Д-р Лев Бразоль (Санкт-Петербург) |
![]() |
Самуил Ганеман. Очерк его жизни и деятельностиИздание Санкт-Петербургского общества врачей-гомеопатовСанкт-Петербург, 1896 |
Портреты и фотография (в возрасте около 75 лет) Мелани д'Эрвильи-Ганеман — Copyright © Homéopathe International 2001 VТеперь мы подошли к необыкновенному перелому в жизни кетенского мудреца.
В числе многочисленных приезжих, искавших совета знаменитого врача, в конце 1834 г. или в самом начале 1835 г. приехала из Парижа в Кетен M-lle Marie Mélanie d'Hervilly Gohier, приемная дочь Louis Jerome Gohier, бывшего министра юстиции и президента Исполнительной директории Французской республики в период 18-гo брюмера (1790 г.). Ей было 35 лет, она была хороша собой, отлично образована и носила на себе печать несомненной оригинальности: страстно любила верховую езду, плавание, охоту и всякий спорт, отлично владела огнестрельным opужием и имела коллекцию всевозможных ружей, занималась живописью и литературой и, кажется, изучала медицину и анатомию. Длинный путь из Парижа в Кетен она совершила в мужском костюме, который должен был служить для нее гарантией от навязчивых преследований мужчин. Во Франции, говорят, дамы часто одевались в мужское платье, когда отправлялись в путешествие или в художественные экскурсии, но переодетая по-мужски туристка, конечно, немало шокировала добрых немцев в кетенской гостинице, где она остановилась. Переодевшись и принявши обычный вид привлекательной парижанки, она собрала все нужные сведения относительно образа жизни и привычек Ганемана и тотчас направилась к нему советоваться о своем здоровье. Какова была ее болезнь, мы не знаем, но предприимчивая иностранка почти ежедневно посещала Ганемана и в качестве пациентки, доверяющейся своему врачу, открыла ему свои семейные тайны, что, однако, не помешало ей настолько пленить его ум и сердце, что он предложил ей брак, и она по-видимому настолько поддалась обаянию личности замечательного старика, что преклонный возраст его не показался ей достаточной преградой, и она дала свое немедленное согласие. 28 января 1835 г. 80-летний, но еще очень бодрый и моложавый Ганеман вступил во второй брак, а в июне того же года в первый день Троицы новобрачные покинули Кетен и переехали в Париж. Но перед отъездом Ганеман разделил все свое состояние между детьми и написал нижеследующее духовное завещание, которое интересно с разных сторон, и поэтому приводится нами целиком: Во имя Господне!
12. Наконец, в последние мгновения перед моим отъездом в Париж, где я, вероятно,
останусь для того чтобы вдали от того места, где я столько выстрадал со всех сторон, найти,
наконец, у моей любимой супруги счастье и покой, в чем мне порукой желанный мой брак, я хочу, хотя
я и вправе делать распоряжения вполне по своему усмотрению, тем не менее, изложить здесь мое
настоящее положение. Заявляю поэтому, что я единственно для того чтобы удовлетворить благородному
желанию моей любезной супруги (желанию, которое свидетельствует о беспримерном бескорыстии
таковой), совершил дарение моего состояния моим детям. Благодаря именно ей они теперь получили
почти все мое состояние, которое я приобретал с таким трудом, старанием и усилием, хотя никогда не
мог им спокойно пользоваться. Я оставил себе только небольшой капитал в 12 000 талеров. Посредством
этого духовного завещания я, по отеческой моей справедливости, разделил и мое движимое и недвижимое
имущество между моими детьми. Вследствие сего я, по настоятельному желанию моей супруги, ничего не
беру с собой во Францию, кроме моего носильного белья, платья, лекарств и лишь нескольких ценных
вещей, которые мне необходимо нужны, часов и перстня с печатью.
Мне теперь 81-й год, я желаю наконец отдохнуть и прекратить мою врачебную
практику, которая теперь становится для меня затруднительной. Из этого завещания видно, что Ганеман имел самое искреннее намерение совершенно оставить медицинскую практику и опочить от трудов своих, подтверждением чего также служит приложенная к завещанию опись под лит. G, по которой он отдавал своей младшей дочери Луизе все журналы больных, собственноручно им исписанные его тонким и старательным почерком, все портфели и папки с вклеенными письмами и все большие писанные регистры симптомов. Такие журналы, как известно, составляют необходимую настольную книгу для постоянных справок каждого практического врача. При таких условиях и принимая в соображение, что M-lle Melanie сама имела независимое состояние, можно было бы думать, что только что заключенный неравный брак с обеих сторон не имел никаких своекорыстных целей. Однако ближайшее будущее скоро показало обратную сторону всего этого романтического эпизода в жизни нашего героя. Не успел он приехать в Париж, как супруга его, пользуясь своими связями, выхлопотала ему у министра Гизо право медицинской практики, которое и было ему даровано правительственным распоряжением 21 августа 1835 г., и в том же году она устремила старика в самую горячую и безотдыхную деятельность. Первоначальную квартиру у Люксембургского парка она сменила на более роскошный отель на Rue de Milan. Тут каждое утро во всех приемных комнатах и даже в прихожей и на лестнице толпились пациенты всех классов, возрастов и состояний, жаждавшие получить совет знаменитого врача. Madame Hahnemann делала им предварительный допрос, многим сама давала советы, и в кабинет мужа допускала лишь тщательно ею избранных. После утомительного утреннего приема Ганеман, вопреки своему кетенскому обычаю, садился в экипаж и вплоть до обеда объезжал городских пациентов, потом обедал, a после обеда выезжал с женой в оперу, театр или на званые вечера, на которые его со всех сторон приглашали как модную знаменитость. Имя его скоро прогремело на весь Париж, и гомеопатия, прежде лишь прозябавшая в этой столице, теперь сразу получила необычайное развитие; возникли гомеопатические общества, лечебницы, журналы и явились талантливые врачи. В выражениях внешнего почета и уважения, конечно, недостатка не было. Галликанское общество избрало его своим почетным председателем, врачи-гомеопаты отчеканили в честь его переселения в Париж медаль с его изображением, известный скульптор Давид сделал его мраморный бюст, и каждое 12 апреля, день его рождения, к нему стекалась вся парижская знать и интеллигенция, представители искусства и литературы и многочисленные иностранцы с выражением своих поздравлений. Но эта новая жизнь была далека от того идеала, о котором мечтал Ганеман в Кетене. Вместо обретения желанного покоя, он погрузился в омут парижской профессиональной жизни и, согласно предначертанию Madame Hahnemann, превратился в медицинского практика, зарабатывавшего теперь для своей супруги по несколько сот тысяч франков в год. Потребовались опять журналы больных, которые Ганеман вытребовал обратно от своей дочери под торжественным обещанием вернуть их по минованию в них надобности. Неохотно рассталась с ними г-жа Мосдорф, как бы предчувствуя, что ей их обратно не получить.
В Париже, конечно, оскудела его прежняя плодотворная научная деятельность (он только пересмотрел и издал новое издание "Хронических болезней") и прекратился в его лице процесс непрерывного до сих пор совершенствования нового учения, которое, к счастью, было уже воспринято новыми и свежими силами во всех странах света и поставлено на твердую почву новейших успехов научной медицины. В минуты своего досуга он постоянно встречал самую нежную заботливость со стороны супруги, которая умела услаждать его последние годы и до конца его жизни пользовалась неограниченным его доверием и любовью. Все его парижские письма дышат нравственным удовлетворением и счастьем. В угоду своей Melanie он даже отказался от курения трубки, которая прежде не выпускалась им изо рта с утра до вечера. Но в этой необычной лихорадочной деятельности тратилось слишком много нервной энергии и силы, и здоровье его стало поддаваться под бременем лет и чрезмерных трудов. Он стал похварывать; заболел сначала желчным поносом, за которым последовала перемежающаяся лихорадка, имевшая сначала трехдневный тип, а потом перешедшая в ежедневную, и значительно ослабившая его силы. Тем не менее он оправился и, казалось, начал совершенно выздоравливать, но тут он заболел старческим бронхитом и 2 июля 1843 г., в воскресенье, в 5 часов утра он испустил дух на 89-м году жизни, сохранивши полное сознание до самой смерти. Madame Hahnemann неотлучно находилась при больном и принимала все меры, чтобы не допускать к нему не только посторонних, но и самых близких людей и даже врачей, и, невзирая на собственное желание старика еще раз повидать свою любимую дочь Амалию, она не была к нему допущена, хотя приехала вместе с сыном за неделю до кончины отца: она добилась разрешения присутствовать только лишь при самых последних минутах умирающего. Соболезнование бесчисленных почитателей Ганемана со всех сторон было настолько искренне и велико, что нужно было бы ожидать грандиознейшей похоронной процессии. Но Madame Hahnemann держала в полнейшей тайне день и час погребения мужа. Тело было набальзамировано, и 11 июля в 6-м часу дождливого утра во двор отеля Ганемана въехали простые дроги, на которые был положен простой гроб и торопливо отвезен на Монмартрское кладбище в сопровождении вдовы, неутешной дочери и ее сына (впоследствии д-ра Süss'a) и молодого врача Lethiére'a. Эти четверо были единственные, провожавшие покойника. Тело Ганемана было опущено в старый склеп, где уже раньше были положены г-жой Ганеман два других гроба, и последние останки великого реформатора исчезли от людских взоров без всякой похоронной процессии, без погребальных обрядов и без молитвенных напутствий. Бессмертный основатель гомеопатии предан земле как беднейший из смертных, и до сих пор не имеет над могилой приличного памятника, для которого он сам себе завещал надгробную надпись "Non inutilis vixi" (я прожил не напрасно), 28 июля 1839 г. в Париже**. Вдова Ганемана унаследовала от него огромное состояние, говорят, около 4 миллионов франков, которое поступило в ее полную и нераздельную собственность, потому что по духовному завещанию все его скромное допарижское состояние отдавалось дочерям; все же приобретенное после переезда в Париж предусмотрительно предназначалось лишь одной вдове, причем дочери не имели права заявлять претензии на какую-либо часть нового наследства под страхом лишиться значительной доли имевшегося у них состояния. Теперь также становятся понятными те строгости и угрозы, которые Ганеман применил в своем духовном завещании к детям. Он, бывший всегда воплощением доброты и любви к своей семье, сам по себе едва ли мог обречь своих детей на самое жестокосердое наказание за малейшее изъявление желания получить известную часть отцовского состояния. Madame Hahnemann знала, что раз ей удастся переселить Ганемана в Париж, то фортуна ее обеспечена, потому-то ей и нужно было заручиться юридической оградой против притязаний законных наследников. Кроме того, у Madame Hahnemann остались на руках рукописи Ганемана, в том числе рукопись 6-го издания "Органона" и все драгоценные журналы больных, которым, вероятно, никогда не будет суждено увидеть свет, так как участь их после смерти г-жи Ганеман остается до сих пор неизвестной. А между тем, зная, с какой тщательностью Ганеман допрашивал своих пациентов и записывал их болезненные симптомы, и имея уже несколько образцов необыкновенно поучительных историй болезни, сообщенных им во 2-й части 3-го издания "Чистого лекарствоведения", мы можем утвердительно сказать, что опубликование этих журналов составило бы весьма важный и интересный вклад в гомеопатическую литературу. Тщетно собственница их, г-жа Мосдорф, старалась получить обратно завещанные ей книги: г-жа Ганеман отказалась их возвратить. Госпоже Ганеман неоднократно также предлагали уступить рукопись "Органона" для издания, но она запрашивала такую огромную сумму, которая была решительно не под силу любому издателю, и никаким образом не соответствовала стоимости предмета, а именно: как известно, она после смерти Ганемана продолжала вести его обширную медицинскую практику небезуспешно, и вот за уступку "Органона" она требовала сумму, проценты с которой позволили бы ей существовать без необходимости заниматься медицинской практикой. Принимая ее заработок за 5 000 р., самая скромная цифра требуемого ею вознаграждения была бы 100 000 р. Внешние знаки почтения к Ганеману и его учению со стороны г-жи Ганеман исчезли тотчас после того, как Ганеман закрыл глаза, тотчас же и прекратились все родственные отношения к его семье, в которой она не принимала ни малейшего участия. А когда к ней однажды обратились с просьбой оказать маленькую поддержку внуку Ганемана для окончания им университетского образования, она сухо и наотрез отказала с примечанием, что если у него не хватает средств для образования, то лучше ему сделаться сапожником. Она умерла в 1878 г. в Париже, не оказавши уже лично ни малейшей доли пользы делу распространения гомеопатии. Оказалось, увы, слишком поздно, что все ее эксцентрическое путешествие в Кетен являлось лишь искусной спекуляцией на состоянии Ганемана и затем весьма умелой эксплуатацией его огромной рабочей способности. ПРИМЕЧАНИЯ* Фридрих Ганеман, старший сын, был тоже практикующим врачом, но отличался чрезвычайной
эксцентричностью характера и женившись, покинул жену, семью и родину, уехал в Англию и пропал без
вести. — Л. Б. |