Оригинал здесь

Отбор средств для испытаний и последующее их включение в новую гомеопатическую Материю медику Ганеманом отражает некоторые интересные как с теоретической, так и с практической точки зрения медицинские предубеждения, неочевидные невнимательному наблюдателю. Лекарства, выбранные Ганеманом, можно разделить на несколько групп, включая два прежде неизвестных источника. Во-первых, это средства, которые старая школа уже использовала на протяжении долгих лет, например, ртуть, сабур, висмут, сурьма, опиум, белладонна, хина и мышьяк; во-вторых, это средства, обладающие древней алхимической предысторией, как-то: медь, свинец, серебро, олово, ртуть, золото, железо, сурьма, сера и соль. В эту же группу можно отнести и другие металлы, например, кобальт, платина, марганец, никель и цинк. Лекарства на основе металлов в целом происходят из алхимической медицины. Третья группа средств состоит из совершенно новых для гомеопатии лекарств, таких как Apis, Calcarea carbonica, Arnica, Gelsemium, Graphites, Petroleum, Silica, Causticum, Baryta carbonica, Sepia, Hepar sulphuris, Terebinthina, Kreosotum, Lycopodium. Большинство этих средств — минералы, которые, видимо, предпочитал Ганеман, а способ их изготовления был откровенно алхимическим — кальцинирование [обжиг] и дистилляция. Четвертая группа включает в себя многочисленные растительные средства, известные издревле: Helleborus, Bryonia, Dulcamara, Clematis, Hypericum, Chamomilla, Euphrasia, Hamamelis, Staphysagria, Stramonium, Spigelia, Convallaria, Veratrum, Rheum, Sambucus, Ledum, Symphytum, Hyoscyamus, Digitalis, Papaver. Пятая группа состоит из средств неевропейского происхождения — это Cimicifuga, Rhus tox, Phytolacca, Lachesis, China, Podophyllum, Colocynthis, Ginger, Licorice.

Подобный анализ помогает нам сделать вывод, что гомеопатия не возникла внезапно сама по себе из неизвестных источников, как совершенно новая доктрина, она не "явилась из тьмы, подобно метеору" [слова Коултона об Иоанне Эриугена], хотя Ганеман действительно пытался создать такое впечатление. Несмотря на то, что способ применения средств, способ их приготовления и метод их изучения были совершенно новыми и ни на что не похожими, сами лекарства активно брались из ранних медицинских систем, прекрасно известных Ганеману. Большинство средств, взятых для прувингов и последующего применения, использовались в медицинской практике тех дней. Поэтому любой гомеопат, предполагающий уникальность гомеопатических средств или же совершенную новизну метода их выбора, отражающую незаурядность Ганемана, заблуждается. Средства не были уникальны, как не был нов и метод их выбора.

Конечно же, новыми были прувинг и методы потенцирования, но совершенно ясно, что при выборе лекарств для своей Материи медики Ганеман отдавал предпочтение растительным, минеральным и алхимическим средствам, и это отражает его собственные теоретические суждения. Другими словами, выбор препаратов не был случаен — они были общепринятыми, и Ганеман уже применял их ранее. Значит, мы можем с достаточными основаниями заключить, что популярная идея о возникновении гомеопатии как "появившейся из тьмы, подобно метеору", как совершенно новой и оригинальной медицинской системе, в достаточной степени ошибочна, если не полностью ложна. Хотя гомеопатия и самодостаточна, она также весьма вторична. В каком-то смысле она является сочетанием всех своих предшественников.

Истинные целительные свойства

Гомеопатические прувинги оказали большое влияние в целом на применение лекарств, сделав их использование понятнее, очертив границы действия каждого средства четче, определив истинные лечебные свойства яснее, так что далее их можно было использовать с большей точностью. Вместо того, чтобы назначать лекарства, основываясь на практических соображениях — предположениях и верованиях, астрологии, сигнатурах и прочем — теперь наконец-то можно было руководствоваться симптомами, которые эти средства вызывают, а не прежними туманными измышлениями. Прувинги "смогли заменить хаотическое смешение невежества, лени, догадок, суеверий, предубеждений, верований, фантазий..." [Berlin, 1979, 163]

В конце концов, существует большая разница между выбором средства, основанном на его возможности вызывать в здоровом человеке всю совокупность симптомов, наблюдаемых у больного, и выбором средства, основанном на его некотором физическом сходстве с пораженным органом... [Nicholls, 1988, 8]

Хотя первые 27 средств, испытанные Ганеманом и опубликованные в 1805 году (в "Fragmenta de viribus medicamentorum positivis"), имели растительное происхождение, вскоре он занялся и минералами. Например, в "Хронических болезнях" из 48 перечисленных средств 35 были минералы, 12 — растения, и только одно было животного происхождения (Sepia). Таким образом, более 70% средств были минералами. Это может означать, что Ганеман, как и Парацельс до него, отдавал предпочтение средствам на основе минералов, или же он полагал, что в Материи медике того времени минералы, в сравнении с растительным миром, были недостаточно исследованы.

Сложность задачи не испугала Ганемана, и он приступил к созданию Материи медики, где должны были содержаться сведения о действии лекарства на здорового человека [Close, 1924, 147].

До Ганемана знания об особенностях влияния лекарственных смесей на здоровье практически отсутствовали. Обычно при использовании вещества в лечебных целях, руководствовались его формой, цветом, вкусом и структурными особенностями. Очень часто такой метод называли "учением о соответствии" (или "учением о сигнатурах"): его приверженцы полагали, что Всемогущий вписал в земные растения тайные знаки и приметы, чтобы Человек мог обнаружить их лечебные качества. Одна из священных задач врача как "целителя-богослова" состояла в расшифровке этих знаков:

Хотя в XVIII веке медицинские теории сильно отошли от какого бы то ни было отдельного богословского учения... врачи по-прежнему полагали себя жрецами, наделенными божественными способностями к исцелению [Gouk, 318].

Примеры сигнатур: растения с желтыми цветами подходят для болезней печени, красные и едкие травы лечат лихорадку и кровотечения, и т. д.

Ландыш... под покровительством Меркурия, поэтому он укрепляет мозг, восстанавливает слабую память и усиливает ее [Culpeper, 1652, 149].

Однако Convallaria (ландыш) практически не обладает симптомами, характерными для болезней мозга, или "меркуриальными", и в основном используется при болезнях сердца (покровительство Льва?). В те времена в основе применения лекарств лежал гибрид медицинской теории и догадок.

Материя медика растительных средств была составлена в основном путем проб и ошибок. Использование трав регламентировалось традицией, полумифическим методом, пришедшим из тех времен, когда еще не было письменности. Так было почти во всех мировых культурах.

Парацельс также твердо верил в учение о сигнатурах, и в качестве доказательства объяснил каждую часть зверобоя [Hypericum perforatum] в соответствии с учением: "...Дырочки в листьях означают, что это растение помогает при всех внутренних и внешних отверстиях на коже... при гниении цветки похожи на кровь — знак, что они подходят при ранах и их надо использовать там, где плоть нуждается в лечении" [Griggs, 1981, 50].

Ганеман полностью отказался [от закона сигнатур]... в его "Чистой Материи медике" мы читаем под Chelidonium (чистотел)... "Древние полагали, что желтый цвет сока этого растения был указанием (сигнатурой) на его применение при заболевании желчного пузыря… человеческое здоровье слишком важно, чтобы руководствоваться такими неточными указаниями при назначении лекарств. Довольствоваться подобными догадками у постели больного было бы преступным легкомыслием" [цит. Ганемана взята из Hobhouse, 1933, 137–8].

Ганеману совершенно не нравился подобный подход, как и не удовлетворяла его вся Материя медика, существовавшая тогда. Он считал ее совершенно беспорядочной.

С самого начала и по настоящий день, Материя медика состоит лишь из ложных предположений и вымыслов, что равноценно ее полному отсутствию [The Organon, v. 110].

Свойства лекарств нельзя определять... по запаху, вкусу или внешнему виду... или исходя из химического анализа, или пытаясь вылечить болезнь, смешивая одно из них с другими... [The Organon, v. 110]

Если кто-то исследовал таким образом достаточное количество простых лекарств на здоровых людях... то, значит, ему впервые удалось получить верную Материю медику: сборник настоящих, чистых и проверенных свойств простых лечебных веществ, как они есть, истинную фармакопею... [The Organon, v. 143]

В 1790 году Ганеман на себе самом провел первый прувинг Cinchona (хинная корка); вскоре последовала серия исследований многих других веществ, по большей части с привлечением помощников. Ими были члены семьи Ганемана, его собратья-врачи и члены их семей. Говорят, Ганеман в целом исследовал 99 лекарственных средств [Griggs, 1981, 178], включая, например, Valeriana (валериана), которую исследовали также Штапф и Франц [Blackie, 1976, 203].

Прувинги, начатые Ганеманом и его немедленными последователями, были продолжены и расширены многими пришедшими позднее гомеопатами. Все великие приложили к этому руку, считая своей священной обязанностью пополнение Материи медики. Известно, что д-р Константин Геринг (1800—1880) лично исследовал 72 средства [Treuherz, 1984, 139], включая Tellurium (теллур) в 1850 году [Blackie, 1976, 78], Hamamelis (гамамелис) [Blackie, 1976, 214] и Glonoinum (глоноин, нитроглицерин) в 1848 году [Tyler, 1942, 391].

Многие гомеопатические средства были взяты позднее на вооружение аллопатами и стали применяться в их повседневной практике, например Belladonna (красавка), Chamomilla (ромашка) и Arnica (баранник). Гомеопаты исследовали и приняли множество американских трав, изначально использовавшихся американскими индейцами, которые применяла и эклектическая школа. Например, Ipecacuanha (рвотный корень), Caulophyllum (стеблелист), Rhus toxicodendron (ядовитый плющ), Euphorbia (молочай). Многие из этих средств впоследствии использовала и аллопатическая медицина, например Ipecacuanha и Lobelia inflata (лобелия) в микстурах от кашля. Изначально, эти средства применялись эклектическим крылом медицины США. Более подробно эта тема рассмотрена в двух работах Култера [Coulter, 1972; см. также Nicholls, 1988, 171, и Rothstein, 217–229].

Точные свойства лекарств

Совсем как современный ученый, Ганеман, в отличие от своих современников, искал как можно более точных знаний о свойствах каждого средства. Одно только это характеризует его как крупного реформатора медицины:

Задача великих философов, ломающих общепринятые устои, состоит в разрушении тщательных построений их уважаемых, но ограниченных предшественников, которые... стремятся ограничить мысль своими собственными аккуратными, но губительно ошибочными толкованиями [Berlin, 1996, 72].

Ганеман стремился использовать лишь одно лекарство, а не смесь, и хотел, чтобы медицина основывалась на практическом понимании действия каждого лекарства в отдельности, для чего здоровым людям давали ежедневно маленькую дозу средства, а они записывали испытываемые симптомы. Таким образом достигалось "чистое отображение" симптоматологии средства, называемое лекарственной картиной, то есть мягкая форма отравления, точные симптомы которого присущи только этому и никакому другому средству.

Прувинги проводились согласно точной схеме и детальным инструкциям... каждый участник должен был следить за своими симптомами в определенное время, наблюдения за результатами велись по четко расписанному графику... сила лекарства устанавливалась только после сравнения результатов от различных участников... [Haehl, vol. 1, 101]

Начало совместных исследований лекарств имело большое значение не только для каждого из исследователей, но и для всей Материи медики и гомеопатической науки. Все эти молодые люди [студенты из Лейпцига, 1811 год] были созваны для точных наблюдений за действием лекарств и, соответственно, для тщательной проверки здоровья и его ежедневных изменений... их научили точным, добросовестным и подробным наблюдениям... [Haehl, Vol. 1, 101]

Лекарственная картина считается "чистым отображением" потому, что лекарство давалось здоровому добровольцу, и действие его могло наблюдаться без ненадежных и искаженных вариаций симптомов, неизбежных, когда лекарство принимает больной человек. Этот момент очень важен, так как он доказывает, что Ганеман ни в малейшей степени не считал полученную клиническим и эмпирическим путем информацию о действии средства единственно надежным и верным источником.

Ключевым моментом гомеопатического лечения стало сравнение характеристик средства с совокупностью симптомов пациента, а вовсе не выбор средств, основанный на ошибочных представлениях о классификации, причинах и названии болезни или же на бездумном назначении "специфических средств":

Данные гомеопатических прувингов и действенность подобнейшего средства, выбранного на основе совокупности всех специфических симптомов, указывает на то, что для любого типа личности или организма, а, следовательно, и любого типа болезни, "где-то там" существует тип вещества, полностью повторяющий его [Whitmont, 1980, 9–10].

Так Ганеман случайно стал наследником еретического медицинского знания и применял его с отличным результатом, никогда не уклоняясь от любых жизненных трудностей, выбранных для него судьбой:

Суть философии, ее основная роль, заключается в преодолении, освобождении, изменении [Berlin, 1996, 66].

Ганеман также понимал, что симптомы, проявляющиеся у человека, в любой момент времени, вызваны частично его болезнью и частично принятым лекарством.

В работе 1816 года "Дух нового учения об исцелении" Ганеман предположил, что на живой организм большее влияние оказывают лекарства, а не естественная болезнь; значит, лекарства побеждают болезнь благодаря своему более мощному динамическому действию, при условии, что изменения состояния здоровья, вызванные средством, похожи на те, что вызваны болезнью [Haehl, vol. 1, 103].

Одна эта фраза прекрасно иллюстрирует мысли, постоянно занимавшие ум Ганемана — фильтрация практических наблюдений и сопоставление их с теоретическими оценками происходящего в организме. В какой-то степени мы все этим занимаемся, это удел человека, но здесь совершенно ясно, что Ганеман всегда подходил к решению практических задач с помощью теоретических изысканий. Он всегда стремился к точным наблюдениям и соответствующим выводам на их основе. Вскоре он стал грозным символом медицинского иконоборчества, блестяще создавая новое учение благодаря глубоким раздумьям и экспериментам:

Настоящие гении обязаны быть в изрядной степени разрушителями старых устоев. Великие мыслители всегда меняют, переворачивают и разрушают, и лишь незначительные — защищают сложившиеся права, следуют правилам и пытаются втиснуться в прокрустово ложе [Berlin, 1996, 70].

Все эксперименты Ганемана служили определенной цели. В некотором смысле, он обожал делать выводы, основываясь на самых скудных сведениях. Так был устроен его ум — Ганеман имел склонность к философии. Для описания этой его черты можно привести два примера, первый из которых — это "кофейная" теория хронических болезней (1803), а второй — теория миазмов (1827). Последующие поколения гомеопатов не раз испытывали трудности в понимании цепи его рассуждений в этих работах.

Он начал прувинги лекарств с себя, членов своей семьи, друзей, студентов и коллег, внимательно наблюдал и все проверял, а также тщательно записывал каждый факт и условия его появления. Эта работа продолжалась на протяжении многих лет, перемежаясь публикациями, пока объем материала не достиг невероятных размеров [Close, 1924, 147–8].

Сам Ганеман ясно дал понять, что его самый важный, ценный и уникальный вклад в медицинскую науку, краеугольный камень его учения, заключается в технике прувингов:

В последние три с половиной тысячи лет ни один врач, насколько мне известно... не додумался до такого естественного, совершенно необходимого, уникального в своей ценности прувинга чистого специфического действия лекарств...

Нельзя удостовериться в истинном действии лекарства на человеческое здоровье другим, более верным, более естественным путем, нежели экспериментальным назначением умеренных доз отдельных средств здоровым людям... [Hahnemann, 1810, v. 108]

Ганеман получил более полную картину воздействия лекарств на здоровье, включив материальные дозы. Чтобы получить законченный профиль средства, нужно было соединить сильное воздействие с более тонким влиянием, получаемым от малых доз.

...Из сообщений ранних исследователей об отравлениях, я понял, что действие большого количества ядовитых веществ, принятых здоровыми людьми... в большой степени согласуется с результатами моих собственных экспериментов с этими же веществами на себе или других здоровых людях [Hahnemann, 1810, v. 110].

Исторические предпосылки

Ганеман работал не в вакууме, поэтому нам следует вкратце познакомиться с той эпохой, в которой он жил.

Эпоху науки (XVII в.) можно во многом рассматривать как результат предшествовавшей ему религиозной Реформации XVI в., которая в основном дала толчок к развитию науки, очистив и подготовив почву.

Воздействие [философии] обязательно проявляется в большей свободе, в пересмотре существующих ценностей и обычаев, в разрушении границ, в преображении знакомых очертаний; это возбуждает и вместе с тем пугает [Berlin, 1996, 70].

Представителями этой эпохи были в основном протестанты, а быстрее всех развивались страны северной Европы, особенно Англия, Германия и Голландия. Здесь нет ничего необычного. Реформация принесла в северную Европу новую свободу, потоки свежего воздуха и новый свет.

Мыслитель... обязан ниспровергать, преодолевать, разрушать, высвобождать, впускать новые веяния... [Berlin, 1996, 67].

В целом, это означает, что новая эпоха принесла свободу, и образованные люди могли выбирать, становиться ли им верующими, подчиняться ли удушающему многовековому владычеству Рима или всеподавляющей власти религии, которая "диктатурой убеждений" сдерживала прогресс, и он выродился в "бессодержательную и туманную схоластику" [Berlin, 1996, 62] или "сложные манипуляции с бессодержательными символами" [Berlin, 1996, 62].

Подобные перемены несомненно способствовали росту науки, так как они поощряли присущую людям жажду знаний об этом мире, тогда как раньше подобная естественная любознательнасть была невозможна. Церковные догматы больше не могли сдерживать рост науки, подвергать ее цензуре и ограничивать. Говоря просто, без Реформации, возможно, не было бы эпохи науки.

Последующую эпоху медицины можно назвать эпохой власти механизмов. Подобно первым ученым, интересовавшимся механикой и законами движения физических объектов, главным предметом изучения ученых в XVI–XVII веках было само физическое тело, его вскрытие, рисунки органов, механистическое представление о токе крови, механика сокращения мышц и законы пневматики в дыхании. Именно в этот период появились выдающиеся работы по анатомии Гарвея (1578—1657) и Везалия (1514—64), работы Бойля (1627—91) о газах и чертежи Леонардо да Винчи (1452—1519). Мы с полной уверенностью можем сказать, что этот прогресс был медицинским аналогом космологической механики Ньютона, Коперника (1473—1543), Галилея и Кеплера (1571—1630) и, возможно, отражал чрезмерное "восхищения победами науки со времен Галилея и Ньютона" [Berlin, 1996, 28].

Новый век также стремился отказаться от главенствующих магических и религиозных элементов в медицинской науке, которые уже отжили свое, и завершить "период ортодоксальности... механистичности, а потому бессмысленности, рожденной постоянным повторением... самые бессодержательные отрезки в истории человеческой мысли... огромную и напрасную расточительность" [Berlin, 1996, 74].

Постепенно из средневековой медицины ушло все сверхъестественное, от него стали отказываться и в итоге совсем забыли. На смену ему пришла новая страсть — "механика", превозносимая такими учеными, как Гофман (1660—1742) и Бургаве (1668—1738). Однозначно, смена концепций и все происходившее в естественных науках и философии, отразились и на медицине. В то время везде правила механика.

Великая эпоха науки царит в XVI и XVII веках, полностью охватывает их. Именно в этот период благодаря Ньютону, Галилею, Бойлю, Копернику, Кеплеру, Декарту (1596—1650) были блестяще разработаны механика и наука о строении Вселенной, заложены основы научного метода. При этом преследовалась одна цель — показать, что воспринимаемый нами мир существует сам по себе, состоит из физически определяемых элементов и сил, принципы его работы можно предсказать. Очевидно, что, вопреки утверждениям Церкви, мир является не частью сознания Бога, но физической величиной, которую можно препарировать и анализировать; принципы его работы наконец-то ясны, и сходны с принципами работы механизма. Даже сам Бойль занимался лечением бедняков:

Роберт Бойль, "филантроп поневоле"... собирал и раздавал лекарства, что было основной частью его благотворительной деятельности [Gouk, 317].

Можно сказать, что медицина "слишком сильно увлеклась механистической моделью Ньютона" [Berlin, 1996, 8]. Гофман, Бургаве и Сиденхем (1624—89) — "отец клинических наблюдений" [Bloch, 1994] — нашли вдохновение в волнующем развитии науки. Они старались найти более разумную концепцию медицины, совершенно не склонную к магии. Они стали первыми врачами, попытавшимися применить "разумный подход... логически связную структуру правил, законов и обобщений, которые можно обосновать..." [Berlin, 1979, 163] в медицинской науке, полностью поглощенной средневековыми догмами богословия, метафизикой и астрологической символикой, которую стали воспринимать как гигантскую "хаотическую смесь глупости, лени, догадок, предубеждений, суеверий, догматов, фантазии..." [Berlin, 1979, 163]

Хотя их результаты были неоднозначными, но они были первопроходцами, давшими толчок, подхваченный в XVIII веке и получивший полное развитие в XIX и XX веках. Механистические веяния особенно явственно проявляются в работах Сиденхема. Их было достаточно для глубого и бесповоротного изменения медицинской концепции, и это явление было совершенно новым.

Сиденхем беспристрастно исследовал и лечение болезней, и их симптомы. Он лично разрушил большинство средневековых устоев и занялся решением терапевтических проблем, в основном опираясь на опыт [Shryock, 12].

Сиденхема особенно ценят за освобождение медицины от цветистых и бессмысленных схоластических теорий и за возрождение ее практического подхода к наблюдениям за болезнями и осмотру пациентов. Сиденхем с успехом заново отстроил фундамент медицины, заложив в качестве основы наблюдение за болезнями и за пациентами и исключив ставшие догмой оторванные от реальности представления, унаследованные от прошлых поколений. Он высмеивал эти бессмысленные и тупиковые понятия, называя их "бессистемными представлениями, полузабытыми непроверенными воспоминаниями, догадками, просто житейскими соображениями, ненаучными теориями" [Berlin, 1996, 41].

В подходе Сиденхема выделяют несколько важных аспектов. Он основывал свои убеждения на том, что видел у постели больного, а не в учебниках, которые он осуждал как ненадежных извратителей медицинской науки [Porter, 229]. Сиденхем в самом деле считал "старую низвергнутую философию... кучей предубеждений и ошибок" [Berlin, 1996, 62], а ее вышедший из употребления набор понятий — чуть большим, чем "метафизическими и богословскими объяснениями, не подкрепленными... доказательствами, полученными методами, противоположными здравому смыслу, раем для фанатиков и шарлатанов, а также для их жертв и рабов" [Berlin, 1979, 133].

Сначала Сиденхем тщательно изучал настоящие случаи заболевания, классифицировал болезнь, основываясь на множестве случаев, и поддерживая тем воззрение, что болезнь — нечто, отделенное от пациента [Porter, 230] и заражающее различных индивидов в определенных условиях. Этот подход, в свою очередь, укрепил точку зрения, что болезни на самом деле поражают пациента извне, будучи "независимыми от страждущего" [Porter, 230; Keele, 1974], и у всех больных вызывают в целом сходные симптомы. Таким образом, именно Сиденхем стоит у истоков представлений о том, что болезнь отделена от пациента, а не является его частью, и что болезнь нужно рассматривать саму по себе. В то время подобный подход был революционным, и вскоре стал неотъемлемым и неоспоримым основанием, краеугольным камнем, на котором зиждется концепция современной медицины.

Сиденхем был практически современником таких исполинов, как Томас Гоббс (1588—1679), сэр Исаак Ньютон, Уильям Гарвей, Рене Декарт, Френсис Бэкон (1561—1626), Джон Локк (1632—1704) и Роберт Бойль, которое и дали толчок к разделению науки и религии, пронизавшему все отрасли естественных наук в ту эпоху. Конечно же, именно эти великие первооткрыватели начали методично разбирать и переосмысливать магическое видение мира, и все это во имя Разума! Отчего же Сиденхем должен был быть замешан из другого теста?

Сиденхем дружил с Локком и переписывался с Бойлем, но особенно он восхищался индуктивным методом Бэкона. С другой стороны, Сиденхемом восхищались Локк, его самый большой почитатель [Porter, 243], и медицинские школы на континенте, где он приобрел большое влияние [CDNB, 2911]. Сиденхем доверял "критике метафизики Бэконом и его требованию вернуться к наблюдениям и опыту" [Coulter, vol. 2, 180]. Сиденхем также "превратил неоплатоническую 'форму' Бэкона в совершенно новую концепцию — 'отдельную болезнь'"... [Coulter, vol. 2, 180] Из этого следует, что Сиденхем одобрял и применял в медицине тот же подход, отрицавший магию и отделявший науку от религии, что и его вышеупомянутые блестящие современники. Ирония заключается в том, что Ганеман тоже восхищался Бэконом как основателем индуктивного научного метода [см. Close, 1924, 15, 27–8, 248–9].

В широком смысле слова, подход Сиденхема был направлен против холизма средневекового "медицинского богословия" и стал основным толчком к медицинскому редукционизму.

...Даже в 1650-х годах доктора все еще говорили о "соках" в теле больного, вместо конкретного состояния, от которого страдал пациент [Shryock, 12, выделение мое].

Сиденхем отвергал древнюю медицину, утверждая, что она имела "такое же отношение к лечению больных, какое имеет рисование картин к искусству мореплавания..." [Dewhurst, 40, цит. в Coulter, vol. 2, 182].

В прошлом медицина переплеталась с "духовным холизмом" медицинского богословия, затем отошла от официальной религии и потому начала сомневаться в любых осмысленных попытках объяснить болезнь, особенно если эти объяснения касались образа жизни человека или причиной болезни считались карма или греховность больного. Вероятно, уже тогда подобные тенденции набирали обороты.

Сиденхем безжалостно разделил болезнь и любую глубинную философию, объясняющую образ жизни пациента. Болезнь перестала зависеть от личности. Он стал рассматривать болезнь лишь как еще один пример заражения неким вредоносным внешним фактором, вторгшимся в организм больного без всякой на то причины, этической или духовной. Никакая болезнь не должна была содержать никакого особенного значения.

Здесь можно увидеть два ключевых элемента — отделение болезни от пациента как "определенное и отличное от других состояние, готовое к систематизации" [Porter, 307], и отделение болезни от любых метафизических концепций, пытающихся объяснить значение образа жизни пациента или Вселенную в целом. Как и прочие в ту эпоху, Сидехем признавал первое и отрицал последнее.

Сиденхем... с энтузиазмом находил различия отдельных болезней [Shryock, 12–13].

В соответствии с радикальными взглядами Сиденхема, лечить и классифицировать болезнь нужно, рассматривая ее исключительно в широком смысле. Не следует тщательно изучать уникальность болезни и ее различные вариации у каждого конкретного человека в целом или включать заболевание в индивидуальный психофизический континуум пациента; болезнь следует рассматривать только в качестве проявления внешнего поражающего фактора [Keele, 1974], который может затронуть любого практически в одном и том же виде. Такое изменение во взглядах было революционным.

Там, где древние видели неразрывную связь между пациентом и его болезнью, Сиденхем видел пациента с определенными патологическими симптомами, которые он уже наблюдал у других больных и ожидал увидеть снова... он разделил больного человека и болезнь и представил последнее вещью в себе. Это был новый взгляд, онтологическая концепция природы болезни, которая со временем должна была приобрести огромное значение [Shryock, 13, выделение мое].

В представлении Сиденхема, любая болезнь является лишь локализированным событием, отдельным заболеванием [Porter, 230, 307], результатом некого обобщенного фактора, не связанным с личностью, греховностью или кармой больного, и, таким образом, болезнь лишалась какого бы то ни было богословского значения. Такой подход стал важным поворотным моментом (секуляризацией), и на протяжении последующих четырех веков взгляд медика не упадет более на индивида или его метафизическую наследственность, но будет следить лишь за поражающим фактором, занесенным извне, и возможными причинами его возникновения. Таким образом, Сиденхем безвозвратно изменил взгляды на причину возникновения болезни. Последняя больше не находились внутри больного, перестала быть неясной или метафизической и зависимой от личности (как предпочитали думать медиевисты), и приобрела материальные формы внешнего мира — таким взглядам отдавали предпочтение современники Сиденхема. Это основополагающее разделение в медицине сохранилось. Окончательная победа этого подхода относится к 1880-м годам, когда Пастер и Кох обнаружили настоящие бациллы, сочтенные коренными причинами многих болезней.

Переход от теоретической, систематической медицины к эмпирической "научной" патологической анатомии... произошел в основном между 1794 и 1830 годами, во времена революционных беспорядков во Франции... [Aisenberg, 145].

Другое направление в медицине, берущее начало от Парацельса (1493—1541) и подхваченное, среди прочих, Сталем (1660—1734) и Ганеманом (1755—1843), не признаёт крайний витализм, со скепсисом относится к существованию болезни в отдельности от пациента или тому, что причины болезни непременно должны быть материальны по своей природе. Этот подход уважает очевидный физиологический холизм и витализм организма и всегда пытается любыми путями укрепить внутреннюю исцеляющую энергию или жизненную силу [Haehl, vol. 1, 64, 284, 289]. Он не отрицает, но сочетает тонкие различия между отдельными случаями болезни, и вновь подтверждает неделимость болезни и пациента, считая их дуальным аспектом единого объединенного биофизического континуума. Болезнь рассматривается как "динамическое ослабление жизненной силы" [см. Close, 1924, 37–8, 74]. Ганеман и гомеопаты после него с воодушевлением приняли эту точку зрения. Подобная медицинская концепция, без сомнения, искуснее и тоньше структурирована. Некоторые гомеопаты также исследуют значение и цель болезни в жизни пациента. Новая жизнь современных холистических подходов к лечению и возрождение большого багажа присущих им средневековых воззрений безусловно бросает вызов медицинской философии будущего. По большому счету, эти модальности представляют собой те факторы, которые Сиденхем опрометчиво выбросил из искусства медицины как неподходящие. Возможно, это как раз тот случай, когда с грязной водой выплеснули и ребенка!

Большинство представителей элиты и медицинских влиятельных кругов к началу XVII века не ценят более астрологию, и она перестает занимать центральное место в английской культуре [Gouk, 317].

Бургаве и Сиденхем, как и Гофман, применили физические и механические научные открытия их времени, пытаясь превратить медицинскую теорию в практику и убрать "мертвые наросты" магии и астрологии. Точно так же в XVII веке мыслители Просвещения пытались на свой лад "улучшить" медицину, развивая различные нелепые теории и потворствуя им. В качестве примера можно привести Брауна (1735—1788), Куллена (1710—1790) и виталистов из Монпелье. Влияние всех их было недолгим.

Из-за них искусство медицины стало сценой, где выступали самые фантастические, часто довольно противоречивые предположения, объяснения, демонстрации, догадки, догмы и системы, чье пагубное влияние не следует недооценивать... [Hahnemann, 1808, 489–90]

К XVIII веку попытки идентифицировать и классифицировать отдельные болезни, поощряемые Сиденхемом, зашли неожиданно далеко [Shryock, 25].

По-видимому, медицина отошла на второй план, по сравнению с другими науками... ее собственная наука была почти бесполезна... различные теоретики, поощряемые этим, возродили учение, согласно которому у всех болезней была одна причина и, следовательно, одно лечение [Shryock, 1966, p. 171].

К сожалению, хаотичное и бессистемное распространение враждующих теорий привело к большой путанице и просто отражало борьбу существоваших тогда группировок. Спорные мнения разделились между стойкими приверженцами Просвещения с одной стороны и не менее стойкими приверженцами романтизма с другой. Этот глубокий раскол убеждений в XVIII веке оказал влиняние на все, в том числе и на медицину.

Теоретические основы гомеопатии

Ганеман заявлял, что он обнаружил во многих древних культурах случаи исцеления заболеваний благодаря "закону подобия" [Organon, v. 110]. Также он утверждал, что именно эти исторические исследования ясно указывают на исцеляющие возможности ядовитого действия лекарств.

Вот так и в этом маленьком цветочке:
Яд и лекарство — в нежной оболочке.

[Уильям Шекспир, "Ромео и Джульетта", акт 2, сцена 3 (перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник). — Прим. перев.]

Говоря другими словами, лишь дозировка определяет, будет ли действие средства лечебным или ядовитым. Это важнейшее положение подвигло его исследовать потенцирование. Судя по всему, "резонанс" между ядовитым и лечебным действиями лекарства стал для Ганемана подтверждением закона подобия. Он рассматривал ядовитое и лечебное свойства как два полюса одного явления.

Ганеману пришлось опираться на фундамент, выстроенный им практически самостоятельно... современные ему теории о причинах и феномене болезней потеряли для Ганемана всякую ценность, как только тщательно проведенные эксперименты придали уверенности его идее подобия... на протяжении всей жизни Ганеман не принимал теории своего времени о происхождении болезней и постановке диагноза и неутомимо с ними боролся. Об этом нельзя забывать, критикуя Ганемана.... он поступал так, потому что они не давали ему составить представление о болезненных состояниях и процессах [Haehl, vol. 1, 290].

Бесспорно, он первым создал прочное основание для новой теории лечения благодаря испытаниям средств на здоровых людях, с помощью разведения лекарств и обширного опыта лечения больных... он создал закон излечения, стойко выдерживавший самые яростные атаки на протяжении целого века [Haehl, vol. 1, 274].

...В конечном итоге, ему удалось провести сотню прувингов... громадный труд, неизменная точность во всем... он лично добросовестно собрал и проверил результаты, полученные студентами и последователями, прежде чем опубликовать их... [Haehl, vol. 1, 274]

Ганеман также исследовал первичное и вторичное действие средств — точнее, "действие и противодействие", поскольку их часто противопоставляют друг другу. Они в действительности представляют собой последовательность воздействия и восстановления части организма. Например, Opium сначала вызывает сонливость, а затем бессонницу, Cannabis indica сначала дает эйфорию, которая потом превращается в депрессию духа, Alcohol сначала стимулирует, а затем угнетает организм. Также Ганеман установил общее для всех средств целительное гомеопатическое воздействие и гомеопатическое ухудшение симптомов, приписывая первичному действию лекарства ухудшение симптомов и отравление, а вторичному действию — исцеляющий эффект, появляющийся благодаря реакции жизненной силы организма на средство.

Самый первый прувинг Ганеман провел в 1790 году на самом себе. Испытываемым средством была Cinchona [хинная корка]:

Благодаря простому и разумному эксперименту с хинной коркой в 1790 году, Ганеман в итоге открыл великий закон исцеления, гласивший, что для излечения болезней следует применять лекарство, обладающее силой возбуждать похожее состояние. Он тут же понял, что все здание старой Материи медики следует разрушить до основания и отстроить заново, так как она не дает точных сведений о [настоящем] болезнетворном воздействии лекарств [Dudgeon, 1853, 176].

В своей работе "Об опыте нового принципа" (1796) Ганеман собрал всю информацию, полученную им благодаря испытанию хинной корки, а материалы, полученные из дальнейших исследований, были сначала опубликованы в его "Fragmenta de viribus medicamentorum positivis" (1805), а затем в "Чистой Материи медике" (1811) [Organon, v. 109a]. Ганеман изучал картину средств и мог указать наиболее подходящие лекарства для множества болезней.

Самые ранние испытания проводились для многих ценных растительных средств (например, Aconitum, Belladonna, Digitalis, Hamamelis, Arnica), а также средств с других континентов, которые могли обладать особенными или необходимыми лечебными свойствами, что делало их подходящими при некоторых состояниях. Ганеман также ввел в медицинский обиход несколько совершенно новых средств — Silica, Kreosotum, Petroleum, Terebinthinum, Natrum muriaticum и Lycopodium. Кто-то может сказать, что Ганеман сильно полагался на новаторские работы Парацельса и потому исследовал и включил в Материю медику множество минералов, металлов и кислот: Silica, Calcarea carbonica, Sulphur, Acidum nitricum, Aurum, Cuprum, Argentum, Kali bichromicum и т.д. До исследований Ганемана, эти вещества в основном рассматривались как инертные с медицинской точки зрения, ядовитые или неподходящие для применения. Он также в большой степени усовершенствовал медицинские знания и уточнил возможности использования (с помощью прувингов), в соответствии с новым учением, таких конвенциональных лекарств, как Carbo vegetabilis, Mercurius, Arsenicum и Sulphur.

В заключение, мы должны отметить, что Ганеман не отправился на изучение пробелов в науке в одиночку. У него было несколько древних предшественников, исследователей, идущих в том же направлении.

Среди древних, только в школе эмпириков мы находим эксперименты, проводимые с целью обнаружения болезнетворного действия лекарств и ядов... Аттал Филоментер, царь Пергама, проверял противоядные свойства Aconitum, Hyoscyamus, Veratrum, Conium и т. д. Но в основном врачу и поэту Никандру Колофонскому... мы обязаны описанием действий различных ядов... однако, удивительно, что эти поэтические записи... были довольно точно скопированы... вплоть до самых глупых ошибок... при этом в записях периода древней медицины имеется очень мало точных сведений [Dudgeon, 1853, 190–91].

Ганеман не был первым испытателем воздействия лекарств на здоровый организм. Антон Штерк 23 июня 1760 года растер в руках свежий дурман, чтобы убедиться в том, что, в соответствии со словами ботаников, растение опьянит его. Этого не случилось, и тогда он растер немного дурмана в ступке и оставил ее в спальне. Наутро он проснулся с головной болью. Затем Штерк приготовил экстракт и капнул себе на язык. Он хотел знать, насколько безопасен экстракт в качестве лекарства. Штерк утверждал, что, если дурман нарушает восприятие и приводит к умопомешательству у здоровых людей, его можно с легкостью назначать маньякам с целью восстановления их восприятия благодаря изменению их мышления. Крамп, ирландский врач, испытывал лекарства на здоровых людях и опубликовал в 1793 году в Лондоне книгу о действии опиума, через три года после первых экспериментов Ганемана. В "Органоне" Ганеман ссылается на датского хирурга Сталя, который говорил: "Я убежден, что болезни подавляются средствами, производящими сходные состояния" (Organon, 4th edition, New York, 91) [Bradford, 42, 1st edition].

Далее Даджен обращает наше внимание на более современные попытки. Он упоминает д-ра Уильяма Александера из Эдинбурга, который предпринял несколько опытов по самоотравлению камфарой, почти стоивших ему жизни.

...Но они не смогли привлечь достаточно внимания, и если бы не Ганеман, спасший их от забвения, они, скорее всего, остались бы неизвестны [Dudgeon, 191].

Поэтому эксперименты Ганемана можно назвать даже более выдающимися и необычными. И тем не менее, несмотря на все блестящие опыты, мы не должны забывать, что "Ганеман-теоретик" бдительно следил за результатами своей работы, чтобы она не потеряла осмысленности и актуальности. Хотя Ганемана, как и многих его современников, по праву считают блестящим ученым-экспериментатором, он всегда был готов взвесить доказательства и постоянно разрабатывать новые идеи. Чтобы убедиться в этом, давайте закончим наш рассказ тщательным исследованием того, как Ганеман разработал теоретические принципы гомеопатии как отдельной науки, для чего сравним ее с другими учениями, известными Ганеману. Но существует одна проблема — гомеопатия возникла (1796—1800) как раз в те времена, когда французская медицина переживала времена создания учений, и доверие к врачам было утеряно.

Медицина в Париже получила резкий толчок к развитию в 1794 году как противодействие ненадежным теоретизированиям, а в 1848 ее сменила, в свою очередь, более точная лабораторная наука [Aisenberg, 145].

К сожалению, из-за этого Ганемана подвергли критике и посчитали еще одним бесполезным виталистом и еще одним любителем теоретизирований.

Благодаря тщательному изучению каждого случая, вдумчивому и тонкому анализу не только заболеваний, но и теорий, и истории медицины (последняя привлекала его больше всего), Ганеман постиг суть гомеопатии — то, что делает ее наукой, и то, в чем ошибался Сиденхем: нельзя считать болезнь внешним фактором, поражающим пациента, и она не вызывает в большинстве случаев сходные симптомы. Невозможно с помощью псевдонаучного способа усреднения получить единый метод (например, вакцины, или "специфическое лекарство"), который вылечит всех больных.

Ганеман понимал, что путь в этом направлении станет фундаментальной и концептуальной ошибкой. Наоборот, он очень хорошо осознавал: ключ к настоящему излечению болезни заключается в индивидуальности симптомов, уникальных в каждом случае, а НЕ в предопределенной основной картине или "всеобщем усреднении", которое, подобно душному одеялу из понятий, покрывает каждый случай заболевания. Таким образом, суммируя все вышесказанное, пока Сиденхем хотел собрать все сходные элементы из множества случаев и получить "основную картину", Ганеман избрал иной путь — найти различия между всеми случаями, основываясь на их индивидуальности и исключительности, и едва различимой изменчивости. Безусловно, подобные "концептуальные действия" обладают совершенно противоположными свойствами и несут в себе абсолютно другой заряд.

Например, гомеопатия относится к кори (Сиденхем первым отделил корь от скарлатины) точно так же, как и к любому другому заболеванию — следует лечить пациента, а НЕ болезнь, и все будет в порядке. Обычно назначают средства вроде Pulsatilla и Rhus tox. или Belladonna, если жар и краснота слишком сильны. Сама основа такого подхода отличается от аллопатии. Вместо запущенного Сиденхемом механизма — подборки похожих случаев и объединения их в одну большую группу заболеваний и классификации болезни, затем назначения общего лечения — гомеопатия определяет отличительные особенности каждого отдельного случая, непохожесть, придающую уникальность каждому случаю, что совершенно противоположно аллопатии. Гомеопатия скорее находит отличия, чем собирает, и скорее отделяет, чем сводит вместе. Конечно же, и тот, и другой подход имеют существенное значение для любой истинной науки:

Настоящая наука стремится отметить число схожих черт в поведении объекта и сформулировать задачи... [Berlin, 1996, 21]

...Определить особенности, уникальность данных свойств или серий событий... то, что отличает от всего остального... [и] придает опыту единственный в своем роде характер [Berlin, 1996, 22].

Более того, Ганеман и другие гомеопаты после него единодушны — истинное излечение возможно достичь, только исцеляя пациента, а лечение болезни никогда не исцеляет, но лишь создает иллюзию исцеления, подавляя симптомы, что ведет к возможному ухудшению здоровья в долгосрочной перспективе.

Таким образом, хотя Ганеман без излишнего стеснения собрал свои средства из всех царств природы и смог составить абсолютно новую Материю медику, совершенно ясно, что его глубочайшее знание теории и истории медицины помогало ему на каждом шагу. Он сопротивлялся сильному соблазну считать болезнь всеобъемлющим фактором или пробовать применять специфическое лекарство для всех случаев так называемой болезни. Благодаря этому сопротивлению, хотя Материя медика Ганемана похожа на старые, из прошлых веков, фармакопеи и справочники назначений, его точные, подробные, с большим трудом полученные сведения о каждом средстве и способе его использования были несомненно совершенно новыми. Именно в этом отдельном случае, и только в этом случае, про гомеопатию можно сказать "явившаяся из тьмы, подобно метеору".

ЛИТЕРАТУРА

Aisenberg, Andrew R, 2001, Book Review: Constructing Paris Medicine, by C Hannaway and A La Berge, [Eds.], Rodopi, Amsterdam, 1998, in Social History of Medicine, 14.1, April 2001, 145–6
Berlin, Isaiah, 1979, Against the Current — Essays in the History of Ideas, Pimlico, London
Berlin, Isaiah, 1996, The Sense of Reality — Studies in Ideas and Their History, Pimlico, London
Blackie, Margery Grace, 1976, The Patient Not The Cure, The Challenge of Homeopathy, MacDonald & Janes, London
Bloch, H, Thomas Sydenham, MD (1624—1689): the father of clinical observation, Journal of Family Practice, 1994 Jan; 38(1):80–1
Bradford, T L, 1895, Life And Letters of Hahnemann, Jain 1986 Edition
CDNB — Concise Dictionary of National Biography, Oxford, 1997, 3 vols.
Close S. The Genius of Homoeopathy: Lectures and Essays on Homoeopathic Philosophy, Philadelphia 1924
Coulter, Harris L, 1972, Homeopathic Influences in 19th century Allopathic Therapeutics, JAIH LXV, 3 and 4;
Coulter, Harris L, 1973, Divided Legacy — A study of the Schism in Medical Thought, 3 volumes, Wehawken Books, Washington
Coulton, GG, 1940, Studies in Medieval Thought, Nelson, London
Culpeper, Nicolas, 1652, The Complete Herbal, Spitalfields, London
Dewhurst, Kenneth, Dr Thomas Sydenham, His life and Original Writings, Los Angeles, Univ California Press, 1966
Dudgeon, Robert Ellis, 1853, Lectures On the Theory and Practice of Homeopathy, Jain 1978 Edition, India
Gouk, Penelope, 1998, Book Review: Religio Medici: Medicine and Religion in 17th century England, by O. P. Grell and Andrew Cunningham, Scolar Press, Aldershot, UK, 1997, reviewed in Social History of Medicine, 11.2, August 1998, 317–318
Griggs, Barbara, 1981, Green Pharmacy — A History of Herbal Medicine, Jill Norman & Hobouse, London
Haehl, Richard, 1922, Samuel Hahnemann: His Life And Work, 2 Vols., Jain 1992 Reprint, India
Hahnemann, S.C.F., 1828, The Chronic Diseases, Their Peculiar Nature And Their Homeopathic Cure, Jain Edition, India
Hahnemann, Samuel, 1921, Organon of Medicine, Dudgeon/Boericke Translation, Combined 5th/6th Edition, Jain Reprint
Hahnemann, Samuel, 1808, On the Value of the Speculative Systems of Medicine, in Hahnemann's Lesser Writings, Edited by Dudgeon, London
Hobhouse, Rosa, 1933, Life of Samuel Hahnemann, World Homeopathic Links, Harjeet India
Keele, K D, The Sydenham-Boyle theory of morbific particles, Medical History, 1974 Jul; 18(3):240–8
Nicholls, Phillip A, 1988, Homeopathy And The Medical Profession, Croom Helm, London
Porter, Roy, 1998, For the Benefit of All Mankind — a medical history of humanity, Norton, New York
Rothstein, William G, 1972, American Physicians in the Nineteenth Century, Johns Hopkins, Univ. Press, Baltimore
Shryock, Richard H, 1936, The Development of Modern Medicine, Univ. Pennsylvania Press
Shryock, Richard Harrison, 1966, Medicine In America Historical Essays, Johns Hopkins Univ. Press, Baltimore
Treuherz, F., 1984, The Origin of Kent's Homeopathy, JAIH, 77:4, 130–149
Tyler, Margaret L., 1942, Homeopathic Drug Pictures, Health Science Press, UK
Whitmont, Edward C., 1980, Psyche And Substance, North Atlantic Books, USA