть приближен только в конкретном случае болезни, хотя и с использованием обучаемой эвристики, включающей уравнение с аналогичными качествами, как в случае фрау Ш. Проверка такой гипотезы создает значительные трудности из-за невероятного количества переменных, входящих в коллекцию симптомов и соответствий, не говоря уже об оценке клинических результатов. Являются ли эти трудности доказательством отсутствия в гомеопатии научной достоверности? Ганеман считал, что нет, но его предупреждение о том, что верное следование его методу должно подчиняться индивидуализации, обычно игнорируется. И даже ганемановское ведение пациента также поворачивают против него: оно могло находиться "в соответствии с лучшим современным учением и значительно превосходить среднестатистическую практику"105 даже следующего столетия, но было ясно, что бесспорные терапевтические выгоды гомеопатии были неспецифическим эффектом взаимодействия пациента и практика106. Предсказательная сила теории лечения новых заболеваний, таких как холера, или старых, например, пневмонии, бросившей вызов ортодоксальному лечению, должна рассматриваться как лучшая проверка ее правдоподобности107, но в этом случае даже клинический успех трактовался против нее. И. Х. А. Гейнрот, лейпцигский профессор психиатрии, предварил решительное нападение на гомеопатию заявлением, что он не касается клинических доказательств, а рассматривает только теоретические возражения108. В The Bulletin général de thérapeutique говорилось, что клинические результаты гомеопатии к делу не относятся, хотя и успешны, потому что цель не может оправдывать средства109. Клинические данные против гомеопатии приветствовались, конечно. Шрайок хвастался, что научная медицина достигла эпохи, когда терапия исключается из корпуса медицины, заменяясь "точным критическим анализом" Парижской школы, в частности, клиническими испытаниями Габриэля Андраля в Париже в 1834 году, но ему не было известно, насколько ошибочно представлял Андраль себе гомеопатическую практику110. Андраль считал, например, что Ганеман назначал по единственному симптому, — он не читал по-немецки, о чем позже сообщил его помощник, а на французский язык гомеопатическая Материя медика тогда еще не была переведена111. Никто из пациентов других парижских аллопатов, пытавшихся оценить новую терапию, не получал никаких гомеопатических препаратов вообще, так как на априорном основании их замещало плацебо112. Справедливости ради следует признать, что гомеопатия была не единственным предметом, страдающим от низкого уровня якобы оценочных дебатов того времени. Дискредитация Бруссе, который сам был ярым противником гомеопатии, была в той же степени связана со смертью одной знаменитости, как с общими показателями смертности от холеры на его лечении113. В Великобритании поведение Медицинского совета, созданного президентом Совета здравоохранения сэром Бенджамином Холлом с целью сравнить результаты различных методов лечения эпидемии холеры в Лондоне в 1854 году, служит примером трудностей, с которыми столкивалась в то время беспристрастная профессиональная клиническая оценка конкурирующих терапий. Историческое значение крупномасштабного исследования было очевидно для его участников в то время и отмечалось позже как решающий момент в эволюции клинических испытаний114. Отвечая на вопрос Холла, почему замалчивались результаты лечения в Лондонском гомеопатическом госпитале на Голден-сквер в Сохо (в эпицентре эпидемии), Совет молчаливо признал драматическое превосходство независимо оцененных гомеопатических результатов, но единодушно согласился, что включая отчеты гомеопатических практиков, они не только поставят под угрозу ценность и полезность своих среднестатистических результатов лечения, основанного на применении известных лекарств, но дадут неоправданное разрешение на эмпирическую практику, что противоречит поддержке истины и прогрессу науки115. В отличие от гомеопатических лекарственных средств, таких как Camphora, Cuprum и Veratrum album, выбранных потому что их патогенез зеркально отражал последовательные этапы холерной симптоматики, бесполезное или опасное аллопатическое лечение холеры приобретало терапевтическое достоинство, если не эффективность, в силу категорий, к которым принадлежали используемые средства. Каломель, мел, эфир и касторовое масло стали "научными", поскольку были классифицированы соответственно как "улучшающее обмен веществ", "'вяжущее", "стимулирующее" или "элиминирующее" средства116 — те же самые рационалистические термины, которые за полвека до этого высмеивал Ганеман117. Эфир, в частности, был чистым представителем средств браунизма, но был отвергнут, потому что ошибочно считался стимулятором118. Рудольф Вирхов полагал, что возможность объяснения не является научным критерием119, но, вероятно, реалистичней будет сказать, что западное знание есть форма обладания… Если знание является формой обладания, то отсюда следует, что человек обладает только тем, что понимает. То, что непонятно, не может называться настоящим обладанием. Прагматизм является обездоленным ответвлением истинной идеи западного знания, потому что он удовлетворяется плодами того, пониманием чего не обладает120. Выходя за рамки несовместимых аспектов кантианских и ганемановских медицинских предположений, можно заметить интересное сходство ганемановской и гегелевской программ, которое, несомненно, требуют дальнейшего изучения. Будучи посткантианцами, амбициозно намеренными преобразовать свои дисциплины, и Ганеман, и Гегель считали, что превзошли рационализм или эмпиризм своих медицинских и философских предшественников и современников. Оба отвергли дуализм разума и тела и создали интегрированные системы, основывая их научную обоснованность на феноменологии и семантике — возможно, под влиянием Гердера. Есть ироничное сходство также в том, как были восприняты их идеи. Оба часто высмеивались как шарлатаны практиками и историками медицины и философии, или же считалось, что их "слишком трудно понять", причем их критики, как правило, не стеснялись отказываться от академической объективности, когда писали о Ганемане или Гегеле. Обоих часто путают с натурфилософами, несмотря на то, что они старались дистанцироваться от биологического и философского романтизма. Оба имели огромное влияние на последующее развитие своих дисциплин, что часто игнорируется. И наконец, было бы неправильным рассматривать гомеопатию под стеклом, словно она не является широко практикуемой неофициальной терапией в наши дни, и как будто Ганеман известен только историкам медицины, подобно его современникам Куллену, Брауну, Боме, Гуфеланду, Решлаубу, Кизеру, Гейнроту, Бруссе, Труссо, Aндралю и Дитлю. С точки зрения философии, последнее переоткрытие в психологии ХХ в. "двойной онтологии" — утверждения, что индивидуальность сосуществует, но не сводится к декартовым координатам или молекулярной деятельности121, — по-видимому, идет рука об руку с осознанием того, что "герменевтический круг" Гегеля вполне может быть более продуктивной моделью для современной теории развития, чем принятая декарто-кантианская модель122. Включит ли в себя в конечном итоге эта переориентация медицинский персонализм Ганемана, и чтó его расширенное недуалистическое понятие о фармакологии в состоянии сказать нам о нас самих, покажет только будущее. Но поскольку дело касается загадочного биомедицинского статуса гомеопатии как неопровержимой, но неудобоусваиваемой терапии123, недавний переход к прагматическому доказательному здравоохранению позволил ганемановскому rationelle Heilkunst выйти на поверхность и быть изученной беспристрастней, чем раньше: не только для чего она может использоваться124, но и из-за той ценности, которую она может предложить пациентам и их врачам в своих собственных терминах125. Когда известный юморист Жан Поль воскликнул: "Ганеман, этот двуглавый гений философии и обучения… чья система стала последним гвоздем в гроб торговцев рецептами, но удостоилась малого внимания практиков и более критикуется, чем исследуется"126, он не догадывался, что его высказывание останется верным еще как минимум двести лет. ССЫЛКИ 74 Hegel, Philosophy of nature (16), iii, 205.
|
К списку статей В раздел "Гомеопатия" На главную На форум
|