Глава VII
ВОПРОС О НАУЧНОСТИ ГОМЕОПАТИИ

Итак, кардинальный вопрос, насколько научным можно считать гомеопатическое учение. Правда, предшествующие главы нашего труда не должны оставлять сомнения на этот счет, но так как, мы сейчас это увидим, авторы, которые, по-видимому, даже до известной степени благожелательно [1] относятся к гомеопатии, все же, если позволено будет так выразиться, как бы конфузятся за нее за ее якобы ненаучный характер, то на этом придется подробно остановиться.

С тех пор как, говорит В. Д. Шервинский, медицина вступила на путь применения естественно-исторических методов исследования, "гомеопатия... должна уступить свое место точным экспериментальным и основательным клиническим наблюдениям… Девиз современной медицины: наблюдение, опыт, тесный симбиоз с биологией и беспристрастный критический анализ наблюдаемых фактов" (в гомеопатии же, предполагается, все эти качества отсутствуют).

"Гомеопатия, — замечает М. И. Граменицкий, — стала замкнутой, слишком догматический системой, оторвавшись от почвы биологических и многих медицинских наук, и не в состоянии была воспользоваться их результатами".

И, наконец, формулировка Г. Я. Гуревича: "Широко понимаемая научная терапия требует строгого научного биологического мышления и свободного творчества для создания... разностороннего воздействия на больной организм, которое выходит далеко за пределы лекарственного лечения. Догма, схема и односторонне развитая система в терапии составляют характерную особенность гомеопатии..."

Чтобы выяснить, где здесь истина и где напраслина, нужно различать две вещи, по существу далеко не тождественные, и это будут гомеопатия как школа и гомеопатическое учение как новое медицинское миросозерцание или, правильнее будет выразиться, как новое миросозерцание в области терапии.

Как школа гомеопатия — нельзя этого отрицать — действительно заслужила многие из приведенных упреков (хотя, как мы сейчас увидим, далеко не все). Так, правда, что она оторвалась от многих медицинских и биологических наук, и потому не могла воспользоваться их результатами; правда, что она осталась в стороне от "разностороннего воздействия на больной организм, которое далеко выходит за пределы лекарственного лечения", и еще у этой школы есть немало отрицательных сторон [2], но многие из перечисленных выше упреков ею совершенно не заслужены и, может быть, она с известным основанием могла бы обратить их против нападающих на нее. Так, например, по поводу замечаний последнего автора (Г. Я. Гуревича) можно сделать следующие возражения.

Чего "требует научная терапия", это с достаточной определенностью выяснено у нас во 2-й главе, и в этом отношении в смысле выяснения закона действия лекарств гомеопатия на сто лет опередила нашу официальную науку. Если, далее, есть гомеопаты, которые принципиально придерживаются лишь лекарственного лечения, то это отнюдь не может опорочивать гомеопатическое учение как таковое, т. е. как учение, базирующееся на таких-то принципах в деле фармацевтического лечения. "Догма и схема" в гомеопатии являются последствием того, что гомеопатия владеет законом, которого мы еще не нащупали, и это является, скорее, ее плюсом, чем минусом (поскольку, понятно, данный закон правилен). Если вытекающая отсюда "односторонне развитая система" заключается в пользовании найденным законом для действия лекарств, то нам остается только позавидовать гомеопатам в этой "односторонности".

В заключение коснемся того упрека Г. Я. Гуревича, что "научная терапия требует... биологического мышления"; поскольку эти же "биологические" упреки являются общими у всех выше цитированных авторов, постольку на этом придется особо остановиться.

Для школы как таковой отсутствие биологического мышления есть, конечно, известный дефект, хотя, может быть, и не такой большой, если принять во внимание, что биологическое мышление нужно собственно для биологии; для клиники же важно прежде всего клиническое мышление, как это подробно нами разъяснено в специальной статье об этом предмете ("Клинич. мед.", 1924, № 11–12). И насколько преобладание последнего, т. е. клинического мышления над биологическим, не имело плохих последствий, видно из того крайне примечательного факта, что именно гомеопатия первая, т. е. за сто лет до Arndt–Schultz'а и Bier'a, пришла к биологическому пониманию действия наших лекарственных веществ (принцип раздражения), и мало того — этого ведь не могут отрицать стоящие на принципе Reiztherapie — именно она и ведет лечение по данному биологическому принципу.

Но, может быть, под биологическим мышлением авторы разумеют обращение внимания на условия среды, в которых живет больной (ср. "биологическую" школу проф. Остроумова)? Однако, как видно из цитаты, приведенной выше, проф. Граменицкий выдает в этом отношении гомеопатии самую лестную аттестацию (вряд ли, однако, прибавим, по нашему мнению, заслуженную, ибо наше впечатление, что на эту сторону дела гомеопатия мало обращает внимания), но это будет упрек не гомеопатическому учению, не гомеотерапии, как теперь говорят, а гомеопатической школе.

Если, таким образом, иметь в виду, что известный, хотя и своеобразный (т. е. бессознательный) "симбиоз с биологией" в гомеопатии имеется, то об остальных качествах, требуемых В. Д. Шервинским, нужно сказать, что они вовсе не отсутствуют у последней, а зачастую еще поспорят в этом отношении с нашей школой, и, в частности, это нужно сказать о "наблюдении", в высокой степени, как уже указывалось выше, поставленном у гомеопатов (а почему В. Д. Шервинский считает, что "беспристрастный клинический анализ" является привилегией нашей школы, это не совсем ясно). Нам остается только сказать несколько слов об "опыте" и "точных экспериментальных наблюдениях", чтобы закончить вопрос о том, насколько научна или ненаучна гомеопатия, и в связи с этим нам придется остановиться на вопросе, в чем же заключается вообще научность дисциплины. Как ни странно ставить такой вопрос, но это необходимо, так как нельзя отрицать, что в этом отношении существует известная путаница.

Многие считают — отчасти это видно и из приведенных цитат — что признаком научности дисциплины или, даже скажем так, научности в исследовании вопроса, служит участие здесь экспериментального метода. Мы не будем уже говорить о том, что в отношении терапии — а ведь поскольку речь идет о гомеопатии, то это будет именно в отношении ее, — экспериментальный метод почти ничего не дал (выяснению как этого, так и многих других дефектов экспериментального метода не только в терапии, но и в отношении клиники вообще, в противоположность другим биологическим наукам, посвящена наша отдельная статья в "Клинич. мед.", 1927, № 13–14, к которой мы и отсылаем интересующихся). Примем даже наоборот, что экспериментальный метод чужд всех сказанных дефектов, и все же и при этом условии участие экспериментального метода вовсе не составляет главного признака научности. Научность в исследовании явлений может быть характеризована следующей формулой: сначала установление закономерностей, затем объяснение этих закономерностей; далее для этого объяснения выдвигается известная гипотеза, которая проверяется различными способами, одним из которых [3] является эксперимент. Вот место, занимаемое экспериментом в иерархии научного исследования, и если теперь принять во внимание, что этот ("один из многих") экспериментальный метод в вопросах клиники вообще, а в терапии в особенности, занимает самое скромное место, то отсутствие этого метода в гомеопатической школе (за последнее время, впрочем, она не уклоняется от него) будет весьма извинительным. А к тому же ведь мы говорим сейчас об эксперименте на животных, и тут мы должны вспомнить то, что уже не раз подчеркивалось в данном труде, что гомеопатия в высокой степени пользуется естественным экспериментом, и в этом отношении "научность" ее метода стоит, конечно, выше нашего. Но все это отступает на задний план по сравнению с тем коренным преимуществом гомеопатического учения — здесь мы уже будем говорить не о гомеопатии, а именно о гомеопатическом учении — что его положение "similia similibus" — это закономерность, выведенная индуктивно из наблюдений (как это, между прочим, подтверждает наша фармакологическая таблица) совершенно независимо от теоретических воззрений, в то время как наши базы все время исходят из определенных взглядов, то есть носят дедуктивный характер.

Эта дедуктивность делается наглядной, если мы проследим ход наших представлений о сущности действия лечебных средств. Лет триста тому назад предполагали, что наши лечебные средства действуют потому, что они изгоняют из организма т. н. vapeurs, т. е. вредные пары; потом говорили, что они "очищают кровь"; 100 лет тому назад это формулировалось таким образом: "Растворять нездоровые соки внутри организма и выделять их". Со времен Cl. Bernard'a, провозгласившего учение о физиологической регуляции, стали видеть целебное действие лечебных агентов во влиянии на органы дыхания и кровообращения, на разные другие системы, на обмен веществ и т. д.; после Pasteur'a — в бактерицидном действии, в эндокринологическую эпоху — во влиянии на органы внутренней секреции, за самое последнее время — то в вагосимпатикотоническом действии, то во влиянии на коллоидное состояние тканей, и т. д.

Если принять все это во внимание, то нельзя не прийти к заключению, которое, конечно, сразу покажется в высшей степени парадоксальным, но которое неминуемо вытекает из нашего анализа: именно гомеопатическое учение, которое обвиняют в ненаучности, является научным par excellence.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ГЛАВА

Странная судьба у гомеопатии! Мы сейчас видели, как несколько авторитетных лиц, как будто признавая принцип подобия и действие малых доз, т. е. два краеугольных камня гомеопатии, в конце концов приходят к отрицанию ее как научной доктрины, и по этому поводу остается только сказать, что история повторяется...

Trousseau, который, как это видно из данных, приведенных в нашей 2-й главе, на деле пользовал своих больных почти исключительно по принципу подобия, в введении к своему "Traitе de therapeutique" посвящает 30 страниц обвинительному акту против гомеопатии и наивно полагает — да простится нам это выражение по адресу знаменитого клинициста — что будет более научно, если он принцип подобия назовет принципом заместительного действия. Huchard, второй крупнейший клиницист Европы, отдает в цитированном выше его труде несколько страниц "закону уподобления, древнему как сама медицина" и, приведя здесь многочисленные данные и факты [4], из которых как будто с очевидностью вытекает правильность данного принципа, заканчивает вдруг утверждением следующего рода: "Это правило, конечно, неверно во многих случаях" и, мало того, разражается целой филиппикой против гомеопатии как таковой ("Я восстаю... я восстаю..." и т. д., см. выше).

Это характерное, как мы видим, для ряда как русских, так и иностранных авторов отношение к гомеопатии — начать за здравие, а кончить за упокой — очевидно, должно иметь свое основание и, может быть, не одно, а несколько; собственно, они уже выяснены нами в разных местах данного труда, и здесь мы их только сгруппируем [5]. 1-я причина — это общий закон развития научной мысли, относящийся ко всем отраслям науки и выраженный в том афоризме Фонтенеля, который мы взяли за эпиграф к нашему труду: "Истине надо много времени, чтобы победить умы" и т. д. 2-я причина — методологическая, сформулированная выше Behring'ом: "...Мы остаемся в плену той системы, в которой выросли..." 3-я, также методологическая и еще более важная, чем предыдущие, это дедуктивный метод нашей фармакологии и терапии вместо индуктивно-аналитического метода, единственно приемлемого дли естественных наук. 4-я — странность и чуждость для нашего мышления, выработанного опытом практической жизни, принципа similia similibus, в то время как принцип contraria contrariis нам так понятен и доступен, и то же относится к принципу мельчайших разведений, ибо мы привыкли полагаться лишь на то, что мы можем исчислить, измерить и взвесить. И, наконец, 5-я причина та, что для этих, как сейчас сказано, чуждых нашему мышлению принципов, мы не имеем (или не имели) никакого объяснения. Если 1, 2 и 4 причины лежат, так сказать, в природе вещей, а 3-я в том, что дедукция легче индукции, то по поводу последней причины мы должны сделать следующее замечание: вo-первых, в настоящем труде дано уже известное обоснование для этих "чуждых" принципов (см. приложения 1-е и 2-е), а во-вторых, совершенно независимо от этого (т. е. на случай, если оно будет признано неудовлетворительным) мы должны повторить восклицание Huchard'a: "Спросим же вместе с Араго, до чего мы бы дошли, если бы стали отрицать все то, чего мы еще не можем объяснить? Факты налицо — они гораздо красноречивее всяких рассуждений" [6].

Кроме этих наиболее крупных причин, можно указать на ряд более мелких, таковы: 6-я — неправильное представление о методах изучения клинических вопросов, а именно: отождествление их с методами физиологии и патологии, в результате чего перенесение господствующего в этих дисциплинах экспериментального метода на животных в область клиники, где он играет однако второстепенную роль; 7-я — смешение понятия о клиническом действии лекарства с его физиологическим действием; 8-я — смешение гомеопатического учения о действии лекарственных средств с теми особенностями, которые характеризуют гомеопатию как врачебную школу; и, наконец, 9-я: возможно еще, что известную роль играл и играет — конечно, далеко не для всех — тот консерватизм мышления, который нашел себе выражение в известном возгласе Riolan'a по поводу открытия Гарвеем кровообращения: "Я предпочитаю ошибаться с Галеном, чем верить в кровообращение с Гарвеем".

Наше же заключение о гомеопатии — повторим его еще раз — будет то, что учение гомеопатической школы о действии лекарств является более научно обоснованным, чем наши терапевтические представления. Но — и это нужно самым выразительным образом подчеркнуть — гомеопатическое учение имеет отношение только к терапии, и, стало быть, этот наш парадоксальный вывод относится не ко всей медицине, а лишь к одной, хотя и самой существенной, ее части. По существу же практическая медицина слагается из нескольких составных частей: диагностики, прогноза, терапии, к которым, понятно, должны быть присоединены вопросы патогенеза. Конечно, вряд ли нужно говорить, что в отношении диагностики и патогенеза гомеопатическая школа лишь питается объедками со стола нашей т. н. официальной медицины, а в отношении терапии, замкнувшись в своей фармацевтике, не пользуется могучими успехами физической, биологической и многих других видов терапии.

Естественный вывод отсюда, что обе существующие школы должны пойти друг другу навстречу, заимствуя каждая у другой то, что является ее слабым местом, т. е. аллопатия заимствует у гомеопатии принцип лечения, гомеопатия же должна освободиться, во-первых, от указанных выше недостатков, и, во-вторых, широко приобщиться к сокровищам диагностики, патогенеза и различных видов терапии, накопленным старой школой. Так или иначе, но можно надеяться, что близок момент, когда обе враждующие школы сольются в одну медицину во славу истинной науки и на благо страждущего человечества.

Но кроме этих выводов, так сказать, академического характера, еще более важны для нас практические выводы, отсюда вытекающие. Они базируются на том, что научное обоснование для гомеопатического учения, как сейчас указано, стоит вне всякого сомнения, и мало того, как это указывалось в конце 4-й главы, мы сами того не подозревая, работаем в своих назначениях в большинстве случаев по принципу similiа similibus (а что касается второго принципа гомеопатии, действия малых доз, то он, как мы видели, данным физики и физиологии не противоречит). А раз научные предпосылки для данного метода имеются, то остается теперь высший судья, который обычно решает дело, это опыт. Необходимо в больницах произвести в широких размерах испытание данного способа лечения, т. е. провести при различных болезнях лечение средствами, рекомендуемыми при них гомеопатической школой в указываемой ею дозировке. И если окажется, что в смысле % излечений или улучшений, срока выздоровления и количества осложнений этот метод даст цифры не менее благоприятные, чем наши обычные способы лечения, то, принимая во внимание дешевизну данного лечения и бóльшую его безвредность, придется ввести его в широкую практику.

Нужно, однако, сделать здесь следующее важное замечание. Введение этого нового способа (в случае благоприятного опыта) во всяком случае далеко не целиком вытеснит нашу существующую терапию и дозировку (не говоря уже, понятно, о тех средствах, которые действуют по принципам терапии заместительной, гормонной, причинной и т. д.). Есть все основания думать, что в полной силе останется дозировка тех наши средств, которые получили название специфических (мы разумеем под этим названием те средства, при которых мы можем почти наверняка, т. е. в большом % случаев, получить выздоровление или улучшение). Это будут ртуть, йод, дигиталис, железо и т. д., словом, добрая доля тех двадцати средств, которые вошли в Huchard'овскую терапию; нужно думать, что эти средства навряд ли найдут себе конкурента в гомеопатии, и во всяком случае — мы хотели бы подчеркнуть это важное замечание — те испытания, о которых только что говорилось, на первых порах должны быть произведены не над болезнями, против которых мы имеем сказанные более или менее специфические средства, а при таких синдромах, перед которыми медицина стоит в бессилии, ограничиваясь так называемым симптоматическим лечением.

В заключение нам хотелось бы воздать дань уважения памяти великого человека, создавшего рассматриваемое направление в медицине. Ганеман, основатель гомеопатии, должен быть признан одним из величайших гениев, каких только знала медицина, ибо он интуитивно постиг то, к чему столетие спустя привели нас кропотливые научные исследования и экспериментальные данные (законы Arndt-Schultz'a, Bier'a и специфического раздражения), и притом это имело место не в каких-нибудь частных вопросах, примеров чему медицина знает немало, а в самой основной сущности того, для чего наша дисциплина создавалась, именно в основах терапии.

Впрочем, интуиция Ганемана простиралась не только на последнюю, но и на вторую составную часть медицины — на область патологии. Основаниями к этому утверждению могут служить: во-первых, то представление Ганемана о болезни как о синдроме ряда функциональных нарушений, которое изложено у нас в 5-ой главе и которое, как мы там видели, находит себе оправдание (с терапевтической точки зрения) для наиболее распространенных наших болезней — сифилиса и туберкулеза; во-вторых, тот способ происхождения болезней, о котором равным образом интуитивно догадывался Ганеман, когда он говорил, что в основе каждой болезни лежит "совершенно своеобразное противоестественное раздражение, нарушающее отправления и благостояние организма". Если сопоставить ту роль, которую по нынешним воззрениям играет раздражение в деле возникновения тех или иных болезней (ср. данные Babinsk'oгo и Fromant'a о возникновении "рефлекторных" параличей, взгляд Молоткова и Поленова на происхождение трофических язв, а также наши данные о способе возникновения как невралгии, так и послетравматических туберкулезных артритов [7]), то окажется, что гениальный Ганеман и в этом вопросе опередил на целое столетие новейшие взгляды патологии.

Вряд ли поэтому будет большим преувеличением, если мы, парафразируя известные слова русского поэта на смерть Гете, как раз современника Ганемана, но испытавшего более блестящую учесть, чем осмеянный и преследуемый в свое время основатель гомеопатии, скажем о последнем так: была ему книга болезней ясна, и тайны лекарства открылись ему.

Приложение I
ОБЪЯСНЕНИЕ ЗАКОНА ПОДОБИЯ

В объяснении принципа similia similibus мы будем базироваться на следующих 4 пунктах: 1) на законе Arndt–Schultz'a, 2) на законе Bier'овской школы, 3) на учении о "нервизме" и 4) на законе об органотропности ядов и лекарственных веществ [8].

Относительно каждого из этих пунктов придется сделать следующие замечания.

1

Закон Arntd-Schultz'a, заключающийся вкратце в том, что малые дозы стимулируют, а большие угнетают, общеизвестен, и на нем не нужно было останавливаться, если бы за последнее время он не стал подвергаться критике. Возражения, против него представленные (нам известны возражения Heubner'a и Скворцова), сводятся к следующему (за недоступностью для нас оригинала первой статьи мы рассмотрим Heubner'овские возражения в том виде, как они сформулированы в брошюре Г. Я. Гуревича).

1. Heubner, работая с парамециями, видел, что под влиянием малых доз мышьяка и других средств они размножались, а при больших дозах эти вещества явно задерживали данное размножение.
2. Возбуждающее действие малых доз алкоголя на животных должно быть истолковано (по Скворцову) как результат пареза высших задерживающих центров.
3. В опытах Suppfle, который испытывал влияние на бактерийные культуры 38 веществ, 13 веществ в более высоких концентрациях задерживали рост бактерий, а в малых концентрациях не возбуждали роста их.
4. Парализующее действие калия на сердце известно, но Heubner не располагает данными, которые указывали бы на возбуждающее действие малых доз.
5. После применения малых доз нитритов наблюдается учащение пульса, но объясняется это не возбуждающим действием этих средств на сердце, а парезом тормозящего прибора в сердце (Скворцов).

Являются ли, однако, эти пять возражений настолько значительными, чтобы поколебать закон Arndt-Schultz'a (точнее, даже не пять, а четыре, ибо первый пункт, вполне согласуясь с данным законом, очевидно, представляет какое-то недоразумение в изложении проф. Гуревича)? Вряд ли, и именно на основании следующих соображений:

1) Возбуждающее действие малых доз алкоголя может найти себе объяснение в рефлекторном действии со слизистой рта и нижележащих путей, т. е. все же в явлениях раздражения.

2) Если Heubner "не располагает" такими и такими-то данными, то это не значит, что последние не существуют.

3) Достаточно ли убедительны те основания, в силу которых учащение пульса от нитритов приписывается именно парезу тормозящего прибора сердца, а не возбуждению n.n. accelerantes? К тому же возможно предположение, что учащение работы сердца является компенсаторным в силу расширения сосудов, вызываемого нитритами. И собственно без возражений остается только п. 3-й, т. е. частичная неудача опытов Suppfl'e; все же, однако, в этих опытах положительные результаты превышали вдвое отрицательные, а судят обыкновенно по большинству, имея в виду, что всегда могут быть те или иные случайные и неуловимые условия, которые изменяют результаты опытов или наблюдений.

Из возражений Вл. Ир. Скворцова мы привели лишь главные, ибо об остальных его возражениях против Arndt-Schultz'евского закона приходится повторить его же собственные слова: "В вопросах сущности жизни мы знаем весьма немного, а в области более тонких реакций и совсем ничего". В самом деле, та сложность объяснения, которое он дает, например, учащению работы сердца от действия нитрозогруппы, показывает, независимо от того, верно ли это объяснение или нет, что столь же сложна может быть и причина, почему от "самых малых доз морфия мы никогда не наблюдаем явлений возбуждения со стороны дыхания". Ведь фармакологи принимают, что "наркотические вещества в наркотических дозах являются отрицательными катализаторами, вызывая понижение энергии брожения, окислительных процессов, понижение потенциала биоэлектрических токов и т. д." — естественно, что такая сложность действия вносит значительные изменения. Да и вообще говоря — и это, значит, будет относиться не только к наркотическим веществам, но и к вопросу о действии атропина, адреналина и т. д. — "механизм стимулирования клеточной деятельности иногда бывает непрямой: так, например, при действии гистамина отдельные клетки повреждаются от минимальных его концентраций, продуцируя вещества, которые в свою очередь возбуждают к деятельности другие более стойкие клетки" (М. И. Граменицкий).

2-3

Закон Вier'овской школы, базирующийся главным образом на опытах Zimmеr'a, заключается в том, что больные ткани реагируют на такие дозы, которые в тысяче- и более кратных дозах на здоровых не действуют [9]. Примеры этого, заметим со своей стороны, мы видим на каждом шагу: реакция раны на малейшее прикосновение, больного зуба на охлаждение, разница в действии наперстянки на здоровое и больное сердце и т. д.

Примером органотропности, обнаруживаемой веществом по отношению к определенным клеточным группам, могут служить в отношении микробных ядов действие яда бешенства и столбняка, в отношении веществ, употребляемых в качестве лекарства, действие кураре на окончания двигательных нервов, морфия на чувствительность. Schultz прямо и указывает, что лекарства обладают "органоспецифическими свойствами", приводя следующие примеры: у серы, мышьяка есть сродство к коже, у ртути к слизистой оболочке рта, у рвотного камня к легким и т. д. А так как эта "органотропность" выражается в раздражении определенных органов определенными веществами (или в параличе при усиленной дозе), то мы имеем основание этот закон об органотропности именовать законом специфического раздражения.

4

Учение о нервизме, которое, по словам биографа И. П. Павлова проф. Савича, "составляет основу учения" нашего знаменитого ученого, заключается в том, что вся деятельность и вообще состояние органов определяется состоянием трофических центров, иннервирующих эти органы и ткани. В подкрепление этого учения можно, если даже оставить в стороне новейшие данные о регуляции всех растительных процессов центральными ганглиями среднего и продолговатого мозга, привести следующие соображения.

1. По Keith'y, то или иное поражение желудочно-кишечного канала зависит от поражения соответствующего симпатического узла (так, поражение 2-го узла обусловливает поражение в области pylorus'a, 4-го узла – дает рецидивирующий ileus, 5-го – болезнь Hirschprung'a, и т. д.)
2. Какую роль играет нервная система в динамике сердца, видно (не говоря уже о роли сердечных узлов, vagus'a, sympathicus'a, depressor cordis) из того, что после перерезки шейного симпатического узла быстро наступает сердечная недостаточность.
3. Говоря об образовании сахара из гликогена, Umber [10] делает следующее замечание: "Силы ферментативного характера, синтезирующие и расщепляющие гликоген, побуждаются планомерными импульсами, исходящими из вегетативных центров".
4. Когда Langley говорит о сужении и расширении капилляров под влиянием химических веществ, он добавляет [11]: "Весьма вероятно предположение, что симпатические нервы регулируют просвет капилляров", т. е. причину действия "химических веществ" он хочет видеть не в непосредственном влиянии на клетки, а на иннервацию их.

И тут же сделаем замечание, что такое представление о первенствующей роли нервной системы или нервных ганглий не должно противоречить современному взгляду об определяющей роли желез внутренней секреции, ибо в конце концов ведь и самые эти железы находятся под влиянием соответствующей иннервации.

Мы лично, давно придерживаясь такого взгляда еще до знакомства с мнениями приведенных авторов, не останавливаемся, однако, на нем, а развиваем его следующим образом: если мы условно выключим из сферы нашего внимания значение тонической иннервации клеток (а также собственный тонус их), то деятельность и состояние всякой клетки будет зависеть от ее питания, последнее же в свою очередь обусловливается характером и степенью подвоза питательного материала, т. е. , другими словами, зависит от кровообращения в данном органе, а последнее, через nervi et vasa vasorum, также зависит от трофических центров (самостоятельны ли последние или тождественны с центрами тонической иннервации, этот вопрос тут не играет роли). Если теперь эти центры пришли в патологическое состояние, то расстроится кровообращение органа, и клетки последнего придут в патологическое состояние, которое, как известно, на первых порах выражается состоянием раздражения (мы поэтому говорим не о нервизме, а об ангионервизме).

Конечно, было бы несогласно с существующими данными утверждать, что действие всех лекарственных веществ осуществляется через влияние не на самые органы, а на трофические центры их, как это показывает пример кураре, действующего лишь на периферические окончания нервов, но не нужно забывать, что такие вещества считаются единицами и, следовательно, могут быть рассматриваемы как исключения из общего правила.

Как теперь приложить это учение, а также упомянутые выше законы к объяснению клинических явлений? Возьмем такой пример. Настойка шпанских мух, как известно, вызывает нефрит, а между тем известный клиницист Lancereaux считает ее наилучшим средством при эпителиальном нефрите. Объяснить это можно следующим образом. Кровеносные сосуды почек получают свою иннервацию из gangl. solare. Если мы имеем у больного, скажем, эпителиальный нефрит, то в силу развитых только что представлений мы имеем основание предположить патологические изменения в известных клетках названного сейчас солнечного сплетения. Назначим теперь данному больному настойку шпанских мух в малых дозах и проследим, что может произойти. В силу закона об органотропности мы имеем основание предположить, что лекарство имеет специфическое отношение, скажем, к клеткам солнечного сплетения; в силу Bier'oвскoro закона об особой чувствительности патологических тканей для сказанных угловых клеток малые дозы будут уже раздражителями; в силу, далее, Arndt-Schultz'eвскoro закона эти маленькие раздражения обнаружат стимулирующее действие на данные патологические клетки, т. е. помогут им вернуться к норме, но тогда должны прийти в норму иннервируемые ими почечные сосуды, и в результате восстановятся и эпителиальные мочевые канальца, ими снабжаемые.

Теперь возьмем другой пример, который будет для нас тем ценен, что он может одновременно выявить и действие лекарства, и действие физического агента по принципу подобия.

Йод, как значится в нашей таблице, вызывает тиреоидит, и он же в маленьких дозах применяется при Базедовой болезни; последняя также иногда успешно лечится облучением кварцевой лампой. Как это объяснить? Сосуды щитовидной железы иннервируются веточками, исходящими из plex. thyreoid. super. Если в этом последнем в силу тех или иных причин произойдут патологические изменения, то через сказанный путь произойдут изменения в клетках щитовидной железы, выражающиеся, как это обычно бывает, в явлениях раздражения: клетки щитовидной железы начнут выделять в усиленном количестве тиреоидин, и клинически будут явления гипертиреоидизма. Назначая такому больному иод в маленьких дозах, мы можем себе представить дальнейшее действие его так же, как и выше, т. е. йод вызывает стимулирующее действие в клетках plex. thyreoid. super., в силу чего придут в норму питаемые отсюда клетки щитовидной железы и явления гипертиреоидизма прекратятся — так клинические явления раздражения излечатся применением раздражителя же. Подобным же образом будет действовать кварцевое освещение области шеи: раздражение кожи в этом месте рефлекторно передается клеткам plex. thyreoid. super. со всеми дальнейшими последствиями.

По поводу этих объяснений может возникнуть следующий вопрос: зачем в этих объяснениях прибегать к учению о нервизме или ангионервизме, когда, казалось бы, можно объяснить все это проще без него. А именно, по вопросу о действии шпанских мушек при нефрите считать, что tinct. Cantharid. непосредственно раздражает клетки эпителиальных цилиндров почек, и в случае, если раздражение умеренно, восстанавливает их жизнедеятельность и приводит их к норме, и так же через рефлекс действует и освещение кварцевой лампой. До известной степени допустимо и такое объяснение, но все наши сведения о решающем влиянии нервных центров в связи с некоторыми другими соображениями [12] говорят за данное более сложное объяснение при посредстве ангионервизма. Мы изложили сейчас тот физиологический механизм, каким образом можно представить себе действие лечебного агента по принципу similia similibus. В основе этого механизма, как мы видим, лежит раздражение, т. е. тот принцип, который в настоящее время играет главенствующую роль в современных взглядах, так что и с этой стороны развиваемый здесь взгляд не может встретить больших возражений и по существу он недалеко отстоит или даже является почти тождественным с учением Weichardt'a об активировании протоплазмы или с учением о specifische Cellulartherapie Steffen'a; разница лишь в том, что оба эти учения относятся к протеинотерапии, а мы показываем, как они могут быть перенесены в область фармако- и физиотерапии. Этот великий принцип раздражения, т. е. усиления существующих патологических явлений, столь непонятный и чуждый нашему мышлению, имеет за собой, кстати сказать (помимо удовлетворительного объяснения того механизма, через который он действует и который изложен выше), еще и биологическую опору. Дело в том, что ведь болезнь сейчас рассматривается как телеологический процесс, коим организм избавляется от внедрившейся вредности, и, значит, все симптомы данной болезни являются целесообразными — ergo, усиление этих симптомов имеет вполне свой raison d'être; в этом смысле данные принципы вполне удовлетворяют и старинному quo natura vergit eoducendum — правилу, определяющему линию поведения врача. И, может быть, в заключение выяснения принципа раздражения уместно будет отметить, что даже питание связано с раздражением; так, клеточная физиология учит, что клетка может принять пищевые вещества только тогда, если они действуют на нее как раздражитель, и тогда процессы диссимиляции создают условия для возмещения (ассимиляции).

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Такое по крайней мере впечатление создается, если "читать сквозь строки" их, а что касается Вл. Ир. Скворцова, то он сам на Приволжском cъезде заявил, что в Москве его считают гомеопатом.
[2] За таковые, например, можно считать следующие: 1) малое углубление в конституциональные причины, вызвавшие болезнь; 2) недостаточное внимание, уделяемое основной причине, вызвавшей данные симптомы, а иногда и полное игнорирование ее; 3) увлеченная своими терапевтическими успехами (эфемерными или длительными — это другой вопрос), гомеопатия уделяет мало внимания профилактике болезней, и, например, пышное развитие социальной гигиены настоящего времени осталось в стороне от нее; и еще есть ряд других пороков, но, подчеркнем, это есть пороки школы, но не гомеопатического принципа лечения.
[3] Ряд других методов, которые в клинических вопросах оказываются даже более ценными, чем эксперимент, рассматривается нами в статье, на днях появившейся в "Клинической медицине" (1928 г., № 6) под заглавием "Исконные методы изучения клинических вопросов".
[4] Кстати сказать, целый ряд этих фактов не вошел в нашу фармакологическую таблицу и ergo может ее дополнить, таковы: "Jennert вылечивал потовую горячку потогонными, Piorry советовал индийский перец против геморроя, Гиппократ употреблял шпанскую мушку при некоторых водянках, пилокарпин вылечивает упорное слюнотечение, антипирин — крапивную сыпь, гринитрин — некоторые головные боли, каломель — дизентерию, тиреоидин — иногда экзофтальмические зобы".
[5] Понятно, это относится к финальному "за упокой", ибо начальная часть этой формулы ("за здравие") объясняется тем, что истина слишком уже выпирает наружу.
[6] Это восклицание, уместно будет здесь указать, характеризует те шатания, которые обнаруживал Huchard в вопросе о признании или отрицании гомеопатии, и относятся к положительной фазе этих шатаний.
[7] См. в нашей "Туберкулезной интоксикации" 6-ю главу, где особенное внимание уделено значению "суммации раздражений" как источнику возникновения болезни.
[8] Как известно, Ганеман сам уже делал попытку к уяснению себе принципа similia similibus, основываясь на обычно наблюдаемом факте, что слабейшее раздражение поглощается более сильным. "Поэтому, — говорит Ганеман, — чтобы лечить, мы должны противопоставить существующему раздражителю (resp. болезни) подходящее лекарство, сходное с тем, какое проявляет болезнь, но еще более сильное". Но что может быть слабее, чем гомеопатическая доза? И это данное явно доказывает неприемлемость ганемановского объяснения.
[9] Приводимые Heubner'ом данные, что больные ткани иногда могут обнаруживать не повышенную, а пониженную возбуждаемость, являются столь одиночными, что их можно рассматривать как исключение, которое, как говорится, подтверждает правило.
[10] Umber. Сахарный диабет. Клинич. моногр.
[11] Автономная нервная система. Госизд., стр. 52.
[12] Например, тот факт, что солнце вызывает похудание у ожиревших и усиливает питание у худощавых (и то же делает и виноградное лечение), легко объяснить через ангионервизм и, наоборот, трудно иначе.

ГЛАВА VI (ОКОНЧАНИЕ)    ОГЛАВЛЕНИЕ   ПРИЛОЖЕНИЯ II–IV