Оригинал здесь

Я надеюсь, что прочитав эти воспоминания, вы, мои продолжатели, лучше поймете, откуда пришел и кем был ваш старый учитель.

Я родился 22 июля 1894 года в загородном доме в горах Юра недалеко от города Шомон в кантоне Невшатель (Швейцария); по забавному совпадению этот дом раньше принадлежал родителям моей будущей жены. Мои родители были швейцарцами, но предки по отцовской линии были купцами из Вюртемберга, а по материнской — французами-протестантами, бежавшими из Франции после отмены Нантского эдикта. Я был старшим из шести детей, начальное и среднее образование получил в Невшателе.

Я очень рано увлекся естественными науками, особенно математикой и химией, и, к счастью, до сих пор отлично в них разбираюсь. Я создал маленькую лабораторию, в которой проводил многочисленные и порой небезопасные опыты. Я перегонял производные хлора, чтобы получить это вещество в чистом виде; опыты закончились тем, что этот зеленоватый газ вызвал у меня удушье и кровохарканье. Затем, изучая взрывчатые вещества, я поместил серу и уголь в пробирку с хлоридом калия, чтобы получить порох. Пробирка взорвалась и осколки попали мне в глаза, что вынудило родителей срочно бежать к окулисту, который удалил осколки с роговицы, но не пинцетом, как я предполагал, а очень острым ланцетом, что меня сильно удивило, а также заставил ходить несколько дней с забинтованным глазом и закрыть мою любимую лабораторию, что и было немедленно исполнено по категоричному и безапелляционному решению отца. Тогда я увлекся музыкой, а именно скрипкой, пением, танцами и гимнастикой. Мой отец, армейский майор, стал давать мне уроки верховой езды, когда приходилось держаться на неоседланной лошади, а затем уроки бокса и джиу-джицу, чтобы я мог защитить себя при любых обстоятельствах, и эти навыки впоследствии сослужили мне добрую службу.

Забегая вперед, расскажу, как уроки отца пригодились мне при весьма странных обстоятельствах, когда я несколько раз сталкивался с душевнобольными, угрожавшими моей жизни. Однажды утром у молодого шизофреника двадцати лет случилось обострение и он решил напасть на санитара. Как раз в этот момент повар принес завтрак. Двое мужчин попытались его побороть, но тот впал в еще большее неистовство и дрался изо всех сил, швыряя предметы и нанося удары. Мужчины решили затолкать его в туалет и запереть там. Поднялась невообразимая суматоха и директор срочно вызвал меня по телефону. Когда я прибыл, то увидел всех троих, копошащихся на полу туалета так, что было не разобрать, чьи тут руки и ноги, кто нападает, а кто обороняется. Мне удалось поймать руку юного буяна и завернуть ее за спину, сильно скрутив запястье. Он закричал от боли и больше не смог двигаться. Я велел помощникам отойти, а пациенту встать на ноги, продолжая удерживать его руку за спиной. Он попытался лягнуть меня ногой, но я сильнее нажал на его руку, и он громче закричал от боли. Я велел ему пройти так несколько кругов по комнате, при малейшем неповиновении усиливая давление на руку и приговаривая, что надо слушаться санитаров и впредь быть вежливым с ними. После этого я отпустил его руку и велел принять Stramonium 10 000. Он больше не упрямился и с видом побитой собаки пообещал, что этого не повторится. На этом его приступы возбуждения закончились; воспоминание о перенесенной боли, а также благотворное действие лекарства сделали свое дело.

В другом случае я был вызван в католический приют к девушке 15 лет с истерическим и маниакальным припадком, что заставило сестер связать ее и уложить в кровать, причем на каждой ее конечности сидело по одной сестре. Когда я вошел, девушка визжала и отбивалась, а сестры с трудом могли ее удержать. Я попросил пятую сестру снять с пациентки обувь, схватил большой палец правой ноги и резко его согнул, в ответ на что раздался сдавленный стон. Тогда я ослабил давление и велел сестрам развязать ее. Девушка оставалась в кровати, а при малейшем возбуждении или крике я усиливал давление, тем самым давая ей понять, что так будет продолжаться до тех пор, пока она не успокоится. Однако боль произвела поистине магическое действие, и через некоторое время я уже разрешил пациентке сесть в кровати и назначил, проанализировав это приступ бешенства и истерического сумасшествия, когда силы возрастают десятикратно, Belladonna 10 000. И этот приступ был последним.

Так юношеские занятия с отцом пригодились мне во взрослом возрасте.

Будучи еще очень юным, но успев уже разочароваться в химии, я решил, что стану врачом; помню, что когда мне было десять лет, я, вооружившись стальной загнутой проволокой, заставлял младших братьев и сестер открывать рты и проверял, здоровые ли у них зубы. В четырнадцать лет мое будущее стало вырисовываться яснее, когда дядя по отцу, врач, спросил меня, кем я хочу стать, терапевтом или хирургом. Удивленный таким поворотом событий, я растерялся. Тогда он предложил мне проверить себя. Я должен был большим кухонным ножом вывести на доске прямую линию. Моя юная рука дрогнула, и линия оказалась слегка кривой. Этот опыт убедительно продемонстрировал мне, что карьера хирурга не для меня, надо становиться терапевтом. И тогда я вдруг понял всю трудность задачи, которая ждет меня, живущего в этой стране высоких гор и часов, поскольку мне надо будет научиться чинить человеческое тело как часы, но не разбирая его, а руководствуясь лишь мудрым наблюдением, интуицией и дедукцией.

Мне предстояло сдать выпускные экзамены в школе и поступить в гимназию, и я больше всего ненавидел и боялся истории, которую никак не мог запомнить. Учитель много раз жаловался на меня отцу, и тот однажды решительным тоном заявил, что если я не смогу получить аттестат, то он отдаст меня в сапожники. Как же мне было тогда стыдно! Угроза отца все время преследовала меня, хотя по остальным предметам я успевал великолепно. Я не мог запомнить все эти бесконечные даты, за исключением битвы при Сент-Якобе у Бирса в 1444 году и образования нашей Швейцарской конфедерации в 1291 году. Найдя интересной историю Наполеона, я решил серьезно изучить его биографию в 1802 году. Каково же было мое удивление, когда на устном экзамене я вытащил перед этим страшным учителем билет с вопросом о Наполеоне в 1802 году. Мой ответ был великолепен, и учитель вместо того, чтобы поздравить меня, заявил, что я весь год ломал комедию, изображая незнание истории, и что ради этой шутки позволял себе получать скверные оценки. Обрадованы были не столько мой учитель и мой отец, сколько я сам.

Когда мне исполнилось 17 лет, моя семья оставила родной город и обосновалась в Женеве. Это был самый большой интеллектуальный центр в Швейцарии. Здесь я получил высшее образование, подрабатывая частными уроками по математике, химии и стенографии, которые давал даже своим товарищам. Я получил степень бакалавра, сдал экзамены за подготовительный курс и наконец в возрасте 26 лет блестяще сдал двадцать шесть экзаменов по медицине. Я и один из моих товарищей оказались лучшими среди сорока экзаменуемых.

Начиная с 1911 года, я вместе с г-ном Блонделем принимаю самое активное участие в бойскаутском движении в Швейцарии, и эта тема занимает меня и поныне.  На меня оказала сильное влияние внутренняя и внешняя дисциплина, которая требуется от членов этой организации, образцовым руководителем которой я так стремился стать, а Закон скаутов с юных лет красной нитью проходит через всю мою жизнь и карьеру.

Вот этот закон, который стал для меня путеводной нитью.

• Разведчик ценит свое слово превыше всего
• Разведчик верен и надежен
• Разведчик должен приносить пользу, помогая ближнему
• Разведчик должен быть хорошим сыном своих родителей, другом всех людей и братом всех разведчиков
• Разведчик должен быть галантным и исполненным рыцарского духа
• Разведчик не обижает животных и бережно относится к растениям
• Разведчик умеет слушаться
• Разведчик должен быть мужественным и с улыбкой переносить невзгоды
• Разведчик должен быть трудолюбивым и бережливым
• Разведчик должен быть точен в мыслях, словах и поступках
• Разведчик всеми силами при любых обстоятельствах должен стараться соблюдать этот закон.

Мой отец, с юных лет страдавший хроническим энтеритом, успешно лечился гомеопатией у строгого последователя Ганемана д-ра Юбера из Невшателя, который в основном назначал 30-е сотенные потенции. При каждом визите он все время повторял, что старшим мальчикам, Пьеру и Роже, надо обязательно стать гомеопатами. Доктор передал для нас отцу "Маленький гомеопатический катехизис" Дьюи на немецком и "Органон" Ганемана, которыми я увлекся и буквально проглотил. Тогда же я увлекся изучением языков, занимаясь одновременно латынью, немецким, английским, итальянским и санскритом.

Во время учебы, будучи юным студентом, я давал своим домашним, близким, товарищам и даже животным маленькие гомеопатические крупинки в основном низких разведений, и нередко с заметным успехом. Однажды летним вечером крестьяне пришли ко мне в наш загородный дом в горах и позвали к своему восьмидесятилетнему деду, почтенному старику с пышными белыми бакенбардами. Тот не спал ночью и мучался от лихорадки с температурой 39,9° С и очень сильной жаждой больших количеств насколько возможно холодной воды, выпивая не меньше стакана за раз. Когда я прибыл, то отметил, что у него красная правая щека, а глаза налиты кровью, и он сразу сказал мне: "Милый доктор, не стоит труда давать мне лекарства, поскольку со вчерашнего дня, когда я заболел, я предчувствую свой конец, но не боюсь и готов к нему, и завтра, когда пробьет 9 часов, я покину вас".

Между тем я опросил его, и он подтвердил, что чувствует болезненность в области верхушки левого легкого, которая усиливается, когда он поворачивается на левый или на правый бок, а удобнее всего ему лежать на спине и вытянувшись. У него был умеренный сухой кашель, иногда отделялась скудная кровянистая мокрота. При аускультации я выявил очаг воспаления в верхушке левого легкого, что позволило поставить диагноз острой пневмонии в верхней доле левого легкого.

Я только начинал практиковать гомеопатию, но уже понимал, что это не может быть Arsenicum, несмотря на характерную жажду, поскольку это лекарство не применяется, когда пациент "предсказывает свой час смерти". Тем не менее, руководствуясь своими тогдашними знаниями, я назначил чередовать Aconitum 200 и Belladonna 200, растворить три крупинки каждого в отдельном стакане воды и давать по кофейной ложечке раз в час.

Следующим утром ровно в 9 часов я был у его постели. Он сидел на кровати, имел отдохнувший и довольный вид, и заявил: "Я ошибался, это еще не последний час, я отлично выспался, а жажда больше не мучает меня, даже кашель не усилился". За 48 часов температура упала, появилось больше хрипов и мокроты — пневмония была излечена. Старик прожил еще восемь лет и умер не от болезни, а в результате несчастного случая, получив осложненный перелом бедра.

Сегодня, оглядываясь назад, я считаю такое чередование ошибочным, а Belladonna и вовсе не была показана, зато Aconitum великолепно соответствовал всем симптомам. Именно его одного и надо было назначить.

У этих же крестьян была собачка, у которой, по их словам, были какие-то черви в голове, что вызывало у нее своего рода приступы головокружения; животное безостановочно яростно вертелось в правую сторону, а потом валилось без сил от изнеможения. Aconitum 200 полностью излечил ее.

Я лечил эпидемию гриппа 1918 года, назначая только лишь Influenzinum hispanicum Небеля в 200-м разведении, и не потерял ни одного пациента, тогда как вокруг многие умирали от этой болезни.

В последние дни моего студенчества меня попросили вылечить тяжелую ангину у десятилетнего мальчика. Имелся гнилостный запах изо рта, миндалины были в глубоких язвах, покрытые беловатыми ложными пленками, распространявшимися по всей области зева и вызывавшими сильные боли, стреляющие в уши, высокая температура, серый налет на языке, слюнотечение — все это говорило о дифтерии, где яснее всего был показан Mercurius cyanatus, — лекарство, открытое д-ром Беком из Монтре. Это обстоятельство поставило меня перед серьезной дилеммой: во время учебы я не видел дифтерию, но отлично помнил наказ преподавателя педиатрии проф. д'Эспина: "Вкалывайте как можно больше сыворотки". Однако мои занятия гомеопатией и уже достигнутые результаты вселили в меня такую решимость и обеспечили такими доказательствами, каких никогда не могла дать классическая медицина. Это был вопрос совести, но для меня еще к тому же и новый бастион, который надо было взять, то есть определиться, применить классический аллопатический подход или взять сторону гомеопатии, настолько различающихся между собой методов, что я не мог решиться, тем более что никогда не видел своими глазами, как они применяются при этой болезни. Несмотря на предостережения учителей, после изрядных колебаний я принял решение применить гомеопатическую систему. Ответственность была велика, но я решил не упустить возможности проверить и оценить действенность лечения, которое казалось мне верным, и добиться положительного результата при этой болезни. Я взял соскоб с ложных пленок и отправил его в Институт гигиены.

В аптеке я раздобыл пять сотых грамма цианида ртути (я был очень горд, что будучи выпускником, еще не сдавшим экзамен на врача, уже имел право выписывать такие яды). Неудивительно, что когда я пришел в аптеку с рецептом на пять сотых грамма цианида ртути, фармацевт косо на меня посмотрел и спросил, для каких целей мне нужно это вещество. Я сообщил ему, что собираюсь разводить его и давать в гомеопатических дозах пациенту, и он был удовлетворен моим объяснением. Я подверг этот яд трем классическим тритурациям с интервалами в один час, как это предписывают правила гомеопатии, затем растворил пять сотых грамма получившегося третьего сотенного разведения вещества в 500 каплях смеси дистиллированной воды и спирта. Из полученного раствора я собирался приготовить 100-е ганемановское разведение, пользуясь отдельными флаконами, но через восемь часов тяжелой работы очень устал и остановился на девяностом, поскольку боялся к тому же, что слишком сильно разбавил лекарство. Весь дрожа от волнения, я назначил ребенку принимать по шесть капель полученного лекарства каждые два часа. К своему безмерному счастью я увидел, как температура быстро снизилась, ложные пленки растаяли как снег на солнце, а боли в горле прошли, и через 48 часов ребенок совершенно преобразился. К тому времени пришли результаты из Института гигиены, которые гласили, что обнаружены "короткие" (mitis) бациллы Леффлера со стрептококками. "Короткие" бациллы считаются гораздо более опасными, чем "средние" (intermedius) или "длинные" (gravis), и положение становится еще серьезнее, если эти бактерии сочетаются со стрептококками. Здесь имела место дифтерия особенно тяжелого течения. Следующий анализ, взятый на третий день, оказался отрицательным, однако в институте не поверили в столь быстрое выздоровление и решили, что мазок взят с нарушениями, а потому послали к мальчику своего врача, чтобы тот сделал все правильно, но и его анализ оказался отрицательным.

Этот случай наглядного быстрого излечения тяжелой болезни стал поворотной вехой в моей жизни, и с того дня главным моим делом стало углубленное изучение метода и лекарств, способных излечивать столь тяжелые инфекционные заболевания.

Я обычно покупал масло и сыр в магазине, у хозяйки которого был сын, собирающийся вступить в мою группу скаутов. Эта хозяйка была властной, энергичной женщиной, обладавшей железной волей, а магазин имел превосходную репутацию благодаря ее личным качествам и огромному трудолюбию.

Однажды я разговорился с ней по поводу покупок и между прочим заявил, что только что успешно сдал выпускные экзамены на доктора медицины. Она предложила сходить с ней в подсобное помещение, и я изумился, что она легко ходит, хотя раньше всегда сильно хромала. Потом она целых полчаса рассказывала мне о своем чудесном исцелении от хронического ревматического артрита правого колена, длившегося много лет, постепенно прогрессирующим и сопровождавшимся постоянными болями, несмотря на разные виды терапии и консультации разных специалистов, среди которых были и профессора нашего университета. В подтверждение своих слов она показала мне рентгеновские снимки. Из-за этого артрита она постоянно хромала и испытывала сильные боли, особенно когда спускалась во влажный подвал, где хранились сыры и другие молочные продукты.

Не получив никакого облегчения от лекарств, женщина попала под влияние Христианской науки и стала практиковать это учение, благодаря чему на этот раз боли в колене полностью прошли, хотя объективные патологические признаки остались прежними. Недавнее рентгеновское исследование показало точно такую же картину, что была и прежде, но при этом наша пациентка может ходить, не хромая и не испытывая боли. "Вы должны прочесть книгу мисс Эдди, которую я вам охотно дам, поскольку она покажет вам, как достигать излечений, на которые наша медицина не способна", — сказала мне она. К тому же я как раз собирался приобрести "Органон" Ганемана — книгу, в которой изложены основы гомеопатической доктрины. Итак, я твердо решил с максимальным вниманием и без предубеждения прочитать эти две книги, неизвестные медицине, называющей себя классической, и разобраться в них, задействовав весь свой интеллект.

Я был впечатлен этими книгами, настолько непохожими на все то, что я шесть лет так серьезно изучал в Женеве, Базеле и во Франции у известных профессоров, которые заталкивали в наши головы невообразимую массу знаний в виде догматических истин, не призывая нас к критическому их осмыслению. И вот я своими глазами увидел эти два потрясающих излечения: случай дифтерии и случай хронического артрита, достигнутых с помощью околомедицинских методов, отвергаемых нашей медициной или же изредка упоминаемых нашими мэтрами с презрительной усмешкой.

Вскоре выбор между этими двумя новыми для меня дисциплинами стал очевиден. Одна из них — дисциплина рациональная, основывающаяся на фактах и опыте, приводящих к незыблемому терапевтическому закону, внешне казавшемуся мне тогда парадоксальным,  но остающимся неизменным и достоверным уже почти 200 лет, тогда как все другие терапевтические методы, начиная со Средних веков, что называется "прогрессировали", то есть новые методы все время сменяли старые, быстро отживающие и устаревающие, основывавшиеся на постоянно меняющихся теориях и опытах на животных, столь отличных от человека, способного мыслить и сострадать. С одной стороны гомеопатия, единственная методика, уходящая корнями в Средние века, а с другой — Христианская наука, требующая слепой веры, отрицающая боль и все патологические проявления.

Я как раз лечил случай хронического гнойного отита и два случая катаракты у последователей Христианской науки; все три пациента упрекали эту науку в усугублении и тяжелом течении своих болезней. Что это было, недостаток веры? Какой простой аргумент для оправдания неудачи! Даже сама основательница движения, мисс Эдди, незадолго до смерти вынуждена была принимать морфий для облегчения болей, которые, несмотря на всю веру, продолжали как ни в чем не бывало ее мучить. Но что меня поразило в ее книге, так это то, что мисс Эдди из всей медицины признавала только гомеопатию и разрешала прием одного гомеопатического средства, если оно действительно необходимо. Она даже сама рассказывает в книге про интересный случай, излеченный с помощью Natrum muriaticum, — динамизированной соли.

Это сравнительное изучение разрешило мой выбор в пользу гомеопатии. Колебаться не пришлось. Я внимательно перечитал "Органон" и "Хронические болезни" Ганемана и сформулировал сто вопросов по этим книгам. Затем я решил совершить своего рода паломничество по основным городам Швейцарии, в которых практиковали гомеопатию: Женева, Лозанна, Берн, Невшатель, Цюрих, Базель и Санкт-Галлен. Путешествие оказалось легким, поскольку гомеопатов было всего не больше двух десятков. Все они приняли меня по-братски и нашли время, чтобы ответить на все мои вопросы. Я задал каждому из них свои сто вопросов и был изумлен логичными и мудрыми ответами. Д-р Менде из Цюриха стал настаивать, чтобы я отправился учиться в Америку, но обязательно по дороге остановившись в Лондоне, чтобы встретиться со знаменитыми английскими гомеопатами д-рами Джоном Генри Кларком (автором известного всем "Словаря Материи медики") и Джоном Виром, одним из врачей английской королевской семьи.

Первая поездка в Париж меня весьма разочаровала. Я встретился с д-рами Монденом, Широном, Ле Телье, Тесье, Картье, Леоном Ваннье и другими, но все эти гомеопатические собратья оказались столь занятыми, что не смогли найти для меня один-два вечера, чтобы поговорить о гомеопатии. Очень хорошо помню, как д-р Широн сказал мне: "Послушай, у меня есть время только на то, чтобы сходить с тобой в перерыве в ближайшее кафе и выпить по стаканчику пива, буквально несколько минут, но все это время я готов говорить с тобой о гомеопатии". Когда я пришел к д-ру Ваннье, тот сказал мне: "Месье, у меня есть полчаса, которые я готов посвятить вам, но это максимум". Эти полчаса растянулись до часа, когда он увидел самый живой интерес, который я проявил к его рассказу. Узнав, что я собираюсь в Америку, он принялся меня отговаривать, заявив, что сам может обучить всему необходимому здесь, в Париже. Зачем мне терять время на Америку? Он сам мне все подробно расскажет о сочетаемости и сродстве лекарств, как это отражено в захватывающих воображение схемах. Однако разговоры о нашей совместной работе были прерваны моим заявлением, что я это все давно знаю и изучил у д-ра Небеля из Лозанны… Ну, а потом я поспешил за билетом в Америку.

Но в Париже я не терял времени даром и успел встретиться со всеми вышеназванными гомеопатами и поработать ассистентом на их очень кратковременных консультациях. Разумеется, я побывал и в Ганемановском госпитале, и в Госпитале св. Якова, но всегда поражался малому времени, уделяемых каждому пациенту, большому количеству лекарств, назначаемых почти без опроса, к которым потом еще добавляется немало дренажных и активизирующих каналы препаратов. Такой подход к гомеопатии показался мне совершенно не соответствующим учению Ганемана, о котором я столько читал. Вспоминаю, как д-р Монден взял мою правую руку, подержал ее, потом отпустил и сказал: "Не ломайте голову, вы Calcarea phosphorica, никакое другое лекарство вам не понадобится", и оно действительно оказалось моим глубинным конституциональным лекарством, но я нашел такой метод слишком быстрым и упрощенным, чтобы делать аккуратные назначения. Это опять была своего рода "мгновенная диагностика", которая, как учил меня д-р Небель, может пригодиться, чтобы различить три калькареи: Calcarea carbonica, phosphorica и fluorica.

Поскольку я отправлялся в страну английского языка, то решил подтянуть свой английский, который когда-то давно изучал на курсах, и записался на десятидневную интенсивную программу в Школу Берлитца. Там целый день с утра до вечера приходилось говорить только по-английски, что оказалось очень полезным, но из-за моего акцента и недостатка знаний в первые дни мне пришлось весьма нелегко.

Итак, я прибыл в Англию, где встретился с д-рами Кларком, Виром и всей когортой отличных гомеопатов, таких как д-ра Рорк, Уилер, Ферги Вудс, Маргарет Тайлер, Нитби, и все они произвели на меня глубокое впечатление. В течение двух недель я каждый день ассистировал на консультациях в разных отделениях Королевского госпиталя и восхищался тем, как аккуратно и деликатно врачи опрашивали пациентов, пользовались реперторием (которого я тогда не знал) и обсуждали случаи (что позволило мне переосмыслить увиденное в Париже), а также одержимостью гомеопатией у английских коллег.

До отъезда в Америку я нанес визит д-ру Кларку, о теплом приеме со стороны которого я вам охотно расскажу. Я позвонил ему, и как только он узнал о цели моего звонка, попросил как можно скорее приехать к нему. Какое теплое, дружелюбное и сердечное отношение! Я буквально влетел в кабинет, который оказался весь красный: красный ковер, красные шторы, мебель, обитая алой материей, огромная библиотека, занимающая три стены, при этом почти все книги переплетены в красный цвет. И вот навстречу мне спешит, протягивая для приветствия обе руки, маленький человек почтенного возраста с искрящимися глазами, красным лицом, с бакенбардами и пышной шевелюрой серебристо-белых волос. Какой контраст с парижским гостеприимством! Он сразу поздравил меня с предстоящим большим путешествием на благо гомеопатии и тут же написал очень необходимые мне рекомендации для профессора из университета в Нью-Йорке, а также мимоходом подарил свою работу "Энтузиазм гомеопатии", как вы уже догадываетесь, в красном переплете. Мы целых два часа проговорили о гомеопатии частично на английском, частично на французском. Я никогда еще не сталкивался с подобным приемом. Именно наша взаимная любовь к гомеопатии сделала встречу такой яркой и интересной.

Что касается встречи с д-ром Виром, то она произошла в Королевском госпитале, и я тогда, что называется, сел в лужу. Меня очень любезно пригласили поучаствовать в обходе больных, который этим утром будет проводить д-р Вир. Я ничего не знал о нем, но у меня была рекомендация к нему от д-ра Менде из Цюриха. Что это за гомеопат? Силен ли он, много ли знает? И я решил сходить и посмотреть.

Часть II