АЛЛОПАТИЧЕСКАЯ ФАРМАКОЛОГИЯ

От этой же идеи "contraria contrariis", направляющей весь ход мышления врача-аллопата, зависит и положение подготовительных медицинских наук в университетах. Возьмем главнейшую для врача науку о лекарствах, или так называемую фармакологию.

Так как врачам-аллопатам интересно для своих лечебных целей знание насилующих действий лечебных средств, т. е. знание, не будет ли способно то или иное средство задерживать (например, понос), подавлять (например, повышенную температуру), парализовать (например, усиленное и возбужденное движениe), осиливать (например, бессонницу), убивать (микроба), разрушать или уничтожать (яд или токсин) и т. п., то поэтому и аллопатическая фармакология занимается главным образом определением и изучением таких вот насилующих или токсических, отравляющих сторон в действии лекарственных средств. Нетрудно затем понять, что изучение подобных свойств лекарственных средств неудобно и невозможно делать прямо на людях, почему оно и ведется на животных — лягушках, кроликах, собаках и проч. Но вследствие этого аллопатическая фармакология, как представляющая данные опытов почти исключительно на организмах животных, оказывается врачу совсем непригодной для его практики на людях, ибо из таких данных от лягушки или кролика нельзя сделать прямого вывода и прямого указания для применения средства на человеке. В лучшем случае врач может найти в таких данных своей фармакологии только намек на возможность действия средства в том или ином случае болезни. Действительная же пригодность или непригодность для этой болезни того или иного средства может быть дознана и дознаётся в аллопатической медицине только после целого ряда пробований на больных. Вот почему фармакология, или лекарствоведение, аллопатов никогда не играет роли настольного справочного руководства, необходимого им при лечении болезней. К своей фармакологии врачи-аллопаты обращаются только тогда, когда им нужно сдавать лекарский или докторский экзамен, для практических же целей лечения больных они пользуются разного рода рецептными книжками, которые тем лучше, чем удобнее для ношения в боковом кармане, и которые представляют сборники рецептов разных медицинских авторитетов и видных врачей... В Англии же относительно фармакологии имеется еще упрощеннее взгляд, чем у нас. По словам газеты "Врач" (1896 г., стр. 238), Лондонская коллегия врачей признала фармакологию вообще "ненужной врачебной наукой" и отменила испытания из нее даже для экзаменующихся на врача.

Что же это, спрашивается, за нелепость, когда для специалиста оказывается совсем ненужной главная наука по его специальности?! Едва ли подобное отыщется где-либо в области другого специального знания, кроме медицины!

Такое нелепое положение главнейшей врачебной науки, конечно, сознается многими и врачами, и медицинскими академиками. Но аллопатические схоластики, не сознавая, в чем основная причина ненормальности, до того запутались со своей фармакологией в дебрях метафизических недоразумений, что лишь растерянно разводят руками, не зная как быть и как выйти из своего положения. Так, например, профессор фармакологии Петербургской военно-медицинской академии Е. Котляр, заявляя, что "современная фармакология находится в бесцветном, если не бесполезном, и во всяком случае неестественном ее положении", грозящем "свести в конце концов пользу современной фармакологии для медицины буквально к нулю", говорит, что до сих пор еще находится в "полной невыясненности", как нужно разуметь даже самые слова "фармакология" и "лекарство"¹.

Другой профессор фармакологии, С. А. Попов, точно так же указавши на то, что современная экспериментальная фармакология не соответствует целям практической медицины, ибо она не научает студентов знанию и искусству применять лекарственные вещества у постели больного, т. е. иначе сказать, не удовлетворяет одной из главнейших целей университетского врачебного образования, констатирует, что до сих пор "даже не указано с необходимой ясностью, что следует понимать под словом 'фармакология' хотя бы в тесном смысле этого слова, какие при ее преподавании должны преследоваться цели, чисто ли теоретические (биологические) или же практические, т. е. ознакомление студентов с правильным, основанном на точных научных данных применением лекарственных веществ у постели больного².

Если теперь взять во внимание, что задача университетов и академий двигать науку вперед и приготовлять ученых практиков дела, то не ясно ли, насколько способна двигаться вперед лечебная наука и как могут научаться этой науке студенты, если, как оказывается, сами академики еще топчутся и бродят по азбуке дела, еще решают, что нужно им разуметь под словом "лекарство", что такое "фармакология", для чего вообще существует эта наука о лекарствах: сама для себя, т. е. для удовольствия любителей кабинетных и лабораторных экспериментов, или для больных и для целей практической медицины?

ОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ НАУКА МЕДИКОВ ВООБЩЕ

И так стоит дело не с одной только наукой фармакологией, но с общим направлением лечебной науки вообще. О существующей ненормальности этого направления в медицинских академиях очень обстоятельно говорит казанский профессор Н. И. Студенский в актовой речи своей на тему "Докторская диссертация за последние 30 лет"³.

По духу нашего законодательства, — говорит проф. Студенский, — степень доктора медицины дается лучшему из хороших врачей, зарекомендовавшему себя не только со стороны самостоятельной врачебной деятельности, но и в разработке научных медицинских вопросов. Предполагая массу затраченного труда на приобретение знаний и желая содействовать стремлению к получению ученой докторской степени, законодательство дарует докторам медицины множество преимуществ пред другими медиками. Таким образом, все ответственные должности, как-то: главного врача больницы или госпиталя, инспектора врачебной управы, дивизионного врача и пр., замещаются по преимуществу докторами медицины, хотя бы пришлось обойти и весьма почтенных лиц, но не имеющих этой степени; по новому университетскому уставу степень доктора дает даже прямой доступ к кафедре в звании приват-доцента.

Для получения степени доктора медицины необходимо выдержать экзамен устный из 20 предметов, из которых каждый имеет огромную литературу, доступную лишь специалистам, всю свою жизнь посвятившим на изучение одного предмета. Г.г. экзаменаторы, в свое время тоже подвергавшиеся подобным экзаменам, сознавая невозможность знать все медицинские предметы в деталях, поставлены в необходимость ограничиться при испытании тем, чтобы докторант знал предметы в общих чертах и не забыл лекарского экзамена...

Кроме этого экзамена, существует еще другой, состоящий в представлении докторской диссертации. Эта форма испытаний и составляет главное основание для соискания высшей медицинской ученой степени. Лекарь, несколько лет занимающийся практикой, желая быть доктором, обязан представить диссертацию из области той специальности, которой он себя посвятил и в будущем желает продолжать эти занятия. Конечно, на основании письменной работы экзаменаторы могут вынести точное заключение о степени знания экзаменующихся, как вообще медицинских наук, так и специальной той области, к которой относится сочинение, свидетельствуя вместе с сим о подготовке врача к самостоятельным научным изысканиям. Отсюда ясно, что тема диссертации должна составлять исключительную идейную собственность автора, обнаруживающего вместе с этим, на что он нашел нужным обратить свои исключительные научные познания. Если бы подобный порядок существовал, то мы, русские врачи, обладали бы теперь огромной, совершенно самостоятельной и весьма ценной медицинской литературой, ибо в пяти университетах и Военно-медицинской академии одних только докторских диссертаций отпечатано с 1860 г. по настоящее время приблизительно 1500. Нельзя не признавать огромного успеха, сделанного русскими врачами-писателями за последние 30 лет, но нельзя также не отметить, что этот успех всего меньше обязан докторским диссертациям.

Вполне естественно ожидать, что ищущий степени доктора медицины предметом своей диссертации изберет именно то, что касается хоть с какой-нибудь стороны больного человека. Просматривая списки диссертаций в пяти университетах (без Дерптского) и Военно-медицинской академии с 1860 г., вы становитесь прежде всего в недоумение при виде работ, которые по заголовкам никакого отношения к медицине не имеют. Щедрой рукой докторанты черпали темы из ботаники, химии, зоологии, сравнительной анатомии и даже геологии, которая никогда не читалась на медицинском факультете, как, например, докторская диссертация "Анализ диаллагоновой горной породы (Габбро) Билимбаевского горного округа Уральского хребта". Стоит также отметить и следующие диссертации для получения степени доктора медицины: "Материалы к послезародышевому развитию курицы", "Материалы для анатомии сверчка домового", "Сравнительные исследования мужских половых органов германского таракана и periplanetae orientalis", "О химической натуре и производных холестерина мозга", "Об эфирном масле багульника и добывание из него стереоптена", "О новой сульфокислоте непредельного углеводорода цетена", "Материалы к морфологии нервной системы насекомых с неполным превращением". Быть может, означенные и целый ряд аналогичных диссертаций и имеют в специальной сфере значение, но на степень доктора медицины они совершенно неуместны. Знаменательно то, что ни в какой другой отрасли науки не встречается ничего подобного.

Если далее вы прочтете диссертации, по заголовку как бы и касающиеся медицины, то убедитесь, что многие из них трактуют вовсе не о больном человеке, а о животном. Такого рода диссертации по количеству занимают первое место, так как докторанты проявили особенную склонность к экспериментированию на животных. В основе мысль совершенно верная: чего нельзя в точности исследовать на человеке, то должно быть изучено на животных; при этом, однако же, необходимо проникнуться идеей, что результаты опытов на животных возможно переносить на человека лишь с величайшей осторожностью, так как различие в организации человека и животных, а также и влияния на них внешних агентов слишком велико. Докторанты же этого важного обстоятельства, т. е. различия в организации человека и животных, сплошь и рядом вовсе не принимали во внимание, а напротив, экспериментировали без всякого разбора, не задавая себе вопроса, служат ли эти опыты к устранению каких-нибудь собственно медицинских недоразумений. В каком бы направлении опыт произведен ни был, результат, все равно положительный или отрицательный, налицо, он записывается, и диссертация готова.

Разрабатывать таким образом науку, конечно, гораздо легче, чем подмечать в течение многих лет различные проявления болезни, разбираться в массе отрывочных данных, собранных при постели больных, и приводить их в стройную систему, совершенно соответствующую фактам. Однако же какой толк от этих опытов, если самый добросовестный практический врач при всем усилии и желании решительно не находит в них чего-нибудь нужного для себя. Можно ли оставаться равнодушным к такому обращению с наукой, когда даже в факультете иной раз не находится официального оппонента, к специальности которого хотя с какой-нибудь стороны относилась бы диссертация? Мне известен следующий факт: диссертация по заголовку должна быть всецело причислена к терапии, а между тем все терапевты единогласно заявили, что в диссертации обсуждается влияние избранного средства на организм животных и к их специальности диссертация никакого отношения не имеет; факультет не возражал, но чтобы выйти из затруднительного положения, предложил докторанту поставить тaкие тезисы, на которые могли возражать оппоненты, ни одним словом не касаясь самой диссертации.

Вот в общих чертах и разгадка, почему докторские диссертации последних трех десятилетий мало привлекают врачей, интересы которых сосредоточены на больном человеке; другими словами, добрая половина диссертаций пишутся, очевидно, вовсе не для того чтобы найти читателей и облегчить коллегам крайне трудную задачу помощи страждущему человечеству, а ради получения диплома...

Но если такова картина образования академиями деятелей и двигателей высшей медицинской науки и властных распорядителей и направителей медицинского дела вообще, то нетрудно теперь сообразить уже наперед, каковы результаты обучения и какова основная подготовка к практической деятельности студентов, оканчивающих курс на получение диплома первой ученой степени — врача. Впрочем, лучше предоставим и здесь говорить академику же аллопатической медицины, известному французскому клиницисту Дюжардэн-Бомецу...

В большинстве случаев, чтобы не сказать почти всегда, — говорит он⁴, — молодой врач оставляет школьную скамью с крайне неопределенными, смутными познаниями в искусстве назначать лекарства. Как на причину своего неведения он ссылается на то, что во время его обучения никто не заботился об уяснении ему, на каких основаниях должен быть построен этот специальный пункт врачебной практики... Соблазняемый новыми открытиями бактериологии, увлекаемый притягательной силой клинических и патологоанатомических изысканий, студент мало обращает внимания на терапию и все, что к ней относится, и лишь впоследствии, когда ему приходится стоять лицом к лицу с больным, он начинает сознавать громадные пробелы своего образования. Добавим, что и профессора медицинской школы содействуют такому направлению. Для них терапия не представляет ничего научного. Это, по их мнению, эмпиризм, и с нескрываемым пренебрежением они трактуют эту часть медицинских наук. И поэтому что же происходит? Происходит то, что наш молодой (и один ли только молодой?) врач, сталкиваясь с больным, торопится наскоро выбрать несколько рецептов, а если он сильно затрудняется, то быстро перелистывает различные попавшиеся ему под руку рецептные книжки, чтобы удовлетворить больного, обращающегося к нему за советом. А затем мало-помалу после многих перепробований и бесплодных, нередко даже опасных опытов, он, наконец, составляет для себя свою собственную рецептуру. Другие же не создают себе и этого труда, и прочитывая в общих чертах сообщения, печатаемые в медицинских журналах, они просто только собирают в них названия специфических средств и пользуются ими.

Мне кажется, — заключает французский профессор, — полезно было бы возмутиться подобным ходом дела и указать на то, что все отрасли медицины сходятся к одному основному пункту, а именно — к облегчению и излечению больных. И этого можно достигнуть лишь путем изучения терапии и фармации.

Трудно, разумеется, думать, чтобы это наставление проф. Дюжардэн-Бомеца — считать целью медицины излечение больных путем изучения терапии и лекарствоведения — было особенным откровением для представителей академической медицины. Всем им, и даже сторожам университетов, хорошо известно, что медицинские факультеты на то и созданы, чтобы обучать врачей умению лечить больных. Bсе также понимают, что главными в этом деле науками должны бы быть терапия и лекарствоведение. Дело, значит, не в этих наставлениях, а в том, что академики, даже видя хорошо, что их терапия, как выражается проф. Дюжардэн-Бомец, один "эмпиризм" и не представляет "ничего научного", не могут никак добиться того, чтобы она перестала быть одной только эмпирией и была наукой. А не могут именно потому, что не уяснено и не сознано ими, в чем главная причина такой ненормальности, не уяснено и не сознано, что эта причина лежит в ложности основного направления медицинской мысли, ищущей лечить болезни путем противодействующих средств, путем аллопатического "contraria contrariis". Пока медицина будет держаться этого направления, ничто не может измениться в обычном ее положении, и как в университетских клиниках, так и вне их она по-прежнему будет не наукой, но чисто знахарским пробованием и хаотической эмпирией.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См. Врач, 1897 г., № 14.
² Врач, 1897 г., № 19, стр. 550–551
³ Проф. Студенский. Докторская диссертация в последние 30 лет. Казань, 1889 г., стр. 4–6.
⁴ Проф. Дюжардэн-Бомец. Искусство прописывать рецепты. 1896 г., стр. 18–20.

 ЧАСТЬ IV    СОДЕРЖАНИЕ   ЧАСТЬ VI