— 175 —

и борьбе. Он держался прямо, имел твердую походку и был так ловок в своих движениях, как бы ему было 30 лет. Когда он выходил из дома, то надевал совершенно простой темный полукафтан, короткие панталоны и сапоги. У себя же он любил домашний пестрый халат, желтые туфли и черную бархатную ермолку. Он редко выпускал из рук длинную трубку, и это курение табаку было единственным отступлением от строгой диеты, которой он придерживался. Он пил воду, молоко и белое пиво и был в высшей степени умерен в пище. Такой же простотой, как и одежда и пища, отличалась и вся его домашняя обстановка. Вместо письменного стола у него был совершенно простой большой четырехугольный стол, на котором всегда лежало 3-4 огромных фолианта, куда он вносил истории болезней своих пациентов и в которых он имел обыкновение, во время расспросов, наводить усердные справки и делать письменные заметки, ибо исследование больного производилось им в высшей степени подробно и внимательно по тому образцу, который он приводил в "Органоне". Ганеман принял меня как нельзя более приветливо, и мы с каждым днем все более и более сближались… Чувство уважения и благодарности одинаково сильно привязывали меня к нему, и я никогда не забуду добро, которое он мне сделал…

Дом Ганемана отличался очень своеобразной деятельностью. Члены семьи и академические слушатели жили и работали только ради одной идеи — гомеопатии, для которой каждый из них трудился, как умел. Четыре взрослые дочери помогали отцу в приготовлении лекарств и охотно принимали участие в испытаниях лекарственных веществ. Еще более деятельное участие принимали в этом преданные реформатору студенты, имена которых тщательно отмечались в отдельных наблюдениях "Чистого лекарствоведения" и сохранились еще и до сих пор.

Пациенты восторженно превозносили великие успехи гомеопатии и делались апостолами распространения нового учения среди неверующих…

…Окончив дневную работу, Ганеман имел обыкновение отдыхать с 8-10 часов, беседуя в дружеском кругу. Тогда все друзья и ученики имели к нему доступ и за трубкой табаку

— 176 —

и лейпцигским белым пивом чувствовали себя веселыми и довольными. Старый эскулап сидел среди внимавшего ему кружка в своем покойном кресле в вышеописанном домашнем одеянии с длинной турецкой трубкой в руке и передавал то веселые, то серьезные рассказы из своей бурной жизни, распространяя вокруг себя густые облака дыма. Наряду с естественными науками и положение иноземных народов часто было предметом этих вечерних бесед. Ганеман имел особенное пристрастие к китайцам, а именно потому, что у них особенно строго соблюдалось беспрекословное повиновение и почтительность детей к родителям — обязанности, которыми в нашем цивилизованном европейском мире начинают все более и более пренебрегать. Действительно, семейство Ганемана было образцом древнегерманского воспитания детей, и дети по отношению к родителям проявляли не одно повиновение, но и самую искреннюю любовь.

…От своих учеников Ганеман требовал не только умственного развития и прилежания, но и строгой нравственности. Мне известен один случай, когда он отказал от своего дома одному талантливому молодому медику, так как узнал, что последний находится в близких отношениях с одной хорошенькой особой легкого поведения.

В религиозных вопросах Ганеман, принадлежавший к лютеранскому вероисповеданию, держался вдалеке от всяких положительных догматических верований. Он был чистым, твердо убежденным деистом. "Я не могу не благодарить Бога и не преклоняться перед ним при виде его творений", — часто говорил он.

…Насколько строго Ганеман требовал повиновения от детей, настолько же слабо держал он бразды правления как муж. Его высокая дородная супруга, доставлявшая ему много горьких часов, как некогда Агнеса Фрей благородному живописцу Альбрехту Дюреру, имела на него самое вредное влияние. Она больше всего удаляла его от мира и возбуждала его против его товарищей-врачей; она часто ссорила его с самыми верными его учениками, если последние не оказывали докторше (Frau Doctorin) глубокого почтения. И тем не менее эту сварливую Ксантиппу, находившую удовольствие поднимать вдруг целую бурю в

— 177 —

доме, Ганеман имел обыкновение называть благородной подругой своей художнической жизни.

Директор семинарии Альбрехт¹, который был знаком с Ганеманом в 1821—1835 г., сообщает между прочим следующее:

Ганеман лучше всего чувствовал себя в кругу своей семьи и нигде не был в таком хорошем расположении духа и так весел, как у себя дома. В свободное время он шутил со своими детьми, пел младшим колыбельные песни, сочинял для них песенки и пользовался каждым удобным случаем, чтобы поучать их. Как ни малы были его средства в первое время, тем не менее он уделял из них на воспитание и образование своих детей все, что было возможно при чрезвычайной бережливости. Они должны были научиться чему-нибудь порядочному, дельному. Его сын знал и говорил по-латыни, по-гречески, по-французски, по-английски, по-итальянски; арабский язык он знал настолько хорошо, насколько обыкновенно требовалось от врача с высшим образованием. Этот же сын получил хорошее музыкальное образование; он играл на гитаре и на фортепиано и проявлял необыкновенные способности к другим полезным предметам. Он сделался врачом и в качестве такового написал статью в защиту своего отца против Геккера (Дрезден, 1811). Преследуемый врачами и аптекарями за то, что сам приготовлял и отпускал лекарства, он наконец покинул родину и еще при жизни Ганемана пропал без вести.

"Четыре дочери и один сын вместе с моей супругой составляют усладу моей жизни", — писал Ганеман в 1791 году. Сыну его, по имени Фридрих, было в то время 5 лет.

Также и своим дочерям Ганеман позаботился дать хорошее воспитание и образование. Домашним и всем так называемым женским работам, а также и домашнему хозяйству они были вполне хорошо обучены матерью. Мать вообще пользовалась бóльшим влиянием, чем отец, пока дети находились в родительском доме. Она была выдающейся женщиной, отличавшейся энергичным характером и необыкновенным

¹ Hahnemann's Leben. Leipzig. 1875. 2 Auflage.

— 178 —

для того времени образованием, и муж и дети глубоко уважали и искренне любили ее. Она обладала значительными музыкальными познаниями и на многие написанные ею стихотворения сочиняла музыку. Ганеман также был большим любителем музыки и пел приятным голосом, не зная ни одной ноты. Он любил по вечерам, приблизительно между 9 и 10 часами, прервать работу, отправиться в семейную комнату и слушать игру своей жены на фортепиано.

В другом описании семейной жизни Ганемана говорится:

В воспитании своих детей Ганеман соединял строгость с любовью, он неохотно наказывал, но всегда делал это спокойно и справедливо; прощать, если он находил это возможным, было для него сердечной радостью. В его воспитательной системе было странно то, что его дочери не смели учиться танцевать. Разве он был противником общественных удовольствий? О, нет! Он любил повеселиться в кругу друзей, любил шутки и иногда хохотал до слез. Но среди веселья он никогда не позволял себе вольностей, причем самосознание предохраняло его от всякого намека на сомнительное поведение, от оскорбления правил приличия¹.

Все авторы, описывающие семейную жизнь Ганемана по личным воспоминаниям, сходятся в том, что между Ганеманом и его детьми существовали самые сердечные отношения. Об его первой жене отзываются также с большим уважением, да и сам Ганеман говорит о ней только с любовью и уважением. Хотя, по мнению Бруннова, производящего в своих сочинениях впечатление вполне правдивого человека, она и была властолюбива, но тем не менее она обладала многими хорошими качествами, которые муж ее высоко ценил, причем энергией своей она, конечно, часто служила ему сильной поддержкой в его полной треволнениями жизни. Мечтательные бредни и романы были ей чужды! Она жила только действительностью.

Какие прекрасные и глубокие взгляды он имел на семейную жизнь, показывает его письмо к Штапфу от 17 декабря 1816 г.² Этот последний в первые годы своего супружества

¹ "Hahnemann, ein biographisches Denkmal". Leipzig. 1831. S. 113.
² Напечатано в 1844 г. в Archiv für die homöopathische Heilkunst. Bd. 21. Heft 1. S. 157. u. f.

— 179 —

известил Ганемана о рождении дочери. Ганеман отвечал:

…Принимаю сердечное участие в счастливом событии увеличения Вашей семьи. Пусть милая дочка растет и сделается хорошим человеком на радость своим родителям.

Я со своей стороны считал всякое приращение моего семейства, всякое разрешение от бремени моей жены одним из важнейших событий моей жизни. Отпрыск, образовавшийся в равной мере от меня и от тесно связанной со мною половины, новый человек, происходящей из нашей крови, появляется на свет, чтобы умножить радости и (благотворные) страдания своих родителей в ожидании удивительной судьбы и назначения в жизни и развития для высшей цели своего существования в вечности. Торжественное зрелище, вызывающее серьезные размышления и по отношению к нам самим.

Но посмотрите! При каких великих, торжественных условиях новый гражданин появляется на свет! При борьбе между жизнью и близкой смертью своей матери, неизвестно, не лишится ли она сама через это своего земного существования, оставив остальных детей сиротами и покинув своего оробевшего супруга. Уже я вижу, что открывается могила жизнеспособной, но теперь при смерти больной супруги, могила незаменимого на этом свете для мужа и детей счастья; вижу, что перед нею отверзаются врата в вечную жизнь, но вместе с тем вижу и близко стоящую к этим ужасным картинам вожделенную вновь нарождающуюся жизнь матери и дитяти, еще ожидаемое торжественное вступление в бытие молодого существа божественного происхождения; в эти внушающие благоговение страшные минуты развязки оба находятся в еще не отверстой руке Божьей; какое страшное, восхитительное ожидание!

Что же касается меня, то всякие роды моей жены глубоко захватывали мою внутреннюю жизнь и я принимал каждое из этих почти сверхъестественных событий за очистительный процесс моей нравственности, проистекающий из великого принципа добра, от отца совершеннейших духов, и старался применять эти ужасные очевидно рассчитанные на вечность моменты для очищения моего характера, и если только я замечал в себе пятна зависти к моим собратьям, хоть малейшую подозрительную,

— 180 —

лицемерную складку в моем сердце, хотя тень лжи или коварства, малейшую наклонность казаться и говорить против моих действительных убеждений, то я все это выметал вон.

Редактор "Всеобщего немецкого указателя" советник при посольстве доктор Геннике в своей газете (1825, стр. 901), высказывает следующее суждение о Ганемане:

В 1792 г. редактор (Геннике. — В. А.) имел честь познакомиться с этим человеком, отличавшимся редким остроумием, тонкой наблюдательностью, метким суждением, а также своеобразным характером, прямодушием и простотой.

А в другом месте (ib. 1833, стр. 133):

В течение более 20 лет я печатал против гомеопатии и ее основателя даже самые сильные ругательства и клевету, если только они носили отпечаток истины и справедливости и были подписаны автором, хотя теперь вот уже 40 лет я нахожусь с надворным советником Ганеманом в самых дружеских отношениях и глубоко чту в нем обширное научное образование, проницательный острый ум, глубокий ясный наблюдательный дух и огромные врачебные заслуги, которые уже 50 лет с благодарностью признаны людьми, основательно знающими медицину, и преклоняюсь перед ним как великим благодетелем человечества. Два случая, излеченных Ганеманом в 1792 г. в Готе и Георгентале и возбудивших всеобщее удивление, а также мнение одного умершего здесь врача, доктора Буддеуса, сначала заставили меня обратить внимание на Ганемана, проникнуться к нему чувством глубокого уважения и послужили поводом к нашим дружеским отношениям и к завязавшейся впоследствии между нами постоянной переписки.

Грисселих¹, посещавший Ганемана в Кетене в 1832 г., пишет о нем:

Ганеман, которому теперь 77 лет, проявляет во всех своих действиях юношескую пылкость. По его телесному виду не было бы видно следов преклонного возраста, если бы седые кудри не окаймляли его висков и время поневоле не возложило бы своей печати на его голый череп, прикрытый маленькой ермолкой. Ганеман не высок ростом, коренаст, имеет очень живой проворный нрав; в каждом движении

¹ Skizzen etc. Karlsruhe. 1832.

— 181 —

проявляется жизнь. Глаза обнаруживают наблюдателя, они сверкают юношеским огнем; у него редкие подвижные черты лица. Старость, по-видимому, так же чужда его телу, как и духу. У него огненная плавная речь; часто она превращалась в поток лавы против ненавистников и гонителей не лично его самого (об этом он ничего не упоминает), но истины, удостовериться в которой он предлагает уже десятки лет. Его память сохранила полнейшую свежесть; после продолжительного перерыва речи он продолжает говорить с того, на чем остановился. Когда он сильно разгорячится, что случается часто, говорит ли он о друге или враге, или же о научных предметах, то слова льются неудержимым потоком; он необыкновенно оживляется и лицо принимает выражение, которым путешественник (Грисселих. — В. А.) молча любовался. Тогда капли пота выступают на его высоком лбу, ермолка должна быть поднята; в это время даже большая трубка, верная подруга дня, потухает, так что ее снова приходится разжигать о стоящую подле целый день горящую восковую свечу. Но белое пиво не должно быть забыто! Почтенный старец, кажется, так привык к этому сладковатому напитку, что последний всегда стоит за его обедом в большом стакане с крышкой. Даже и вне обеда Ганеман пьет это пиво, непривычное для южного германца (Грисселих жил в Карлсруэ. — В. А.). Вина он не пьет; его образ жизни вообще очень прост, скромен и патриархален.

Беседы Ганемана большей частью носят некоторый полемический характер... Однако он ясно давал понимать, что в сфере опыта он каждому предоставляет полную свободу исправлять и пополнять недостаточные наблюдения, не исключая и его собственных, но только не тому, кто стремится опровергать и подкапываться под них путем только одних предположений... Он был далек от того, чтобы подчинять своих последователей деспотизму, исключающему всякие другие взгляды.

Люди, знавшие Ганемана лично, с восторгом вспоминают о его больших, ясных, пытливых глазах, о его высоком светлом челе, о редко прекрасном строении его головы, о его энергичном, но приветливом рте.

В случайных выражениях его сочинений проглядывает

 СТР. 168–174    СОДЕРЖАНИЕ   СТР. 182–188