— 367 —

Рапп нашел, что обвиняемый в ереси Ганеман открыл, конечно, в твердой скорлупе много хорошего и пригодного, и он имел достаточно мужества, чтобы публично отстаивать свое убеждение. Последствия можно было предвидеть. Вскоре достигли того, что министерство потребовало, чтобы он отказался от клинического преподавания и удовольствовался бы чтением теоретических лекций, но, с другой стороны, не преминули

отнестись с должной похвалой к прекрасным качествам Раппа во всем остальном и к его неутомимому научному рвению.

При таком положении дела он подал в отставку (1854) и был переведен в Роттвейл в качестве главного окружного врача с сохранением титула и чина и с соответствующей пенсией.

Число слушателей Раппа было больше, чем у его предшественника Вундерлиха. У этого последнего в продолжении последних шести семестров на его теоретических лекциях было 99 слушателей, а у Раппа в тот же период времени (с лета 1851 г. до зимы 1854 г.) 145. Клинику Вундерлиха в соответственное время посещали 191, а клинику Раппа 228 студентов. В настоящее время Рапп занимает должность Вюртембергского лейб-медика¹.

За несколько лет до этого проф. Гендерсон, заслуживший уважение ученого миpa и имевший многочисленную аудиторию, на том же основании был изгнан из Эдинбургского факультета. Вообще в Англии борьба велась со стороны аллопатов с сильнейшим ожесточением. В 1851 г. тамошние университеты St. Andrews и Эдинбургский, а также Королевская коллегия врачей (Royal College of Physicians) приняли решение впредь не давать ни одному студенту-медику докторского звания, прежде чем он не обяжется торжественным обещанием никогда в жизни не заниматься гомеопатией.

Каждого врача-аллопата изгоняли из союза врачей, если он осмеливался совещаться с гомеопатом, и такого образа действий придерживались очень строго².

Точно так же действовали во Франции³ и в других "культурных"

¹ 27 ноября 1886 г. проф. Рапп скончался. — Ред.
² Allg. hom. Zeitg. Bd. 54. S. 80. u. Bd. 65. S.32.
³ Ib. Bd. 43. S. 140. u. Bd. 46. S. 364.

— 368 —

странах. Везде повторялись те же самые нападки, сила которых всегда соответствовала степени распространения гомеопатии — совершенно так же, как в Германии.

Так действовали и продолжают еще действовать аллопаты устно и письменно. Чтобы составить себе суждение о теперешнем способе ведения борьбы, следует познакомиться с действиями отдельных еще живущих противников.

"Чудеса гомеопатии, поручаемые вниманию всех друзей истины, в особенности же правительств, проф. д-ром Каршем в Мюнстере" (Die Wunder der Homöopathie, allen Freunden der Wahrheit, insbesondere den Regierungen an's Herz gelegt vоn einem Kenner derselben, Prof. Dr. Karsch in Münster. Sonderhausen. 1862).

Карш передает и доказывает в своей книге читателям следующее: Ганеман, хотя и обладал знаниями, но не мог добывать достаточных средств для себя и для своего семейства, а потому с отчаяния он ударился в шарлатанство и основал гомеопатию, в которую сам не верил. Последнее Карш доказывает таким образом: Ганеман и гомеопаты будто бы говорили, что Ганеман с 1790 г. уклонился от обыкновенного пути. Карш приводит несколько случаев, когда Ганеман после 1790 г. еще предписывал большие приемы лекарств и иногда высказывал обычные взгляды. "Следовательно", Ганеман сам не был убежден в своих гомеопатических принципах; "все это сказки", "гнусная ложь", "завирание".

То же самое говорилось и о псоре, с учением о которой Ганеман познакомился против своего собственного убеждения. Таким образом, вся гомеопатия была продуктом доведенного нуждой до отчаяния хитрого шарлатана, вопреки его лучшим знаниям, с единственной целью обогащения на счет глупого человечества. Врачи-гомеопаты имели ту же самую цель.

Следовательно, у Карша была трудная задача. Пересмотреть и прочитать сочинения Ганемана, находиться в положении свидетеля его глубокой серьезности, его необыкновенного трудолюбия в работе и наблюдении, и затем еще утверждать и на основании именно этих сочинений доказывать, что он сам не был убежден

— 369 —

в своем учении — действительно! Для этого наряду с другими качествами нужно было обладать мужеством, которому следует удивляться. Если бы мы захотели следить за работой автора фраза за фразой и обсуждать его действия, то, конечно, самый терпеливый читатель скоро потерял бы терпение. Мы приведем только немногие образцы работы Карша.

Он говорит на стр. 66 о нападках Ганемана на врачей императора Леопольда (ср. выше стр. 96 и след.) и утверждает, что Ганеман не имел достаточных сведений о лечении и несмотря на это, нападал на способ лечения —

он, который, собственно говоря, вряд ли когда-нибудь самостоятельно лечил больных.

О четырехкратном кровопускании, о котором в виду телесной слабости императора именно и шел вопрос, Карш очень, очень осторожно умалчивает, но зато тем охотнее называет лейб-медиков "признанными и превосходными практиками". При этом он упоминает также о д-ре Штёллере, но называет его Штёлтером. И замечательно! Его называют также Штёлтером и в анонимных "Чудесах гомеопатии" 1833 года на стр. 5. Карш хотя и не упоминает об этой книге, но очень подробно с ней знаком и даже заимствовал ее заглавие. Но в том сочинении говорится с особым ударением о кровопусканиях; в то время они еще были научными и отвержение их было очень большой погрешностью Ганемана, которой одной уже было совершенно достаточно, чтобы уронить его в глазах читателей, так что собственно совсем не было нужно называть лейб-медиков "превосходными и признанными практиками". Карш же не мог настаивать на кровопускании, должен был действовать иначе и охотнее называл "превосходными" практиками врачей, на которых он однако с ужасом взглянул бы, если бы они появились у его одра болезни с красным бинтом и шнепером для четырехкратного кровопускания.

На стр. 60–61 автор проявляет такую же искусность, упоминая о случае с Лейшке (сравни выше стр. 260 и след.), о котором рассказывает, что он лишился жизни при гомеопатическом лечении "вследствие неудовлетворительной помощи искусства". Что эта "неудовлетворительная помощь искусства", предназначенная аллопатами пациенту, страдавшему уже ранее хронической

— 370 —

болезнью легких, состояла в кровопускании и проч., об этом ничего не должно было быть упомянуто, потому что это не соответствовало бы цели сочинения. Поэтому Карш и не говорит ни слова об этом.

Ганеман в одном письме к Гуфеланду писал, что он одно время, около 1790 г., отчаивался во врачебном искусстве и стал меньше заниматься им. Карш упоминает об этом и говорит на стр. 43: этому противоречит утверждение Ганемана, которое он высказал "после того, как он, якобы, потерял веру в это искусство", и приводит место из "Руководства основательно излечивать старые недуги и проч." Ганемана, где этот последний говорит о своих успешных результатах и восхваляет их. Ганеман писал это в 1784 г., но Карш переносит это сочинение на 1794 г.; только таким образом мог он воспользоваться для своей цели изречением Ганемана. Но Карш имел в руках это сочинение, потому что он цитирует из него дословно, с указанием страниц. Между прочим, Ганеман говорит здесь о весьма ограниченном классе болезней, а не о врачебном искусстве вообще. Карш, совершив это деяние, становится и восклицает о лицемерии Ганемана:

О! Вы, потенцирующие гомеопаты! Поистине, что остается в ваших потенциях, где здесь умилительная добросовестность, хваленая скромность! Где доказательство ваших дерзких утверждений!

При таком способе ведения борьбы едва ли нужно упоминать, что Карш выставляет само сочинение в довольно дурном свете, и на стр. 42 называет его "совершенно ничтожным" (ср. суждение проф. Бальдингера выше стр. 68).

О сочинении Ганемана о мышьяке он говорит на стр. 24:

Ганеман написал также сочинение об отравлении мышьяком, где советует как испытанное противоядие уже рекомендованную Навиром мыльную воду (Navier. Gegengifte des Arseniks. Greifswald. 1782), а именно: один фунт тертого мыла облить 4 фунтами кипяченой воды, кипятить 2 минуты, размешать мутовкой и принимать через 2 часа по чашке.

Вот всё, что говорит Карш об этом сочинении и именно с переданной здесь типографской отметкой. Он обращает внимание читателя на мыльную воду, говорит подробно о ее приготовлении, о мешании мутовкой, кипячении и проч., как будто бы это было

— 371 —

главным содержанием сочинения. О главном же вопросе, на котором вертится все сочинение, он не упоминает ни слова. К тому же он преминул даже приписать мыло другому и называет Навира, и совершенно темно приводит то место, где этот последний говорит о мыле, как будто бы он, Карш, нашел его, между тем как именно Ганеман приводит цитируемое Каршем место (Arsenikschrift, стр. 98), который, следовательно, ни в каком случае не хочет присвоить себе мыло как чужую собственность.

Карш прибегает к такому же маневру, рассуждая и о Mercurius solubilis, стр. 26. Здесь он упоминает, что до Ганемана уже была известна ртутная закись, и в доказательство приводит, также против Ганемана, двух авторов. Но на этих обоих авторов уже ссылается сам Ганеман, о чем Карш умалчивает. Правда, этот последний, вызванный одним гомеопатом, признаёт, что Ганеман был очень сведущий человек и отличный химик, но изображает всю его деятельность так уродливо, отчасти даже совершенно неверно, и в такой степени умаляет ее, что читатель должен был получить совершенно ложное понятие о деятельности Ганемана. Он точно так же не понял или не хотел понять значение пробы вина.

Что Ганеман, вопреки своему точному учению, сам давал очень сложные смеси, Карш доказывает с уверенностью и со свойственной ему ловкостью. Как известно, Ганеман лечил помешанного Клокенбринга в 1792 г. При случае Ганеман рассказывает, что, к его удивлению, помешанный, сам из своей головы, прописал себе рецепт против сумасшествия, причем форма и доза были в высшей степени правильны; начало было следующее: Rр. Sem. Daturae gran. II.

Жаль, вечно жаль, — восклицает Карш, — что нам неизвестны остальные драгоценные ингредиенты.

Таким образом, на основании той ганемановской критики рецепта помешанного должно следовать доказательство, что Ганеман, вопреки своему учению, применял смеси, и что в этом случае о гомеопатическом лечении не может быть и речи. Из рецепта помешанного вообще ничего не следует. Ганеман не говорит, что сам предписал его. Что Клокенбринга лечили не гомеопатически, явствует из того, что Ганеман дал

— 372 —

ему 25 гран рвотного винного камня. Если гомеопат утверждает, что это было гомеопатическое лечение, то из этого следует его незнание истории гомеопатии, и более ничего.

Следует второе и последнее доказательство позорной сложной смеси Ганемана: в 1797 г. этот последний, согласно сообщению "биографического памятника", перевел без подписи "Ветеринарное искусство" англичанина Таплина. Карш описывает предварительные заметки, где идет речь о "новых улучшениях" и более старых дурных способах лечения. В самой книге находятся несколько длинных рецептов. Теперь Карш восклицает:

Как мог Ганеман восхвалять свету как новый способ лечения… это вполне антигомеопатическое изделие с такими териачными рецептами! В том-то и дело, что он не был гомеопатом.

Хотя это и прекрасно сказано, но Карш забывает прибавить к этому, что предварительные заметки написаны не Ганеманом, а самим Таплином, и что, следовательно, Ганеман во всей книге ничего не восхваляет, во всей книге не делает ни одного примечания, а только переводит.

Таким образом, доказывает Карш, Ганеман восставал против сложных смесей также вопреки своему убеждению и образу действий на практике.

Далее Карш наставляет своего читателя:

Если гомеопаты выставляют великого Гуфеланда почитателем Ганемана, то они забывают заметить при этом, что Гуфеланд в 1831 г. напечатал особое сочинение "Die Homöopathie. Berlin. Reimer. 44 S.", в котором высказывает суждение, что новое в ней не хорошо, а хорошее не ново, и что на нее следует смотреть как на могилу науки.

Этим исчерпывается критический разбор Карша этой книги. Пусть сравнят это с изложенным выше на стр. 219 и 224 и с предисловием, или еще лучше пусть прочтут сочинение Гуфеланда, чтобы познакомиться с аллопатическим способом ведения борьбы.

Из описания характера Ганемана видно, как симпатично он смотрел на семейную жизнь, с какой любовью относился к жене и детям. О первой он всегда говорит с уважением и почтением, хотя Брунов и рассказывает о ее властолюбивых выходках. Если Ганеман, несмотря на это, всегда вспоминает

— 373 —

о ней с любовью, то это показывает его благородный образ мыслей и, конечно, достойно похвалы.

Карш высматривает, нельзя ли и в этом найти порицание противнику. Принимая во внимание замечание Брунова, он говорит на стр. 108:

Улучшившиеся обстоятельства могли изменить характер г-жи Ганеман; выскочки часто делаются тщеславны, высокомерны и надменны. Сам Ганеман говорит с величайшим уважением о своей супруге. В написанной им самим в 1791 г. в Лейпциге собственной биографии, он, например, говорит: "Четыре дочери и один сын, вместе с моей супругой, составляют усладу моей жизни". Конечно, а горчица и испанский перец придают ей пряность!

Вот характеристика человека, который призван для того, чтобы быть советником в государстве и способствовать обучению юношества.

В 1876 году восстал проф. Юргенсен в Тюбингене¹.

Знание есть сила, — так начинает он, — кто в настоящее время подходит к постели больного, тому уже более не нужно отступать и робеть… Именно в только что истекших десятилетиях заключается медленно созревающий плод: врачебная наука, многократно доведенная до зрелости при свете науки.

В 1826 году, следовательно, ровно 50 лет ранее, противник Мюкиш, также директор большой больницы, в вышеуказанном месте начал так:

Медицина, эта высокая наука, бесспорно достигла в девятнадцатом столетии такой степени совершенства, с которой она чрезвычайно уверенно и благодатно охраняет жизнь поколений и защищает от преждевременной смерти, причиняемой бесчисленным полчищем болезней.

И Мюкиш сильно пускал кровь, даже детям, и давал рвотные и слабительные, как будто нужно было вычистить паровую трубу.

Юргенсен при воспалении легких дает хинин до 5 грамм (80 гран) и более, а хлоралгидрат до 8 грамм (128 гран),

¹ Die wissenschaftliche Heilkunde u. ihre Wiedersacher. Sammlung klin. Vorträge Nr 106 S. 879 u. 916.

 СТР. 360–366    СОДЕРЖАНИЕ   СТР. 374–380