Недавно я посетил одну свою родственницу. Наш разговор вскоре перешел на мою любимую тему, о детях. Моя милая кузина (муж очень вовремя покинул ее во время разговора) говорила книжными словами о физическом воспитании, и мне очень захотелось увидеть юных членов ее семейства.

Она провела меня по коридору в заднюю часть дома, которая примыкала к заднему двору, и открыла дверь в темное низкое помещение, наполненное отвратительным запахом. Это помещение, как она сообщила мне, было детской комнатой.

Дымящаяся бадья, в которой замачивалось грязное белье, стояла в передней части комнаты, окруженная несколькими невысокими прачками, грубая болтовня которых загрязняла ухо как пар от грязной горячей воды — легкие. Капли конденсированного пара стекали вниз по оконным стеклам.

Я выразил моей любезной кузине свое скептическое отношение относительно полезности такой обстановки и намекнул, как сильно испарения из одежды, которая здесь стиралась, ухудшают воздух, которым будут дышать малыши, как подобная чрезмерная влажность породит расслабление всех волокон нашего тела и, следовательно, что это вдвойне вредно для детей в нежном возрасте.

— Вы действительно хотите сказать, — воскликнула она, — что стирка может что-то загрязнить? Я уверена, что не вижу никакой грязи от стирки, а небольшая влажность не может сильно навредить.

— Я имею в виду невидимое, но очень вредное ухудшение воздуха, о плохом влиянии которого на такие нежные существа, каковыми являются дети, вы, наверное, слышали.

— О, — ответила она, — Я иногда окуриваю здесь ягодами можжевельника, и вскоре все загрязнения удаляются.

Теперь я понял, что демонстрация разницы между свойствами газа азота и чистого кислорода, очень мало отличающихся по запаху и совсем не отличающихся по виду, была бы совершенно непонятна моей дорогой кузине, и к тому же я не надеялся объяснить ей, как длительное пребывание в нечистом воздухе производит медленное отравление животных, особенно в нежном возрасте, и что невозможно, чтобы дети могли быть даже в сносном состоянии здоровья в такой атмосфере, и так далее.

Я также не рискнул высказаться о степени влажности, неощутимо создаваемой кипятком при теплом воздухе в комнате, и о том, как эти пары незаметно поглощаются через раскрытые устья впитывающих сосудов в мягкое тело ребенка, посредством чего природные выдохи затрудняются. Я также не пытался доказать ей что-либо посредством силлогизмов "Барбара" (сформулированный Аристотелем закон тавтологии: "Если А принадлежит любому В, а В любому С, то А принадлежит и С". — Прим. перев.), хотя на моем схоластическом языке так и вертелось, что окуривание ягодами можжевельника и тому подобными вещами скорее заполнит комнату флогистоном и ухудшит воздух, но никогда не может превратить нечистый воздух в жизненно важный газ. Однако, как я уже сказал, я, к счастью, подавил свой дух логического опровержения, который был готов вот-вот прорваться, и попытался выдвинуть некоторые аргументы ad hominem ("аргумент к человеку", основанный на личности оппонента, а не на сути дискуссии, объективных фактах и логических рассуждениях. — Прим. перев.).

— Возможно, — сказал я, — я ошибаюсь, а вы, моя уважаемая кузина, вопреки всем ожиданиям, правы в предположении, что частое повторение праздника стирки в детской комнате, вместе с испарениями, которые возникают от одеял, повешенных для просушки возле печки, может не оказывать никакого неблагоприятного влияния на здоровье детей, и я сразу же откажусь от своего мнения, когда вы приведете ко мне своих милых маленьких деток, несомненно, очень живых и крепеньких.

— Я не могу привести их, — ответила она. — Я не могу, но вы можете увидеть их сами. Я не знаю, что беспокоит моего бедного Фредди, вот он. Ему девять лет, но не может хорошо ходить без костылей.

При этих словах маленькая жалкого вида фигурка медленно, с большими трудностями, двинулась к нам. Его колени были согнуты внутрь, а ноги были полностью лишены мышц. Его голова была откинута назад и застряла между плечами, лицо было бледным и высохшим, глаза — тусклыми, но выступавшими из-под выпуклого лба. Его большие уши торчали, ноздри были расширены, широкий язык все время немного провисал из полуоткрытого рта. Истощенные руки ребенка едва поддерживали его на костылях.

Вскоре он вернулся в свое маленькое кресло, чтобы отдохнуть после этой небольшой нагрузки.

Я невольно пожал плечами и глубоко вздохнул.

Смешанное чувство благодарности к Богу и глубокое сожаление овладели мною, когда я позвал своего собственного розовощекого Фрица и велел ему поздороваться с этой невинной жертвой ложного и вредного метода воспитания детей. Мой маленький пострел ласково поцеловал этот бедный объект и спросил, что тот пил из большого кувшина, стоящего рядом с ним. Прозвучал ответ: "Мой утренний кофе", и с этими словами он налил чашку моему мальчику, который, однако, отказался от кофе, так как у него не было привычки пить то, с чем он не был знаком.

— Вы, кажется, не одобряете этого, — сказала моя кузина, — но что еще может пить ребенок? Похоже, что это единственное, от чего ему становится хорошо.

— Становится хорошо? — спросил я в приступе отчасти подавленного, но чрезвычайно сильного гнева, и отвернулся от этого одиозного зрелища. О! Я испытывал такое желание прочитать этой несчастной матери суровую лекцию и показать ей, что напиток, который приводит нашу кровь в волнение, в то же время усиливает раздражительность наших мускульных волокон до такой степени, что в течение времени совершенно ослабляет их, но ослабляя их так, что они дрожат, он постепенно исчерпывает наш жизненный накал; напиток, который не обладает никакими питательными свойствами сам по себе, но вызывает неестественные голод и жажду, а также сообщает ложную перенапрягающую живость своим приверженцам, которые часто доходят до крайней стадии слабости, а последняя как кратковременная интоксикация оставляет после себя противоположное состояние нервной системы, — насколько вредным может стать такой напиток для чувствительного ребенка, наделенного, как это бывает, большой раздражительностью, и как невозможно, чтобы при таком плохом обращении это существо не стало рахитичным и в высшей степени худосочным — сморщенное крошечное человеческое существо, для которого смерть была бы самым желанным жребием.

С учетом всех этих очевидных истин я хотел раздуть тлеющую в материнской груди искру любви, но воздержался от этого, потому что мне пришло в голову, что кофе был любимым напитком самой мамы. Я подавил свои чувства и мягко дал ей понять, что, по моему мнению, кофе должен быть только случайным напитком для людей в возрасте за сорок и может использоваться лишь в некоторых случаях как лекарство.

— Я полагаю, мой строгий кузен, — ответила она, — вы бы лишили это маленькое существо, вон там, за столом, ее любимой еды?

Это было какое-то кондитерское изделие, которое трехлетняя девочка, не способная стоять и не научившаяся ходить, глотала с такой жадностью, что возбудила во мне отвращение и ужас. Из груди этого бледного раздутого существа раздавался скрежет, изо рта текли слюни, у нее был тусклый взгляд, выступающий живот, и, как я узнал, она плохо спала, у нее была диарея, посредством которой, как заверила меня кузина, организм ее освобождался от всех загрязнений.

Я попросил кузину подумать, останется ли она сама в хорошем здоровье, если будет постоянно есть сладкое, и не заработает ли она кислую отрыжку, глистов, недостаточный или чрезмерный аппетит и понос, и если да, то как же это верно относительно гораздо более деликатного желудка ребенка, который не в состоянии вынести такие упражнения и в котором есть естественная тенденция к кислотности. Казалось, что это произвело некоторое впечатление на кузину, особенно, когда я попросил ее испытать силу моего домашнего уксуса, который был сделан только из сахара и дрожжей.

— Я хочу, чтобы вы мне посоветовали, что делать с несчастным скелетом вон там, в колыбели у печки, у него постоянно холодный пот, он не спит и всегда плачет, как будто его мучают. Иногда кажется, что он уже не живой. Я хотела бы, чтобы Бог милостиво забрал его к себе, его страдания настолько душераздирающи для окружающих. Я уже похоронила трех мальчиков, мир с ними. Они все умерли при прорезывании зубов. Один малыш мучился с зубами около трех месяцев, и он всегда засовывал в рот свои маленькие ручки. Я только не верю, что он оказался в таком состоянии из-за сглаза каких-то скверных людей, как утверждает моя свекровь. Это она перевязала тряпочками от больного скарлатиной его маленькие ручки. Говорили, это хорошо от колдовства. Она также часто окуривает девятью породами деревьев.

— Какой вред, — ответил я, — может принести бедный невинный ребенок скверным людям? Где эти скверные люди, которые обладают властью с помощью нескольких слов сделать больным здорового ребенка, которого кормят здоровой пищей и укрепляют упражнениями на открытом воздухе и чистотой?

— Я совершенно убежден, — продолжал я с некоторой горечью, вызванной видом таких сильных мучений, — я убежден, что если вы прекратите позволять бедному ребенку поедать такое количество жеваного хлеба из этого мешка, отчего его желудок стал кислым и перегруженным, если вы будете мыть и высушивать все вокруг достаточно часто, так что все зловоние, которое окружает колыбель, будет устранено, если вы не будете укрывать этого ребенка так тепло, будете умывать его каждый день холодной водой и отдалять от неестественного тепла печки, если отправите его или, лучше, будете брать его часто с собой на открытый воздух, никогда не будете давать нездоровую пищу, не перегрузите его живот самым полезным, то маленькое существо может еще оказаться способным наслаждаться жизнью. Ребенок не скулил бы так много при всех страданиях, которые вы взгромоздили на него, а приписываете прорезыванию зубов и колдовству. Он стал бы здоровым и живым; одним словом, он мог бы стать для вас источником радости, а не источником горя, как сейчас. Поверьте мне, болезнь от прорезывания зубов практически невозможна, о ней почти не слышно среди вполне здоровых детей, это название просто выдумано невежественными людьми и применяется ими при детских болезнях, о которых они ничего не знают и вину за которые они возлагают на природу, в то время как в действительности это вина матерей, сестер и врачей! Ни у одного из моих шестерых детей не проявилась серьезная болезнь, когда у них прорезались зубы. Когда я осматривал у них рот, я обычно видел зубы в таком виде, как я ожидал, посаженными вдоль десны в ровный ряд. Почему мы слышим эти вечные жалобы на мнимую болезнь от прорезывания зубов у детей, в которой мы сами виноваты?

Я вошел в полное рвение, чтобы самым решительным образом дать ей понять, какая ядовитая воздушная атмосфера была в этой низкой темной жаркой комнате, заполненной испарениями всех видов, при этом часто — эманациями от грязной одежды, которую стирали там же, насколько важна для детей просторная высокая светлая часто проветриваемая и очень чистая комната, где бы они оставались в течение того времени днем, которое они не проводят на открытом воздухе, незаменимом для маленьких детей.

— Пошли, Фриц, — добавил я, — давай покинем эту жалкую детскую больницу и очистим наши легкие на осеннем ветре вне этого дурного воздуха. Бог позаботится об этих беспомощных детях в холодной земле и о бедном калеке, печальное состояние которого вызвало у тебя слезы. Уходим!"

Моя кузина была сильно впечатлена и пожелала услышать еще больше моих советов, хотела поблагодарить меня и так далее. Но я торопливо попрощался, восклицая, что она услышала вполне достаточно на сей момент, чтобы сделать те изменения, которые мое сострадательное рвение побудило меня предложить, и я удалился со своим крепким и здоровым маленьким Фрицем¹.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ О судьбе этого Фрица, или Фридриха Ганемана, единственного сына основателя гомеопатии, ничего не известно наверняка. Тем, кто знаком с ганемановской Материей медикой, его имя очень хорошо знакомо, так как оно постоянно появляется в прувингах первых лекарств, да и вообще он, кажется, был одним из самых преданных и смелых среди пионеров нашего патогенетического знания. В 1811 году он написал замечательный ответ на нападение Геккера на "Органон", который и сейчас можно прочитать с интересом и пользой*. После получения ученой степени в Лейпциге, он заключил брачный союз с вдовой, которая, я полагаю, все еще живет в Дрездене с дочерью, но она, согласно тому, что я слышал, не была достаточно способна сделать их супружескую жизнь счастливой. Этот брак вызвал большое недовольство его отца и привел к отчуждению между ними, которое так никогда не исчезло. Фридрих покинул крышу родного дома и устроил свою практику в Волькенштейне, городке в рудных горах Саксонии, где его успехи сделали его большой знаменитостью, да так, что говорили, что его дом был окружен толпами пациентов. Но тут пробудилась ревность его профессиональных собратьев, и в результате некой интриги ему прислали письмо из Медицинской коллегии Саксонии, в котором ему запрещалось практиковать. Молодой Ганеман вынужден был по этой причине уехать, но перед этим он написал самое презрительное письмо в коллегию, которое вызвало большую обиду, на что он, впрочем, и рассчитывал. Что происходило с ним в течение длительного времени после этого, неизвестно. Я обнаружил, что в аугсбургской Allg. Ztg. f. Hom. утверждалось, что он отправился в Эдинбург и оставался там несколько лет, но у меня нет подтверждений этого. В том же журнале упомянуто, что за несколько лет до 1880 года путешественник, называющий себя Фредериком Ганеманом, побывал во внутренних районах Пенсильвании и вылечил много людей с помощью небольших порошков. С тех пор никаких достоверных следов его местонахождения не встречалось, а в прошлом году его сестра, которая хранила память о нем с сестринской любовью, уверяла меня, что не знает, жив он или мертв, и даже ни разу не слышала ничего о нем, с тех пор как он покинул родную страну. — Прим. Р. Даджена.
* Эта работа озаглавлена "Friedrich Hahnemann's des Sohnes Widerlegung der Anfälle Hecker’s auf das Organon der rationellen Heilkunde", Dresden, 1811. — Прим. Р. Даджена.