— 43 —

Глава IV
ПОЧЕМУ ДОКТОРА БЕРУТ НА ВООРУЖЕНИЕ НОВУЮ НАУКУ О ЛЕЧЕНИИ

Добросовестные доктора, истинные врачи, прирожденные целители людей, которые занимаются своей профессией не чтобы заработать на жизнь, а следуя божественному призванию, некоей религии, часто стоят около кровати больного, глубоко погрузившись в размышления и печаль, мучительно вопрошая, правильно ли то конвенциональное лечение, которому их обучили. Когда пациенты с ревматизмом, получившие лечение салицилатами, один за другим начинают страдать болезнями сердца, такие доктора начинают сомневаться в надежности своих учебников, а когда милая девушка с легкими эпилептическими припадками под воздействием бромида и люминала становится безнадежной душевнобольной, они перестают доверять рутинному лечению этой болезни. Они могут начать искать

— 44 —

более удовлетворительный метод лечения и обнаружить гомеопатию. Вот как случается, что некоторые из лучших, наиболее способных и наиболее добросовестных докторов начинают интересоваться новым искусством лечения. Такие люди знают, что они станут изгоями в среде медиков вследствие того что станут гомеопатами, но чувствуют, что их жизнь принадлежит больным, и с радостью пожертвуют своим общественным положением, карьерой, титулами и гонорарами ради своих пациентов, принимая в качестве высшей награды знание того, что они делают все возможное для страдающих людей, которые обращаются к ним за помощью.

Иногда могут серьезно заболеть и доктора. Они будут ходить как обычные пациенты от одного специалиста к другому, не находя исцеления своей болезни. Когда конвенциональная медицина окажется совершенно несостоятельной, их страдания принудят их обратиться к психоаналитикам, остеопатам или гомеопатам, и если они найдут способ вылечиться от своего на первый взгляд неизлечимого заболевания, естественно, они заинтересуются этим способом, который спас им жизнь. Если они вылечились с помощью гомеопатии, они могут стать гомеопатами. Так и получилось, что со времен Ганемана ряды гомеопатов постоянно пополняются теми из врачей конвенциональной медицины, кто либо был неудовлетворен результатами своего лечения больных, либо сам из-за болезни оказался в отчаянном положении и был спасен гомеопатией.

Д-р Томас Скиннер, талантливый гинеколог, великий целитель и знаменитая личность, обратился к гомеопатии потому, что она спасла его от болезни, казавшейся неизлечимой. Его переход к гомеопатии тем более примечателен, что он был ее непримиримым врагом и преследовал гомеопатов с крайней озлобленностью, полагая, что они являются врагами человечества. Он был ассистентом величайшего гинеколога своего времени, сэра Джеймса Симпсона, ставшего автором наиболее серьезной критики, которой когда-либо подвергалась гомеопатия, то есть труда "Гомеопатия — ее догматы и стремления", отрывок из которой цитировался в начале первой главы. Скиннер, помня ненависть и враждебность, которую

— 45 —

он сам проявлял по отношению к гомеопатии, считал своим долгом по возможности наиболее полно возместить причиненный им ущерб в своей работе "Гомеопатия и гинекология", в которой содержатся несколько поразительных параграфов, касающихся его перехода к гомеопатии. Тем более они поразительны, что были написаны тогда, когда Скиннеру было 79 лет:

Я практиковал в качестве аллопата в течение двадцати семи лет, а в этом, 1903 году, наступил двадцать седьмой год моей работе в качестве ганемановского врача-гомеопата. Я стал врачом в ноябре 1849 года, так что нахожусь в рядах врачей ровно пятьдесят четыре года.

В течение своей карьеры в качестве доктора я всегда занимал позицию противника гомеопатии и врачей-гомеопатов, искренне считая, что Ганеман и его последователи не только были сами обмануты, но в свою очередь обманывали других. Будучи в полном неведении относительно этой системы, я считал, что она была настолько абсурдной и настолько выходящей за пределы разумного, что нельзя было осуждать обыкновенного думающего человека за категорический отказ хотя бы послушать рассказ о ней, не говоря уже о том, чтобы отнестись к ней хоть с какой-то серьезностью. Я был одним из тех докторов в Ливерпуле, кто принимал активное участие в преследовании гомеопатии, в попытках принизить ее, а если точнее, то в попытках ее искоренить.

Настолько сильно было мое отвращение к гомеопатии и настолько решительно я был настроен на то, чтобы раскритиковать ее, что я помогал не только принятию, но и закреплению самого что ни на есть нетерпимого по отношению к гомеопатии закона, созданного профессией, которая выставляет себя как либеральная. Закон этот до сих пор существует, как я полагаю, в своде законов Ливерпульской медицинской организации, и звучит следующим образом: "Ливерпульская медицинская организация должна состоять из врачей, хирургов и других квалифицированных в соответствии с законом практиков, но ни один из тех, кто практикует гомеопатию, не должен быть допущен ни в члены организации, ни в подписчики библиотеки. Любой член организации или подписчик библиотеки, который начнет практиковать гомеопатию, будет лишен членства в организации".

Я родился и получил образование в Эдинбурге и был учеником покойного профессора баронета сэра Джеймса Янга Симпсона. В 1851—52 гг. я получил золотую медаль по гинекологии и акушерству "за высшие заслуги в качестве ученика",

— 46 —

и в 1855–56 гг., после того, как я три года практиковал в Дамфрисшире, я стал личным ассистентом сэра Джеймса в его резиденции на Квин-стрит № 52 в Эдинбурге.

Одна из важных причин моего отхода от аллопатии — глубокая благодарность за то, что гомеопатия сделала для меня тогда, когда аллопатия совершенно провалилась. Честь и слава тем выдающимся и достойным докторам, которые так постарались для меня.

В течение по крайней мере трех лет я был совершенно hors de combat (франц. выбит из колеи. — Прим. перев.) в отношении своей практики. В течение двадцати одного месяца из этих трех лет спать более двух часов подряд мне удавалось лишь раз в два с лишним месяца, и несколько раз бывало так, что мне не удавалось забыться ни ночью, ни днем шесть недель подряд. В то же самое время я страдал от привычного запора и ужасной кислотности желудка, сопровождавшихся невыразимыми телесными и душевными муками. Повторяю, аллопатическая медицина была бессильна помочь мне и только усиливала мои страдания.

Было бы интересно отметить, что мой запор, бродильная диспепсия (которой я страдал всю свою жизнь), бессонница, плохое усвоение пищи и общая слабость были полностью излечены с помощью нескольких доз миллионной потенции Sulphur, приготовленной д-ром Берике из Филадельфии, так что мне удалось вернуться к работе и полностью восстановить духовные и телесные силы. Приводить показания для выбора лекарства было бы слишком утомительной работой. Я никогда не забуду поразительные изменения, которые через несколько недель после приема вызвала первая же доза лекарства, а особенно — как отступила та густая и тяжелая туча, что нависала над моим сознанием.

Но даже более веской причиной следовать по пути, проложенному Ганеманом, стало для меня осознание того, что могучие открытия Ганемана позволят мне лечить заболевания женщин без механических пессариев или подпорок, без приспособлений для местного применения и каких-либо лекарств, без прижиганий матки, используя разговорное выражение, при изъязвлении устья или шейки матки, без надреза шейки матки при бесплодии или болезненной менструации, а также без вагинального расширителя, кроме тех случаев, когда это нужно для постановки диагноза. За это я сразу воздал хвалу гомеопатии, и это же, полагаю, должна сделать каждая женщина, наделенная скромностью, и любой здравомыслящий врач. Гомеопатия

— 47 —

пресекает пугающий наплыв отвратительных механических и хирургических методов лечения женских болезней, которые получили распространение в последнее время, но являются одном из величайших медицинских скандалов нашей эпохи.

Скиннер стал гомеопатом не из-за юношеского энтузиазма или по опрометчивости. Нужно отметить, что он практиковал по конвенциональному методу в течение двадцати семи лет до своего перехода в гомеопатию, и при этом с большим успехом. Он принес в жертву очень многое. Мы должны чтить его память.

Тогда как д-р Томас Скиннер встретил гомеопатию уже зрелым человеком пятидесяти лет от роду, его великий гомеопатический современник д-р Дж. Комптон Бернетт обратился к гомеопатии в начале своей карьеры, но причины этого близки тем, что побудили и Скиннера отказаться от методов, обычно используемых его профессией. Д-р Бернетт, как и Скиннер, был очень одаренным врачом, истинным целителем людей, и был выдающейся личностью. В своей книге "50 причин, почему я гомеопат" Бернетт сообщил нам, что будучи еще молодым доктором, он работал в больнице. Один за другим умирали пациенты, которых, по его мнению, можно было вылечить. При больнице жил маленький мальчик Джорджи, которого очень любили во всех отделениях и очень любил сам д-р Бернетт. У мальчика случилась лихорадка, его лечили конвенциональными методами, но он умер. Бернетт был очень расстроен и даже помышлял о том, чтобы оставить медицинскую карьеру и стать фермером. Он обсудил это с одним из друзей-медиков, предложившим ему изучить гомеопатию, которая, возможно, могла бы составить альтернативу общепринятым методам лечения, и Бернетт так и поступил. Он втихомолку применял гомеопатию при лечении половины пациентов в своем отделении, и с такими потрясающими результатами, что медсестра обвинила его в экспериментировании и убийстве тех, кто не получал гомеопатического лечения.

Бернетт как и Скиннер был больным человеком. Хронический плеврит и спайки превращали его жизнь в тяжелое бремя, и их не могли вылечить даже самые умелые доктора. Однако когда его

— 48 —

познания в гомеопатии были еще совсем поверхностными, он попробовал лечить гомеопатически свою старую болезнь, и в течение нескольких дней он был полностью здоров и оставался здоровым до конца своей жизни. В упомянутой выше книге Бернетт сообщает нам:

Когда я был молодым, у меня был левосторонний плеврит, и с помощью деревенского аптекаря и полхогсхеда (1 хогсхед = 238 литров. — Прим. перев.) микстур я почти умер, хотя и не совсем; с этого времени у меня все время было ощущение неясного беспокойства в боку, по поводу которого я обращался ко многим выдающимся докторам во многих уголках Европы, но никто не мог мне помочь. Все были едины во мнении, что это было что-то застарелое спаечного типа, расположенное между висцеральной и реберной плеврой, но ни один из моих выдающихся консультантов не мог этого вылечить. И это несмотря на то, что моя вера в них была настолько велика, что могла бы помочь мне сдвинуть целые горы; таким образом, вера в качестве лекарства в моем случае не помогла.

Когда общепринятая медицина оказалась бесполезной, я отправился к гидропатам (тогда их называли шарлатанами!) и длительно лечился и горячими, и холодными процедурами, но они не принесли мне облегчения. Холодные или горячие обертывания, холодные компрессы, которые я носил месяцами, сон во влажных простынях, потение в русских и турецких банях — все эти процедуры оставили мои симптомы, связанные с плевритом, без изменения. Лечение виноградом, лечение хлебом и вином не помогли. Также не помогли ни диета, ни перемена обстановки.

Однако когда я стал изучать, что особенные люди, которых называют гомеопатами, говорят о Bryonia alba и ее сродстве к серозным оболочкам, я — что? — стал издеваться над ними и называть их шарлатанами? — Нет! Я купил немного Bryonia alba и принял ее так, как они рекомендовали, и через две недели мой бок поправился и ни разу с тех пор не беспокоил меня!

Это моя вторая причина стать гомеопатом, и пусть мои симптомы, связанные с плевритом, вернутся напомнить мне об истинности учения доброго старого Ганемана, если я когда-либо забуду о своей благодарности за его Bryonia.

Одним из перешедших в гомеопатию в последнее время стал тайный советник профессор д-р Август Бир из Берлина, очень оригинальный человек, который проделал важнейшую работу фундаментального характера и в хирургии, и в медицине. В своей статье

— 49 —

"Каковым должно быть наше отношение к гомеопатии?" он писал:

В течение нескольких десятилетий я болел сильными простудами по нескольку раз в год. Обычно они начинались с насморка, потом поражали область зева, а затем бронхи; сначала была умеренная лихорадка, а потом две-четыре недели после этого я испытывал заметные неудобства и не мог ничего делать. Мои простуды случались в результате быстрого перехода на свежий воздух после многочасовой работы в перегретых рабочих помещениях. Самой надежной профилактической мерой таких простуд были воздушные ванны, но использование их во время семестра было невозможно. Так как все другие меры оказались неэффективными, я с 1919 года попробовал пользоваться гомеопатическим лекарством; я выбрал его сам в соответствии с законом подобия, сделав следующие умозаключения: йод в больших дозах вызывает насморк и воспаления слизистой оболочки. Следовательно, я приму его в малых дозах именно от таких симптомов… Обычно одной капли было достаточно для того чтобы прекратить развитие приступа болезни, и только в редких случаях, особенно, если я не применял лекарство на достаточно ранней стадии болезни, мне приходилось бороться с ней в течение нескольких дней, принимая по одной капле лекарства в день в течение недели. Такие профилактические меры всегда были успешны, и в течение шести лет я был свободен от этих досадных неудобств.

Я разделял мнение медицины "старой школы", что гомеопатия — это ненаучная ерунда, недостойная внимания обычного доктора… Мое посвящение в гомеопатию произошло лишь в 1920 году, когда я начал учиться по первоисточнику, когда я научился отделять зерна от плевел и смог пожать урожай зерен, вознаградивший меня за те значительные усилия, которые я в него вложил. Мне стало ясно, что если бы я начал свою учебу на тридцать лет раньше, я смог бы избежать огромного количества ошибок и блужданий.

Профессор Гуго Шульц, тайный советник и директор Фармацевтического института при Университете Грейфсвальда — еще один видный гомеопат. Он так же как и профессор Бир перешел на сторону гомеопатии, несмотря на ее внешнюю абсурдность и фактическую невозможность, благодаря той пользе, которую принесло ему гомеопатическое лечение, о чем он

— 50 —

рассказал нам в своей брошюре "Моя позиция по отношению к гомеопатии".

Одним из ведущих американских гомеопатов является д-р Джордж Роял. Он также стал гомеопатом потому что гомеопатия излечила его от заболевания, которое оказалось не по силам докторам общепринятой медицины, а также потому что гомеопатия поддерживала в нем жизнь в течение последних сорока лет, когда он страдал диабетом. Он с юмором рассказал свою историю в "Хомиопатик рекордер" за апрель 1930 года:

Помог мне перейти от аллопатии к гомеопатии мой собственный опыт применения Kali bichromiсum. Вот как это случилось.

Я родился в Массачусетсе, и долгая вереница моих предков были врачами-гомеопатами. Однако нашим семейным доктором был один из лучших докторов старой школы, выпускник Гарвардского колледжа и Гарвардской медицинской школы. У моей матери был туберкулез, и когда мне было около двадцати лет, слег и я, и не мог ничем заниматься в течение нескольких месяцев.

Наш старый семейный доктор дядя Джордж, как мы его называли, навещал меня довольно часто. Я очень не любил встречаться с ним. Однажды, когда я знал, что он должен был прийти, я поднялся наверх и притворился спящим. Мой отец привел его наверх, но я спал. "Эмброуз, — сказал дядя Джордж, — давай сядем и поговорим. Как себя чувствует Джордж?" — "Не очень хорошо, — сказал отец, — кашель у него ухудшился, мокроты стало больше, и понос усилился". Старина Джордж повернулся к отцу и сказал: "Эмброуз, я боюсь, что Джордж не переживет эту осень". Я, конечно же, был в глубоком сне. Тогда он встряхнул меня за плечо и разбудил меня. Он приложил ладонь к моему лбу, к моему телу и потрогал мои ноги; они были влажными, но неестественно холодными, хотя было лето. "Ну, Джордж, вот тебе немного укрепляющего средства", — и он приготовил пару порошков. "Примешь это сегодня утром, в обед и вечером". — "Двадцать гранов?" — спросил я. — "Да, а завтра я дам тебе еще много порошков, чтобы ты принимал их четыре раза в день". — "Десять гранов?" — спросил я. — "Да, четыре раза в день".

Я должен был начать с двадцати гранов каломеля. Я

— 51 —

спустился вниз и выбросил порошок. На следующий день я выбросил хинин и заменил его сахаром. А после этого я принимал порошки, как было прописано.

Мне предложили быть директором школы в Ист-Хэмптоне, и я отправился туда в сентябре. В феврале следующего года туда, где я жил, прибыл на проживание некий д-р Вуд, который только что закончил Нью-Йоркский гомеопатический медицинский колледж. Он сидел напротив меня. Я же сидел за столом, прикрывая глаза от света. "Роял, — сказал он, — в чем дело?" Я хотел показать ему, что я кое-что знаю о медицине, так что я сказал, что у меня был астигматизм, блефарит и светобоязнь. Он спросил меня, соглашусь ли я принять кое-какие лекарства, если он мне их даст, и я согласился. Когда он дал мне конверт с порошками, чтобы я принимал их перед едой, я спросил его, что это такое. "Kali bichromiсum, — сказал он, — 3Х", и объяснил мне, что это за лекарство и значение выражения 3Х. "Одна тысячная грана бихромата калия", — сказал я. Я хотел отдать порошки ему обратно, но не хотел обидеть его и поэтому взял их. Через три недели он сказал мне: "Сегодня твое лекарство должно было кончиться; вот тебе еще, прими порошок утром, как только встанешь". Мой блефарит прошел, и вместо того, чтобы совершить путешествие на катафалке в ту же зиму, я смог протянуть еще пятьдесят два года, да еще смог работать не хуже любого другого, а также смог жить с диабетом в течение тридцати семи лет.

Д-р В. К. Притчард в 1929 году поместил в "Британском гомеопатическом журнале" статью, в которой он описал ряд историй вылеченных им больных. Особый интерес представляет излечение доктора из больницы святого Леонарда, который чрезвычайно страдал от невралгии. Укротить непереносимые боли не удавалось даже морфием. Когда общепринятая медицина не помогла, его жена осмелилась позвать д-ра Притчарда, гомеопата. Несколько безвкусных капель щавелевой кислоты, которые были даны ему в дозах в одну биллионную грана, быстро вылечили его сомневающегося коллегу, который вследствие этого стал гомеопатом. Мы читаем:

Первый случай, который я представлю, это история болезни доктора-аллопата, который ранее пребывал в больнице св. Леонарда. Его коллеги лечили его от очень сильной невралгии бедра в течение

— 52 —

нескольких недель. Боли были так сильны, что он был принужден долгие недели оставаться в постели. Ему давали морфий и всякие другие успокоительные, но как и женщине из Священного Писания ему не только не становилось лучше, а скорее делалось все хуже.

Его жена решила попробовать поменять ему лечение. Они позвали меня, но приняли не очень любезно. Сам доктор сказал мне, что он меня не звал. Я сказал, что я получил приглашение прийти, иначе я не был бы у него. После небольшой дискуссии он благодушно позволил мне осмотреть себя. Я не смог обнаружить ничего, что могло бы вызывать такую сильную боль в бедренном нерве, поэтому я решил, что это чистая невралгия. Поэтому я прописал ему Acidum oxalicum в 6-й потенции по три капли три раза в день, и сказал ему, что скоро ему будет лучше. Как же я посмел сказать ему это с такой уверенностью, несмотря на то, что его лечили уже несколько недель без всякого облегчения?

Потому что щавелевая кислота может вызывать нестерпимые боли, так что я знал, что она гомеопатична его состоянию. Вылечило ли его это лекарство? Да, в течение нескольких дней он совершенно избавился от боли, встал с постели и опять стал заниматься делами! Это быстрое излечение, случившееся тогда, когда все остальные методы не принесли успеха, заставило его изучить достоинства гомеопатии, и сейчас он практикует ее с большим успехом.

Многие из учеников Ганемана были врачами, которых он излечил от болезней, оказавшихся неизлечимыми для конвенциональной медицины. В отчаянии эти люди обращались к Ганеману за советом, и нет ничего противоестественного в том, что после того, как он их вылечил, они становились рьяными последователями открывателя нового искусства лечения. Д-р Линдсей Брэдфорд описал для нас в своей книге "Жизнь Ганемана" излечение д-ра Эгиди в виде статьи, которую сам Эгиди отправил в "Лейпцигский гомеопатический журнал":

Осенью 1830 года я был сброшен с экипажа и сильно повредил плечо, а также заработал сильную простуду. Местным кровопусканием и обычным противовоспалительным лечением наиболее серьезные из моих симптомов удалось облегчить через несколько дней, однако осталась паралитическая тяжесть руки, и в течение нескольких недель начались очень сильные периодические боли, которые "стреляли" от плеча к локтю, и я постепенно утрачивал способность пользоваться рукой, в то время как ощущение скованности и тяжести

— 53 —

с каждым днем становилось все сильнее. Каждое даже самое слабое давление на больное место вызывало невыносимые боли. Больная рука начала иссыхать, в то время как плечевой и локтевой суставы начали распухать.

Истощив свои собственные медицинские познания, я обратился за помощью к нескольким коллегам, но и через год вышеописанные симптомы все еще не проходили, а только усилились; рука совсем не двигалась; больное плечо опустилось на полтора дюйма ниже здорового; передняя поверхность плечевого сустава и вся поверхность локтевого были сильно увеличены; локоть отстоял примерно на четыре дюйма от тела, и любая попытка приблизить его к боку вызывала чрезвычайно сильную боль; левая лопатка сильно отодвинулась назад и вбок; клювовидный отросток находился на полдюйма ниже ключицы; надостная мышца заметно уменьшилась в размере.

Малейшее прикосновение усиливало боли до степени невыносимой, они всегда сильно ухудшались ночью, так что не могло быть и речи об отдыхе и сне. Все тело, но в особенности травмированная сторона, похудело; затем похудение распространилось на левую сторону лица. Пульс был медленным, кожа бледной, я сильно страдал от холода во всем теле, и пищеварение у меня было серьезно нарушено. В связи с наследственной предрасположенностью к подагре, мои медицинские консультанты стали тогда советовать лечение против артрита и открыли мне две большие искусственно поддерживаемые раны, одну на руке и одну на лопатке.

После непрерывного применения этих мер в течение четырех месяцев без какого-либо улучшения, этим искусственным ранам дали излечиться, и на их место были вставлены две заволоки. Поскольку в течение нескольких месяцев улучшения не последовало, были проведены настоящие прижигания плечевого сустава.

Когда обожженные участки стали залечиваться, произошел небольшой возврат моих болей, на этот раз концентрировавшихся вокруг локтевого сустава, который начал опухать, тогда как плечевой сустав в той же самой мере уменьшился в размере; таким образом, через несколько месяцев локтевой сустав превратился в очаг болезни, который до этого располагался

— 54 —

в плечевом суставе. В довершение всего увеличились другие кости, а именно: ключицы, крестца и так далее. Это привело к тому, что какое бы положение я ни занимал в постели, оно оказывалось чрезвычайно болезненным. Я полностью отчаялся получить хоть какое-то облегчение от аллопатических лекарств, совсем отказался от какого-либо лечения, и состояние мое ухудшалось с каждым днем.

В конце концов я решился обратиться к Ганеману. Я написал ему письмо с описанием своего состояния и попросил его о совете и помощи. Он ответил мне и в частности написал: "Ваша болезнь началась гораздо раньше, чем Вам кажется. У Вас, наверное, когда-то была болезнь с зудом или другая болезнь с какими-то высыпаниями, которую неправильно лечили. Ваше заболевание — конституционально, и как бы ни были научны искусственно поддерживаемые раны, заволоки для образования свищей или горячие утюги, которыми Вас лечили, их действие, конечно, могло оказывать лишь местное влияние…"

В убеждении, что у Ганемана сложилось правильное мнение о моей болезни, я начал принимать порошки, которые он мне прислал… Вскоре состояние мое начало улучшаться, и постепенное улучшение продолжалось до конца пятой недели, когда я мог сравнительно легко поднимать свою руку и мог сгибать и разгибать ее в локте; опухоль в суставе совершенно исчезла, и все боли прошли; с тех пор и по настоящее время (в течение восьми лет) эта моя болезнь ни разу не возобновлялась ни в каком, даже самом слабом, виде.

Получив на своем личном примере такое великолепное подтверждение ценности гомеопатии, я с рвением взялся за ее изучение и применение и был обильно вознагражден за это, благодаря возможности наблюдать быстрые и окончательные излечения самых опасных и глубоко укоренившихся заболеваний.

Наиболее выдающимися учениками Ганемана были барон фон Беннингхаузен и д-р Константин Геринг. Беннингхаузен, принадлежавший к старинной аристократической фамилии, был агрономом и ботаником. Он родился в 1785 году. Осенью 1827 года в возрасте 42 лет он серьезно заболел. Два известных доктора объявили, что у него гнойная чахотка и что его нельзя вылечить. Весной 1828 года его состояние было настолько безнадежным, что он отправил прощальные письма всем своим друзьям. Помимо прочих, он написал такое

— 55 —

письмо своему другу д-ру Вейе, который, не сообщив ничего Беннингхаузену, успел стать последователем Ганемана. Д-р Вейе попросил Беннингхаузена послать ему описание его симптомов, и в ответ на свое письмо Беннингхаузен получил от него некое гомеопатическое лекарство, которое быстро вылечило его. Он стал здоровым человеком и умер в возрасте 79 лет. После своего чудесного излечения он заинтересовался гомеопатией, получил медицинскую степень и стал одним из величайших врачей того времени.

Д-р Константин Геринг, родившийся в 1800 году, стал учеником и помощником д-ра Робби, известного хирурга из Лейпцига. Хорошо известный издатель попросил профессора Робби написать книгу, разоблачающую гомеопатию и учение Ганемана. Робби был слишком занят, чтобы самому заняться этим, поэтому он рекомендовал издателю доверить эту работу своему способному помощнику д-ру Герингу. Издатель последовал этому предложению. Геринг взялся за работу. Он купил гомеопатические книги и, полностью удостоверившись, что доктрины Ганемана были смехотворными и абсурдными, начал экспериментировать с бесконечно малыми дозами, которые рекомендовал Ганеман, чтобы иметь возможность доказать их полную бесполезность. К своему огромному удивлению, он обнаружил, что доктрины Ганемана, хоть и выглядели совершенно нелогичными, были верными, и что бесконечно малые дозы исцеляли больных. Так он стал одним из самых великих гомеопатов своего времени и любимым учеником Ганемана.

Обращение самого Ганемана к гомеопатии представляет величайший интерес и с научной, и с человеческой точки зрения. Основатель гомеопатии был очень способным врачом и фармацевтом. Кроме того, он любил людей и искусство лечения, то есть обладал качествами, которые согласно Гиппократу, необходимы для совершенного врача. Он был одним из самых способных молодых врачей своего времени. Он выделялся и в университете. Он осознавал, что методы лечения болезней, принятые в его эпоху и состоящие из обильного кровопускания, основательной "очистки" кишечника, прижиганий горячими утюгами и применения опасных лекарств в

— 56 —

огромных дозах, представляли опасность для пациентов, которых, в соответствии с устоявшейся практикой, доктора замучивали до смерти. Ганеман рано женился, и у него была большая семья. Тем не менее он прекратил практику медицины, как только осознал ошибочность общепринятых методов лечения. Решив уйти из медицины, которую считал губительной, он с трудом сводил концы с концами литературными трудами. В процессе этих литературных работ он открыл новое искусство лечения и стал применять его. Ганеман рассказал нам:

Вот уже восемнадцать лет, как я сошел с проторенной тропы в медицине. Мне стоило многих страданий пробираться на ощупь в темноте, руководствуясь лишь книгами о лечении больных, прописывать в соответствии с тем или иным (причудливым) взглядом на природу болезней вещества, которые попадали в Материи медики только благодаря чьему-то мнению относительно их свойств. Меня мучила совесть в отношении лечения моих страдающих собратьев от болезненных состояний неизвестной природы такими веществами, которые, будучи способными оказывать сильное воздействие, могли, если они не являлись в точности подходящими (к тому же как мог бы доктор выбирать подходящие лекарства, понимая, что характерное особое действие каждого из них еще не было выяснено?), легко обратить живое в мертвое или вызвать новые нарушения и хронические заболевания, которые часто гораздо труднее устранить, нежели первоначальное заболевание. Меня ужасала мысль, что я могу в результате этого стать убийцей или усилить страдания моих больных собратьев, и так ужасала и подавляла меня эта мысль, что вскоре после своей женитьбы я полностью оставил практику и практически никого не лечил из опасения нанести им вред, а занимался, как вам известно, единственно химией и литературной работой.

Но вот у меня родились дети, несколько детей, и через некоторое время они стали серьезно болеть. Так как эти болезни поражали моих собственных детей, то есть мою кровь и плоть, и угрожали их жизни, моя совесть заговорила еще громче, ведь у меня не было средств, на которые я мог бы положиться, чтобы облегчить их состояние…

За восемь лет усердной практики я познал иллюзорную природу обычных методов лечения.

— 57 —

В письме от 29 августа 1790 года, когда Ганеману было 35 лет и у него было 5 детей, он в отчаянии писал одному из своих друзей:

Если бы я был одинок, либо у меня не было бы пятерых детей, все было бы иначе. Но в любом другом месте у меня было бы больше расходов. Кроме того, здесь я вполне могу быть хозяином самому себе, так как здесь я лишен зависти коллег в такой степени, в какой это было бы невозможно в любом другом месте. Того, что я сейчас зарабатываю, — а это немного, — здесь более чем достаточно. Я не могу рассчитывать на большой доход и свою практику. Я знаю это по своему четырнадцатилетнему опыту, и мой чувствительный темперамент не дает мне выдвинуться. Я слишком совестлив для того чтобы продлевать болезни людей или представлять их более опасными или важными, чем они являются на самом деле. Жалость или любовь к спокойствию принуждают меня соблюдать скромность в своих притязаниях, поэтому я всегда оказываюсь побежденным и могу смотреть на свою практику только как на пищу для души.

Ровно год спустя, 29 августа 1791 года, Ганеман писал в одном из писем:

Я совершенно не практиковал весь прошлый год, потому что это стоит мне больше, чем я получаю от этого, и мне обычно платят неблагодарностью. Я хотел бы найти место, где я мог бы жить тихо и уединенно, но при этом увеличивать свои познания как ученого, быть окруженным хорошими людьми и иметь возможность растить своих детей просто и разумно.

Г-н Т. Р. Эверест, английский священник, которого лечил Ганеман и который стал затем восторженным гомеопатом, так писал о нужде и лишениях в доме Ганемана:

Ганеман ставил себе высокие цели, пребывая в бедности. Вся его семья жила в одной маленькой комнате, от которой он был отгорожен только занавеской. Посреди всех немыслимых трудностей он всегда был окружен голодной семьей, обеспечения которой он должен был добиваться тяжелым трудом. Возможно, читателю лучше удастся понять характер этого человека, если я приведу здесь его ответ на мой вопрос о его курении, который я ему как-то задал: "О, это еще одна ненужная привычка из прежней жизни, когда я должен был через день сидеть и работать

— 58 —

по ночам, чтобы заработать на хлеб для своих детей, в то время как днем я занимался собственными исследованиями". Расспросив его еще, я тогда выяснил, что после того, как он бросил врачебную практику, он должен был зарабатывать на жизнь переводом книг для издателей, и что он должен был через день работать по ночам, чтобы иметь возможность продолжать свои исследования днем.

В 1808 году Ганеман писал:

То, что я могу (посредством общепринятого метода лечения) убить или искалечить людей, своих собратьев, ужасало меня более всего. Эта мысль была так ужасна и так сильно беспокоила меня, что я оставил свою практику полностью во время первых двух лет своей жизни в браке, и не лечил практически никого в качестве врача, так как боялся нанести вред больным.

От других свидетелей мы узнаём, что Ганеман ходил в лохмотьях и деревянной обуви, сам колол и пилил дрова, собственноручно замешивал тесто для хлеба и т. д. Если и был когда-то целеустремленный человек, вдохновляемый одними лишь высокими и чистыми идеалами, то это был Ганеман.

Многие из величайших пионеров медицины пали жертвами своего идеализма, а также злонамеренности и ненависти своих коллег, и окончили свою жизнь в горечи и нищете. Земмельвейс обнаружил, что причиной родильной горячки, уносившей жизни сотен тысяч женщин, была нечистоплотность врачей, которые своими немытыми и не обработанными с целью дезинфекции руками переносили инфекцию от одной женщины к другой. Он полностью доказал свою правоту, вызвал ненависть своих коллег, после чего его вынудили оставить свою профессию и он умер в нищете и отчаянии в сумасшедшем доме. Через много лет после его смерти ему воздвигли замечательный памятник с надписью "Человеку, спасшему жизнь бесчисленному множеству матерей". Ганеману повезло больше, чем многим великим новаторам в медицине, которые превратились в мучеников. Он дожил до того времени, когда его учение было принято тысячами докторов по всему миру, и окончил свои дни в достатке и в почтенном возрасте 88 лет, оставшись знаменитым и деятельным до самого конца. Вспоминая свою жизнь незадолго до кончины, он

— 59 —

написал в воззвании ученикам:

Уже сорок лет я не выпустил ни одной капли крови, не открыл ни одного свища заволокой, ни разу не использовал процедур, вызывающих боль, и не применял кожно-нарывных средств. Я никогда не колол иглами, не прижигал, не ослаблял пациентов посредством горячих ванн, не лишал их необходимых для жизни жидкостей путем применения потогонных средств и не "прочищал" их рвотными или слабительными средствами. Мне никогда не требовалось таким образом разрушать их органы пищеварения, и хотя я был постоянно окружен пристрастно наблюдающими противниками, готовыми наброситься на меня при малейшей ошибке, я смог лечить пациентов с таким успехом, что постоянно растущий наплыв пациентов как из ближних, так и из дальних краев, выходцев из всех слоев общества, от высочайших до нижайших, а также благодарность тех, кого я вылечил, превосходили все мои ожидания.

Факты, приведенные в этой главе, ясно показывают, что в рядах гомеопатов состоят люди независимо мыслящие, обладающие выдающимися способностями, большой силой характера, полностью преданные искусству лечения больных и совершенно бескорыстные.

 ЧУДЕСНЫЕ ИСЦЕЛЕНИЯ ЖИВОТНЫХ    ОГЛАВЛЕНИЕ   ЧТО НОВАЯ НАУКА О ЛЕЧЕНИИ ДАЛА ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ