Глава II
ПЕРВЫЙ КОНФЛИКТ. ГЕНРИЕТТА

От Хедштедта до Дессау¹ было около тридцати миль, и в 1780 году почтовая карета легко преодолела их. Но какая разница! Переезжая в Дессау, молодой доктор Ганеман сделал шаг в мир. Дух Леопольда I, князя Ангальт-Дессау², казалось, все еще витает над городскими крышами, хотя этот великий специалист в муштре и создатель прусской армии умер свыше тридцати лет назад. Даже в 1780 году поведение и, главное, образ мыслей каждого горожанина напоминали о парадных маршах и железных шомполах. Пожилой Фридрих Великий³ благоволил маленькому государству, "Старый дессауец" из которого оказал его армии бесценные услуги.

Дессау кишел тайными советниками и людьми в форме. Маленький худощавый доктор Ганеман, которого, казалось, может сдуть ветер, должен был поднять голову очень высоко, чтобы привлечь чье-либо внимание. Город все еще жил под впечатлением героической эпохи князя Леопольда. И по мере того как Ганеман, прибыв сюда, осматривался, он чувствовал, что все это не для него. Элегантное изящество города не манило его. Он думал только о жизненных соках, высыхавших в телах людей, а болезни не уступали, несмотря на его волю и знания. Когда молодой врач смотрел на этих людей, он видел Смерть, выглядывающую у каждого из них из складок одежды. Живущие в достатке и нуждающиеся, богатые и бедные, все приходили разными путями к одному и тому же концу.

Ганеман прикладывал огромные усилия, чтобы узнать, что скрывается за масками, которые носили простые люди. Пациент, который демонстрировал ему больную ногу, должен был раскрыть и свое сердце. Врач хотел знать все о профессии и образе жизни этого человека, его пороках и добродетелях, его привычках и характере; он неустанно искал тайный болезнетворный источник, который приводил к гибели тела. Постепенно он познакомился с приемами поджидающего врага, болезни и смерти: "Тот, кто знает внутреннее состояние организма каждого пациента и средства, которыми ему можно помочь, сумеет с достаточной уверенностью предсказать, что в этом доме не умрет никто, а в том умрут все". Поскольку он не доверял собственным рецептам, но не знал лучших, он следовал своему врачебному инстинкту и стремился уловить то настроение безнадежности, в которое нездоровье ловит свою жертву. Ему приходилось посещать безрадостные душные комнаты, где зловещие миазмы таились за горячей печью, и он распахивал окна, давая доступ свежему воздуху. Он разбрасывал груды одеял и подушек. Он сам подметал пыльные полы. Он наливал прохладную свежую воду в кувшины. И он видел у больного пробуждение нового желания жить...

У Ганемана не было ни лошади, ни экипажа, не было даже шелкового носового платка. Он был в плохих отношениях со своими коллегами-врачами. Им он казался странным субъектом, у которого никогда не будет процветающей практики. Он использовал методы сельского цирюльника, а не придворного врача. Зачем этот бедняга обрабатывал зловонные раны ног и гноящиеся язвы, зачем он перевязывал раны как пастух или ветеринар, вместо того чтобы очищать кровь слабительными и кровопусканиями? О его предписаниях рассказывали странные истории… У Ганемана не было роскошного жилья. Он жил в пустой комнате на узкой улочке, о которой никогда не слышали иные самые старые жители Дессау. Но его комната была набита предметами врачебного искусства: медицинские трактаты, унылые фрагменты человеческого тела, сохраненные в бутылках со спиртом, набор инструментов и другие угрожающе выглядящие и на самом деле опасные вещи. Это были плохие для него времена. У него было плохое настроение. Но это настроение было волшебным.

Если говорить об его практике, то она была скудна. Очевидно, людям в Дессау он нравился так же мало, как и они ему. Что может быть хуже доктора, чья рука дрожит, когда нужна его помощь? Ганеман был нагружен знаниями как вьючное животное. Будучи студентом, он не пил, не дрался на дуэлях, не играл в азартные игры и не развратничал, но ему пока были неизвестны тайны медицинской иерархии, неизвестна та секретная точка, в которой доброта превращается в деньги, невежество во тьму и Бог в бизнес. Скрючившись, он сидел в дальнем углу своей комнаты, взгляд его упирался в стены, он яростно пыхтел трубкой и пререкался с судьбой. Ганеман занимался медицинской практикой два месяца, но уже столько горя, страданий и смертей было на его совести, что он считал виселицу единственной своей достойной наградой. Как жить дальше при таком бессилии? Кто привел его к такому печальному и бесчестному положению? Кто же еще, как не его учителя — эти распустившие перья напыщенные ученые болваны, какими они ему казались, когда важно прогуливались перед аптекарскими лавками.

Был такой врач, элегантный божественный Фридрих Гофман из Галле, лейб-медик короля Пруссии, друг Лейбница, первооткрыватель знаменитого эликсира жизни, известного как гофманские капли⁴, — человек, который уже много лет мертв, но все еще остается в медицинской науке. Однако у Гофмана не было мудрости, которую он мог бы передать Ганеману. Ганеман вчитывался в каждое слово книги Гофмана "Систематика рациональной медицины": в ней много говорилось о здравом смысле и опыте, о соотношении и experimentum, но из его "эфира нервов" нельзя было извлечь ничего. Более того, Гофман нес ответственность за эвакуации: он и великий Бургаве⁵ колдовали над кислотностью и останавливали циркуляцию крови в человеческих телах. Эти двое породили то зло, которое теперь причинялось больным.

Ганеман впитал кое-что в Лейпциге из терапевтического анимизма от самого знающего ученика Георга Эрнста Шталя⁶, профессора Платнера⁷. Шталь был враждебно настроенным мистическим братом-близнецом практичного Гофмана: на титульной странице его шедевра было написано "Истинная теория медицины", но никто, увы, не стал умнее, дочитав эту книгу до конца. В доктрине анимизма может быть много правды: Ганеман также считал, что душа доминирует над телом и что знание страданий духа откроет путь к пониманию нарушенных функций тела. Но какая польза была от этого пациентам в Хетштедте или здесь, в Дессау? И в конечном счете у Шталя не было других лекарств, кроме рвотных, которые он мог бы предложить страдающей измученной душе. С другой стороны, он запретил полезные хинин и опиум, и множество людей, как известно, истекли кровью из-за его "разрыва геморроидов", так называемой полезной золотой вены, хотя никто не был ею вылечен, несмотря на то, что он написал о ней диссертацию ("De venae partae porta malorum hypochondriaco-splenitico-suffocativo-hysterico-haemorrhoidariorum" — студенты использовали произношение этого как тест на трезвость после десятого бокала!).

В Вене жил профессор Штоль, чудесный коллега, который вырвался из лап церкви, чтобы стать врачом⁸. По его словам, все нарушения возникали из-за "скрытой желчи", bilis latens. Провозгласить такую теорию означало прославиться по всей Европе, и врачи изо всех стран осаждали его двери, а кто-то в Лейпциге напечатал сообщение, что Штоль является "величайшим из ныне живущих клинических врачей, и на самом деле врачом всех хотя бы в малейшей степени просвещенных людей". Гиппократ, чье имя постоянно было на устах у Штоля, перевернулся бы в могиле при мысли о таком преемнике!

Но теория г-на советника д-ра Кемпфа была еще более вопиющей: в его собственной и его сына⁹ головах идефиксом был "инфаркт". Мир вдруг узнал, что даже у грудных детей в организме был инфаркт. Катаракта, эпилепсия, туберкулез, рак, сыпи, тимпанит, водянка и желтуха — все это были инфаркты, и его знаменитые клизмы стали панацеей для всего. Ганеман слышал, как он вполне серьезно говорил: "В течение двух-трех лет по две-три клизмы в день. Иногда это геркулесов труд — расчистить огромные массы громоздких отходов, которые накапливались годами, и справиться с просочившейся и окаменевшей кровью. Я вылечил многих, и им пришлось получить более пяти тысяч висцеральных клизм, прежде чем они полностью избавились от инфаркта".

А что они назначали сейчас, когда Ганеман начал свою врачебную карьеру? Сенну, одуванчик, нашатырь, ревень, пырей, сурьму. Они очищали циркуляторную систему в организме щетками, пестиками, метелками и прутьями. Независимо от того, был ли субъект полнокровным или анемичным, тучным или тощим, сухощавым или отечным, и независимо от того, страдал ли он от диареи или запора, он неизменно был жертвой закупорок или скоплений: его всегда подвергали потению и слабительным, его всегда принуждали к полосканиям и рвоте, он должен был кровоточить и выделять слюну. Но эти трубочисты не могли вылечить приступ подагры. Читая многотомные труды об искусстве исцеления, Ганеман наткнулся на трагикомическую балладу о подагре д-ра Джона Брауна¹⁰.

Джон Браун, тридцатишестилетний блестящий, но выпивающий шотландский доктор, столкнулся с первым приступом болезни, известной как подагра, после шестимесячной ограничительной диеты. Доктора предписали ему вегетарианское питание, запретили вино и обещали прочное излечение. В течение года Браун жил монашеской жизнью, но у него были такие сумасшедшие боли и судороги, что, как все видели, он не мог ходить, не хромая. Тогда ему пришло в голову сделать прямо противоположное тому, что советовали врачи. Он пил в изобилии вино и ел лучшее и самое питательное мясо. Через два года его не беспокоила подагра, и однажды, когда у него случился тяжелый рецидив, он быстро избавился от него, благодаря усиленному употреблению алкоголя в веселой компании друзей. В результате такого опыта он пришел к медицинской системе, которая, описанная в его книге "Элементы медицины", сделала его всемирно известным.

Примерно в то же время противоположная система положила конец страданиям знаменитого доктора Эразма Дарвина¹¹. Когда ему было сорок пять, большой палец на правой ноге раздулся у него как барабан. С того времени он не пил вина и пива, ограничившись только простой водой или разбавленным водой молоком, и в течение шестнадцати лет он был весьма жизнерадостен. Но в конце этого шестнадцатилетнего периода он поддался ностальгическому искушению и позволил себе некоторое послабление с алкоголем, что привело к жестокому приступу его прежней болезни. После этого он в течение следующих двадцати лет полностью отказался от спиртного, жил в превосходном здравии и восхвалял полное воздержание от алкоголя как единственное средство, защищающее от подагры. Другая судьба была у знаменитого шведа Линнея¹², великого библиотекаря природы. В 1750 году Линней испытал чрезвычайно сильный приступ подагры: он не мог ни есть, ни спать, но несмотря на страшную боль, которую причиняло ему любое движение, он не мог держать свои ноги неподвижно в в течение даже двух минут. Когда он страдал от этого мучительного проклятия, кто-то принес ему тарелку клубники, и съев ее, к следующему утру он избавился от боли. После этого он ел клубнику в большом количестве, и в течение двадцати лет у него не было приступов подагры. Но так как этому его методу лечения стали подражать многие, цена на клубнику в Упсале выросла в восемь раз, и бывали времена, когда она была недоступна ни по какой цене.

Учитель Джона Брауна д-р Куллен¹³ на основании своего огромного опыта пришел к выводу, что вылечить подагру лекарствами невозможно: работа была единственным лекарством от этой болезни богачей. В прошлом столетии великий д-р Томас Сиденхем¹⁴ написал классический трактат о ней, прежде чем от нее умер; д-ра Бурхаве, Ф. Гофман и ван Свитен¹⁵ также писали о лечении подагры, в то время как сами продолжали страдать от нее. Какое жалкое бессилие! При кожном зуде десяток систем и теорий менее эффективны, чем поимка одной блохи, но кто из этих ученых джентльменов знал, как следует ловить блох?

И вот теперь во времена Ганемана больные люди умирали от царапин и гноящихся язв, потому что вонь от выделений была невыносима для носов врачей. Для врача, который получил титул гофрата (советника. — Прим. пер.), существовали только различимые болезни.

Если бы природа не могла помочь самой себе, человечество оказалось бы в тяжелом положении. Пастух, ветеринар и старухи выкрали наше право на звание доктора, они зачастую успешнее и искуснее самого ученого профессора, будь он даже членом всех академий. Мы обязаны почти всем нашим знаниям о чистых целебных силах природы неприукрашенным сведениям от простого человека¹⁶.

Самуэлю Ганеману не надо было рассказывать, что все это было просто знахарство. Он бы отдал жизнь за это знахарство, забыл про все свое обучение, раздал бы все свои тяжелые книги и снял свою докторскую шляпу взамен на бесценное сокровище опыта…

Подобно наследственным грехам, бессмысленные предписания переходили из учебника в учебник в течение столетий. В той точке, где рассуждения должны были прекратиться, а реальность проявиться в форме практических советов, охотник за истиной мог только схватиться за свою идущую кругом голову, ибо все сразу становилось неясным, мистическим и неопределенным как сон. Но Ганеман постоянно стремился к ясности. Он хотел узнать раз и навсегда, что представляли собой сферы смерти и жизни.

Он начал с самого начала. С мрачной, жуткой энергией он забыл все, что узнал: все, что пахло теорией, он выкинул из головы. По его мнению, существовал только один критерий: успех. Он ненавидел всякие исследования, которые запутывали то, что было простым, и делали правду сомнительной; он презирал тех ученых, которые знали все больше о все меньшем. Его идеалом был врач, который может помочь страдающим людям (в этом был критерий успеха!), и все, что приближало к этому идеалу, вызывало его восхищение, было ли это таинственным или обычным. Когда он вернулся к началу, небеса терапевтических достижений внезапно стали широкими и яркими, и из темноты появились фигуры и лица, которые он до сих пор игнорировал. Гиппократ¹⁷ был теперь не безжизненным кумиром, а самым мудрым, самым гордым и притом самым простым из всех врачей. Теофраст фон Гогенгейм, чудовище, известное миру как Парацельс¹⁸, теперь казался непреклонным пророком будущего. С большим волнением молодой Ганеман прочитал в "Газет" сообщение о том, как слепая девушка прозрела благодаря "животному магнетизму" д-ра Месмера¹⁹, и без улыбки подметил многочисленные излечения таинственного графа Калиостро²⁰, о которых повсюду говорили.

Он забыл, как улыбаться, и вместо этого стал сердиться: гнев вызвал тот факт, что в сорока немецкоязычных университетах профессора тратили время на споры об анимизме и рационализме, топя в этом будущих врачей. В великом образовательном центре Лейпцига не было ничего, кроме разговоров. В распоряжении факультета не было ни единой больничной койки; у студента не было возможности даже сделать анализ мочи²¹.

С трудом и детским энтузиазмом Ганеман восстанавливал азбуку человеческих страданий. Он постоянно вел переписку с бывшим сокурсником Кребсом, проживавшем в Кведлинбурге²². Обоим казалось, что в науке начиналась новая эра. Они планировали издание журнала "Заметки о лекарствах", в котором "без праздной болтовни о том и о сем и хламе гипотез" они призовут своих читателей к использованию новых лекарств, полученных опытным путем. Оно некоторое время будет клеймиться как знахарство, но в конце концов даст урок, что глаза даны для того, чтобы видеть.

Единственным, что скрашивало существование Ганемана в Дессау, были его ежедневные визиты к аптекарю Гезелеру, в лаборатории которого он мог продолжать свое изучение химии. На окне аптеки стояли глиняные горшки, исписанные учеными надписями. За ними виднелась огромные весы. Над дверью позолоченный мавр поднял вверх золотистый зонтик. А внутри весь дом был пропитан адским запахом. На самом деле едкий запах лекарств чувствовался не только в четырех стенах крепости Гезелера: лишь повернув на углу улицы, Ганеман уже мог чувствовать его, глубоко вдохнув воздух. Это стимулировало его ум, но озадачивало дух. Поскольку судьбе в этом месте было предначертано вызвать смятение чувств молодого врача, за этой дверью он нашел не только материалы для занятий и труда, но и два больших серых глаза...

Глаза принадлежали Генриетте, шестнадцатилетней падчерице аптекаря, выглядевшей ребенком, но имевшей ум взрослой женщины. Молодые люди не избегали друг друга. С каждым днем Ганеман все сильнее поддавался чарам этих серых глаз с их беспомощностью, насмешкой и добротой. И все время он работал без устали, пытаясь получить аптекарские знания.

Как изменился мир фантазий с тех пор, как он учился у великого Леонарди²³ в Лейпциге! Казалось, что почти каждый день что-то переворачивается вверх ногами! Пристли²⁴ недавно открыл кислород. Аптекарь Шееле²⁵ вслед за своим открытием азота сделал много других открытий, в Париже Лавуазье²⁶ с помощью химии дерзко бросал вызов миру. Флогистон, "взрывоопасная субстанция", в чьей подлинности каждый готов был поклясться, рассеялся в небытии. Горящий фосфор нуждался в воздухе. Было объявлено, что вода состоит из водорода и кислорода. Реторты создавали лицо мира. Ганеман стоял в подсобке аптекаря возле дымящихся склянок и пузатых плавильных тиглей. Он фильтровал, встряхивал, прибавлял капли и видел, как вещества меняли форму и цвет. В этот момент перед ним разверзался кратер вулкана, из которого, бурля и шипя, возникало загадочное вещество. А когда это вещество начинало извиваться в сиянии огня, расширяться или сжиматься, растворяться или затвердевать, он казался себе волшебником или колдуном, овладевшим наконец дыханием жизни, которое слишком рано уходило из тел, вверенных ему. Вдохновленный предельной добросовестностью, он взвешивал и разделял, растирал и смешивал ингредиенты, прописанные его мудрыми коллегами. Вновь и вновь он сталкивался с примерами безрассудства, легкомыслия или просто расчета на театральный эффект. Но руки его действовали все уверенней, и он справлялся со своей задачей.

Он раздувал пламя мехами, пока за висящим паром едких трав не появились печальные глаза Генриетты…

Он увидел ее тень, нежную фигуру, оттененную желтым дымом лабораторного пламени: казалось, это ожил созданный им образ, и у него перехватило дыхание. Он устремился к ней сквозь туман, наощупь нашел ее лицо и обхватил его, и его первый поцелуй был горьким и лекарственным.

Для Ганемана любовь была делом непостижимым, далеким и торжественным, как священник на кафедре. Она вела его во тьму к непонятным действиям, за которыми его ум вынужден был наблюдать с враждебным бессилием. Он был ребенком, которому никогда не позволяли играть, и теперь стал человеком, который не мог играть. О чисто сексуальных удовольствиях у него не было никакого представления. Бедность, зависимость от доброй воли князя и тяжелая работа за скудную плату объединились, чтобы сделать его юность слепой и горькой, но оставили его сердце нетронутым. С детства его стремление к ясности заставляло его избегать всего, что могло смутить, он ненавидел чтение романов. Редко, но с огромным отвращением читал модных поэтов того времени, потому что поэзия уводила от его цели и была бесполезной для борьбы с той болью, что искажала лица и иссушала конечности. Но теперь он был в таком восторге, в какой его не приводили лекарственные травы. Словно в сказке, двое молодых людей бродили между древними дубами парка Вёрлиц. Вдалеке они видели храм Флоры, а также шпили и башни готического замка, где среди коллекций и антикварных вещей жил князь. Ганеман начал говорить о химии, об ошибках теории флогистона, о маленькой деревне Квенштадт, в которой все жители страдали от гнилостной лихорадки, о женщине, которая умерла от кровотечения, о ребенке, родившемся с мягкими костями, о перемежающейся лихорадке в Трансильвании и о ночном путешествии, когда луна кажется такой же огромной и кроваво-красной, как заходящее солнце. Потом он вдруг замолчал. В темноте они крепко обнялись. Хаос любви в сердце Ганемана прояснился. Он дал Генриетте новое имя, Элиза, и красота звуков этого имени, слетавших с его губ, делала ее необыкновенно счастливой.

Гезелеры не особенно обрадовались, когда Ганеман объявил о своем желании жениться на юной девушке. "Кто захочет выйти замуж за такого странного человека", — прокомментировал аптекарь. Ему нравился целеустремленный ученик, но мрачная решимость Ганемана разрушить структуру науки в подсобке аптеки вынуждала ее хозяина чувствовать себя неуютно. Однако сила и целеустремленность девичьей любви могут сломить сопротивление беспокоящихся родителей, и в этом случае так и произошло. Фактом, однако, было то, что Ганеман стал совершенно непопулярным в этом городе.

Почти ежедневно кто-то жаловался на него. Как врач он был нетерпим к своим коллегам и пациентам, он безжалостно отказывал в лечении любому, кто не следовал строго его предписаниям, а предписания его часто были странными, иногда даже крайне странными. Он говорил резко и часто несправедливо о других врачах, нарушая священные традиции профессии. Иногда скорее как знахарь, а не врач, он оставался на несколько часов у постели больного, и его невозможно было от нее оттащить. Это было нечто, что не устраивало веселый, но практичный Дессау.

Поскольку, кроме того, каждую свободную минуту он занимался своими экспериментами и открыто демонстрировал, что является врагом праздной болтовни и общения, его репутация как эксцентричного человека росла, а практика, соответственно, снижалась. Тем не менее небольшая группа стойких пациентов оставалась верной ему и подтверждала, что он помогал им, когда другие врачи терпели неудачу.

В этих обстоятельствах аптекарь обрадовался, когда узнал, что в Гоммерне²⁷, недалеко от Магдебурга, собирались ввести должность городского врача. Это могло подойти Ганеману. Там он сможет проверять свои революционные идеи, вдали от завистливых коллег, и, как полагал Гезелер, сможет удовлетворить свою страсть к власти и ненасытность в работе. Правительство как работодатель проследит, чтобы у него хватало неприятностей!

Опасаясь гордости и упрямства молодого врача, аптекарь принялся за дело очень аккуратно. Но все сложилось неожиданно хорошо. Ганеман с энтузиазмом воспринял идею о том, чтобы занять должность городского врача. Он с нетерпением ждал реализации своих великих планов, которые так долго вдохновляли его. Он очистит эту землю! Он сметет болезнь с дорог и тропинок железной метлой. Он научит людей приводить свои тела в порядок. Это были для него правильные задачи! Кроме того, он будет наедине с Генриеттой. Возможно, у них будет собственный дом. С круглым столом, за которым они будут сидеть по вечерам, вдали от этого важного, но легкомысленного города, где люди судачили о нем...

На запросы о Гоммерне они получили вполне удовлетворительные ответы. Зарплата на этой должности была очень хорошая. На мили вокруг не было другого врача. После некоторых переговоров, в конце 1782 года Самуэль Ганеман был назначен инспектором здравоохранения Гоммерна и стал повелителем физического благосостояния двенадцати сотен жителей городка, который был ненамного больше деревни, и свыше пяти тысяч человек, которые жили вокруг.

Ему не нужно было долго паковать багаж. Он был человеком, который всегда был рад попрощаться.

Ему нравились почтовые кареты. Там, откуда он уезжал, он оставлял вражду. Там, куда он направлялся, его ожидал новый конфликт. Только в пути он находил отдых и покой в звуке скрипучих колес. Путь занял один день. Когда Зербст остался за спиной, перед ним открылась плоская и пустынная сельская местность. К вечеру он подъехал к крошечной гостинице. Его приезд был маленькой сенсацией: в Гоммерне появился доктор.

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА САЙТА

¹ Дессау — город в Германии в земле Саксония-Ангальт у слияния рек Эльбы и Мульде, в 2007 году объединился с г. Рослау и стал называться Дессау-Рослау. Население около 82 тыс. человек в 2017 г.
² Леопольд I Ангальт-Дессауский (1676—1747), "Старый дессауец" — прусский полководец, князь Ангальт-Дессау, известен введением в прусской армии солдатской муштры. Был личным другом прусского короля Фридриха Вильгельма I, отца Фридриха Великого (см. след. прим.).
³ Фридрих Великий, или Фридрих II (1712—1786) — король Пруссии с 1740 г., основоположник прусско-германской государственности.
⁴ Гофман Фридрих (1660—1742) — профессор медицины Университета Галле, прославился своими исследованиями в области аналитической и фармацевтической химии. Т. н. гофманские капли представляли собой смесь эфира и спирта.
⁵ См. прим. 10 в гл. 1.
⁶ Шталь Георг Эрнст (1660—1734) — профессор Университета Галле, где читал лекции по медицине и химии, создатель т. н. теории флогистона, основоположник понятия об окислительно-восстановительных процессах.
⁷ Платнер Эрнст (1744—1818) — немецкий антрополог, врач и философ-рационалист. Профессор физиологии (с 1780 г.) и философии (с 1811 г.) Лейпцигского университета, в 1783—84 и 1789—90 гг. был его ректором. Учеником Шталя, как утверждает автор, Платнер быть не мог, поскольку родился через 10 лет после его смерти.
⁸ Штоль Максимилиан (1742—1787) — австрийский врач немецкого происхождения, профессор Венского университета. Заинтересовался медициной уже после того, как стал дипломированным теологом. Известен своим эпидемиологическим и систематическим подходом в медицине, ввел практику ежедневной регистрации состояния больного. Считается первым, кто описал рак желчного пузыря (в 1777 г.).
⁹ Отец Кемпф Иоганн Филипп (1688—1753) и сын Кемпф Иоганн (1726—1787) — немецкие врачи из г. Цвайбрюккена в земле Рейнланд-Пфальц. У автора путаница: прославился своей работой "Трактат о новом методе прочного излечения упорнейших болезней, локализующихся в животе, особенно гипохондрии" (1784) сын, использовавший идеи отца и учение Шталя о "плеторе живота", и именно сына теоретически мог слышать Ганеман, хотя в жизни они, насколько известно, никогда не встречались — Иоганн Кемпф-мл. практиковал севернее, в ландграфстве Гессен-Гомбург в Центральной Германии.
¹⁰ Браун Джон (1735—1788) — шотландский врач, натурфилософ, в 1780 г. в труде "Elementa medicinae" изложил собственную теорию, названную позднее браунизмом, которая противостояла распространенной в то время теории гуморальной патологии.
¹¹ Дарвин Эразм (1731—1802) — английский врач, натуралист, изобретатель и поэт, видный деятель британского Просвещения, переводчик с латинского на английский трудов Карла Линнея (см. след. прим.), дед Чарльза Дарвина. 
¹² Линней Карл (1707—1778) — наменитый шведский естествоиспытатель (ботаник, зоолог, минералог) и медик, создатель единой системы классификации растительного и животного мира. С 1741 г. и до конца жизни профессор Упсальского университета.
¹³ Куллен (или Каллен) Уильям (1710—1790) — шотландский врач и химик, один из ведущих профессоров медицинской школы Эдинбургского университета. Переводя именно его "Материю медику" в 1790 г., Ганеман впервые задумался о принципе подобия (similia similibus).
¹⁴ Сиденхем Томас (1624—1685) — знаменитый английский врач, "отец английской медицины", один из основоположников клинической медицины.
¹⁵ Ван Свитен Герард (1700—1772) — ученик Германа Бургаве, австрийский врач и просветитель голландского происхождения, придворный врач императрицы Марии-Терезии, реформатор австрийского здравоохранения, создатель Венской клинической школы.
¹⁶ Цитата из статьи Ганемана "Руководство к надежному излечению застарелых ран и гноящихся язв" (1784).
¹⁷ См. прим. 6 в гл. 1.
¹⁸ См. прим. 8 в гл. 1
¹⁹ Месмер Франц Антон (1734—1815) — немецкий врач, создатель учения о "животном магнетизме" — месмеризма. Ганеман высоко оценивал возможности месмеризма и включал упоминание о нем во все издания "Органона", см., например, § 288 и § 289 6-го изд. книги.
²⁰ Калиостро Алессандро (настоящее имя Джузеппе Бáльсамо, 1743—1795) — мистик и авантюрист, выдававший себя за великого целителя и волшебника.
²¹ Именно из-за невозможности изучать медицину у постели больного Ганеман и покинул весной 1877 г. медицинский факультет Лейпцигского университета, отправившись в Вену.
²² Кребс Фридрих Христиан Карл (1757—1793) получил степень доктора медицины в 1780 г., был городским врачом в Кведлинбурге (древний город с большим количеством архитектурных памятников в земле Саксония-Ангальт) и лейб-медиком принцессы Амалии Прусской (1723—1787), затем земельным врачом княжества Бланкенбург (также в Саксонии-Ангальт).
²³ Леонарди Иоганн Готфрид (1746—1823) — немецкий врач и химик. После окончания Лейпцигского университета в 1771 г. преподавал в нем, пока в 1782 г. не перебрался в Виттенбергский университет, где был назначен профессором анатомии и ботаники, а вскоре после этого — профессором патологии и хирургии. Известен главным образом своим шеститомным "Химическим словарем" (1781—83).
²⁴ Пристли Джозеф (1733—1804) — английский теолог, философ, химик и физик, первооткрыватель кислорода (1771), член Королевского общества и Парижской Академии наук.
²⁵ Шееле Карл Вильгельм (1742—1786) — шведский химик-фармацевт. Работал в различных аптеках, где достиг высот как химик-экспериментатор. Был избран действительным членом Шведской королевской Академии наук, став единственным ученым, который удостоился этой чести, не имея высшего образования. Первооткрыватель многочисленных химических соединений. Поскольку ни Пристли, ни Шееле, проводившие сходные опыты и оба выделившие азот, сути своего открытия не поняли, первооткрывателем азота считается шотландский врач, химик и ботаник Даниэль Резерфорд (1749—1819), описавший его в 1772 г. как простое вещество.
²⁶ Лавуазье Антуан Лоран (1743—1794) — великий французский ученый, экспериментатор, считающийся основоположником современной химии.
²⁷ Гоммерн — город в земле Саксония-Ангальт, район Йерихов. Население около 11 тыс. человек в 2010 г.

 ГЛАВА I    ОГЛАВЛЕНИЕ   ГЛАВА III